Эрвин Штриттматтер - Чудодей

• Название: Чудодей
• Автор: Эрвин Штриттматтер
• Издательство: Издательство иностранной литературы
• Жанр: Современная проза
• Год: 1960

Меня часто спрашивают, не автобиографичен ли роман «Чудодей».

Отвечаю: самые неправдоподобные эпизоды, описанные в этой книге, основываются на пережитом, все же, что не кажется неправдоподобным, — сочинено.

Я хотел написать книгу, направленную против той проклятой немецкой Innerlichkeit — погруженности во внутренний мир, которой и я был некогда подвержен. Я хотел помочь немцам познать общественно-историческую истину и освободиться от всяческого лицемерия.

---

Станислаус прислушивался так внимательно, что даже принял на свой счет эту команду. Он зашагал к двери. Ефрейтор окликнул его и вернул. Дверь соседней комнаты распахнулась.

— Внимание!

Ротмистр фон Клеефельд вышагивал, как обычно. Он не замечал дрожащего брюха писаря-ефрейтора. Он не замечал окаменевшего Станислауса. Унтер-офицер распахивал перед ним двери. Так ротмистр мог, не шевельнув пальцем, едва ли не проходить сквозь стены.

Новый прилив суровой требовательности охватил унтер-офицеров и с шумом обрушился на Станислауса. Один нашел, что он недостаточно четко сгибает руку, отдавая честь. Другого возмутило состояние его подворотничка.

— Распущенность! Из-за таких вот и нам оставаться здесь караульными при бабах?

После каждой порции брани Станислаус становился все меньше и меньше. А тут в довершение ко всему появился вахмистр Дуфте. Теперь уж Станислаус превратился и вовсе в пылинку, которую того гляди вынесет за дверь. Но Дуфте увел его с собою в соседнюю комнату. Там на стенах висели карты и изображения лошадей в разрезе.

Дуфте уселся за кафедрой. Станислаусу было позволено сесть у маленького столика. Так они и сидели, словно учитель и ученик. Дуфте рассматривал свои ногти. Это были остро обрезанные и очень чистые ногти. Потом он спросил:

— Так как же вы это сделали?

Станислаус вскочил.

— Мне ничего не известно, господин вахмистр.

По складкам физиономии Дуфте всползала ухмылка.

— Какая у вас профессия?

— Пекарь.

— Садитесь! — ухмылка Дуфте иссякла. — Некая Лилиан Пешель вам знакома?

— Знакома, господин вахмистр.

— Так сказать, невеста?

— Была невестой.

— Когда в последний раз имели удовольствие?

— Не понял вас, господин вахмистр.

— Да вы же вместе с ней не цветочки собирали!

Станислаус покраснел.

— Больше года уже. Да, больше года.

— А как же ребенок?

Станислаус пожал плечами. Дуфте ковырял под ногтем указательного пальца правой руки. Потом поднял руку и стал разглядывать ногти на солнце. Обнаружил под одним из них еще песчинку.

— Д-да, так-то. Ребенок. Ну что же, бывает. Случается. И всегда случалось. Д-да, разумеется, приятней самому делать своих детей. Конечно. Хе-хе-хе. Она не знает, от кого у нее, но вас любит и бойка… — Дуфте многозначительно усмехнулся.

Станислаус вскочил.

— Господин вахмистр!

На физиономию Дуфте внезапно вернулся обычный звериный оскал.

— Вы что? Прерывать? Приказываю писать! Сообщать о себе! Понятно? Женитесь ли вы на этой девке или нет — мне безразлично, но писать приказываю.

— Так точно.

— С завтрашнего дня перехо́дите в повара. Останетесь при кухне. Кр-ругом!

Станислаус отнюдь не по-воински вышел из комнаты, увешанной картами. Он сгорбился, словно придавленный незримым тяжелым ранцем. Дуфте еще некоторое время занимался своими ногтями. Ему предстояло увольнение из армии — его тесть добился для него брони. Так не мог же он возвращаться домой с ребенком, когда предстояло стать компаньоном тестя! Тот владел фабрикой повидла в Шпреевальде. А Дуфте был опытным коммивояжером по кондитерским товарам, говорливым ловкачом, так и сыпавшим шутками-прибаутками при каждом случае; так он вышутил и выговорил себе дочку фабриканта и стал управляющим фабрикой тестя. Там было порядком скучно — каждый день все то же повидло, все тот же кухонный чад и та же болтовня. Он вступил в штурмовые отряды Гитлера, чтобы хоть немного отдохнуть от повидла. Он вступил добровольцем в армию, чтобы еще больше отдалиться от повидла. Но то было в мирное время. А теперь надо воевать. Это вовсе не входило в намерения Дуфте. К тому же опасно отправляться на фронт именно с этой частью. Время от времени он доставлял себе удовольствие пошутить над кем-нибудь. Но бывают обидчивые люди, которые к тому же и злопамятны.

8 Станислаус превращается в одну шестую часть коня, убеждается в несостоятельности человеческих понятий и встречает женщину, которая обманывала бога.

Паровоз, громыхая, катился по стальным рельсам, он тянул за собой деревянные вагоны на стальных колесах. В каждом из деревянных вагонов размещались 8 лошадей или 48 человек. Но человек чувствовал себя вольготнее, когда, вместо того чтобы находиться с сорока семью себе подобными, оказывался дневальным при восьми лошадях.

Станислаус ехал по-царски. Нет, он не стал повелителем маленьких людей. Он ехал при полевой кухне, и весь день ему приходилось работать, пока другие валялись на соломе.

И еще кое-кому жилось хорошо во время поездки — например, господам офицерам. Они ехали в пассажирском вагоне второго класса, у них в купе были мягкие диваны и столики, уставленные стройными бутылками вина. Иногда какая-нибудь бутылка падала — ее сталкивал один из офицеров. Заплетающимся языком он вызывал денщика… Рраз — и на столике оказывалась новая бутылка. И офицер мог опять веселиться, чокаться и блеять.

По воле господа
Растет даже железо…

В вагонах третьего класса, где ехали унтер-офицеры и фельдфебели, было тоже неплохо. Правда, скамьи были жесткие и отсутствовали столики с винными бутылками. Но к чему они? Унтер-офицеры держали прямо на коленях бутылки пива или водки либо набитые ранцы. На телячьей шкуре ранцев они перекидывали пестрые карты и азартно играли. Это помогало им забыть о том, куда они едут, и чувствовали они себя, как обычно. Время от времени они тянулись к бутылкам, пили за здоровье друг друга.

Там, далеко, в родной стране,
Суждено свиданье мне…

По сути, они еще не покинули своей родной страны, но почему бы и не поскулить о том, что скоро должно быть утрачено? Здесь их пение хоть слышат сестры из Красного Креста и женщины из организаций «национал-социалистской народной благотворительности». Растроганные женщины протягивают в вагоны новые наполненные бутылки. Пожалуйста, возьмите!

Все отделение из комнаты № 18 ехало в товарном вагоне. Окна в нем были зарешечены, и даже когда большая вагонная дверь была открыта, углы сохраняли темень.

Роллинг сидел в углу и писал письма. Он не хотел пользоваться лучом солнечного света у открытых дверей, чтобы никто не заглядывал ему через плечо. «Куда отправляется транспорт свиного мяса — никто не знает, но ты и сама понимаешь, что эти псы везут нас не к причастию».

Крафтчек и Вонниг затеяли спор о вопросах религии. Крафтчек уверял, что достоверность существования божьей матери была уже неоднократно доказана. Она самолично являлась в различных местах, и одним из доказательств были лавки, немедленно возникавшие на местах ее появления. Их торговля была благословенна и приносила большие доходы.

Вонниг не верил в чудеса святой богородицы. Всякий человек является чудом.

Без бога не может быть матери. Но сам бог невозможен без матери — вот в чем суть.

— А ты сам ее когда-нибудь видел?

— Она не может мне являться, потому что я грешник.

Крафтчек доказывал, что человек с его занятием не способен устоять перед грехом. То вдруг на весах в лавке возникнет зацепка и сам поможешь им, подложив под чашку небольшой груз, — вот уж и впал в грех. То кислая капуста окажется малость протухшей. А ты ее опрыскаешь раствором уксуса и пишешь на черной доске объявлений перед лавкой: «Свежая квашеная капуста, только что получена». И тем самым опять погряз в грехе, и кто знает, насколько глубоко. Теперь Крафтчек надеялся, что война вдалеке от лавочки станет его очищением.

Богдана в углу обучали игре в скат[9] солдаты из другого отделения. Он при этом преследовал особые цели. К его шлагбауму в Гурове теперь подвязали стальной трос. Этот трос останется там и после войны, когда Германия малость расширится. Начальству придется найти ему место непосредственно на станции. Что если он станет начальником станции! А начальник должен уметь играть в скат, иначе он нигде не сможет постоять за себя.

Али Иогансон уже съел свой неприкосновенный запас, хотя за это полагалось трое суток ареста. Но куда его посадят здесь, в поезде, если даже обнаружат, что он ночью выбросил пустые консервные банки за дверь вагона? Может, его засунут в домишко стрелочника и заколотят двери? Али смотрел на грушевые деревья, проносившиеся мимо. Почему-то поезд ни разу не остановился вблизи садов со зрелыми плодами, а стоял только рядом с горами угля, водяными кранами и черными стенами. Али с жадностью таращился на корзину одной из «женщин-благотворительниц», но после того, как ему досталась круглая пачка кисло-сладких леденцов, унтер-офицеры отогнали его.

Станислаус позвал Роллинга с Иогансоном в вагон, где размещалась кухня, чистить картошку. Вайсблат решительно отклонил такое выдвижение. Он начал голодовку. Зачем ему есть и укреплять свое тело, если они едут навстречу уничтожению?