Михаил Петров - Судьба философа в интерьере эпохи.

• Название: Судьба философа в интерьере эпохи.
• Автор: Михаил Петров
• Жанр: Философия

Все написанное Михаилом Константиновичем проникнуто пафосом критики социального фетишизма, в условиях которого возникает убеждение, будто бы человек обязан различным институтам, знаковым системам и структурам всем, а сами они могут обойтись без человека, обладают способностью к саморазвитию. Такое убеждение порождает социальную пассивность, упование на "колесо истории", притупляет чувство личной ответственности за все, что делается здесь и теперь.

Петров Михаил Константинович

Историко-философские исследования.

М., 1996.

512 с.

---

В какой-то степени так оно и есть: большинство дисциплинарных ролей, структур и механизмов возникало и оформлялось либо в рамках самой философской деятельности, либо на временном интервале существования философии. Ссылки для объяснения и оценки используют уже Гераклит и Парменид. Ссылки на авторитет ("сам сказал") были в ходу у пифагорейцев. Изолированная по дисциплинарному признаку трансляция "эзотерического знания" для посвященных и подготовленных отмечается у тех же пифагорейцев, а затем в почти университетских формах в "академии" Платона и в "школе" Аристотеля. Ссылки-антиципации впервые появляются в Евангелии от Иоанна; ими широко пользуется апостол Павел, объясняя в синагогах, что Иисус как раз и есть упомянутый в Ветхом завете Христос. Дисциплинарно санкционированные постулаты-запреты ведут начало от "символа веры", принятого на Никейском соборе в 325 г., и т.п. Словом, философия могла бы сказать о себе словами Перикла: "Наш строй не подражает чужим учреждениям, мы сами скорее служим образцом для некоторых, чем подражаем другим" (Фукидид. История, II, 38).

И все же поводы для сомнений есть. Прежде всего предмет философии, как бы мы его ни определяли - через социально-всеобщее, или через субъективно-всеобщее, или через наиболее общие законы природы, общества и мышления, какими они представлены в мире социальнозначимой деятельности, - органично историчен, плывет и меняется по времени, из него неустранимы отметки места и времени, тогда как предметы естественно-научных дисциплин "константны", исключают все, что имеет отметку места и времени, способно быть одним здесь и другим - там, одним в XIX в. и другим - в XX в. Многие дисциплинарные и экстрадисциплинарные процедуры имплицитно содержат постулат о вневременной и внепространственной природе естественно-научного знания. Дисциплинарному теоретику этот постулат дает право диссоциировать массив дисциплинарного знания, разрушать историко-ценностную упаковку знания, как она представлена сетью цитирования, и искать более компактные и экономные способы упаковки. Инженеры, конструкторы, изобретатели проделывают ту же операцию диссоциации массива ради использования свойства приложимости знания, ради перемещения знания к местам и датам его использования, независимо от места и времени появления отдельных элементов знания. Это было бы невозможно, если бы дисциплинарное знание имело отметки места и времени как существенные характеристики, а с философским знанием такое действительно невозможно.

Вечность и независимость от пространства и времени естественно-научного знания создают противоположность оснований преемственности науки и философии. В опытной науке действует принцип "решенности" вопроса, к нему попросту запрещено возвращаться в силу запрета на повтор плагиата, поэтому в основании преемственности естественно-научных дисциплин лежит кумуляция знания, накопление "решенных вопросов". В философии же это основание скорее располагается на уровне проблем и вопросов. Вечными оказываются не решения - они заведомо не могут быть вечными, стареют, если предмет историчен, - а сами проблемы, решать которые приходится заново каждому живущему поколению философов. Иными словами, если источник устойчивости и живучести естественно-научной дисциплины локализуется на уровне решенных вопросов, то в философии он локализован на уровне социально-значимой проблематики, требующей постоянных усилий для приведения ее в более или менее "решенную" форму ориентира или вектора возможных социальных изменений. Как античность спорила о том, что есть знание, в чем состоит для человека благо, в чем его добродетели, так и сегодня мы спорим все о том же и о многом другом: накопление философских результатов идет, похоже, не по основанию положительной решенности, а по основанию обогащения проблематики.

Другим, не менее важным различием между философией и естественно-научными дисциплинами является практически полное исключение исторически конкретного человека из предметов научных дисциплин: на "переднем крае" дисциплины человек противопоставляет себя предмету как субъект познания, которого заведомо нет в предмете - исследователь ищет слепые, безучастные к разуму, стремлениям и нуждам человека автоматизмы природы самой по себе. Тот факт, что исследователь логически оформляет свои находки и в актах публикации делает их знанием для дисциплины, а через дисциплину и для общества, не изменяет существа дела. Естественно-научное знание остается нейтральным по отношению к нуждам и стремлениям живущего поколения людей, не поднимается в своем статусе выше уровня средств решения социально-значимой проблематики. Знание получает социальный смысл и значение производно от внешней ему и независимой от него деятельности по приложению - по перемещению элементов знания к местам и датам приложения, по синтезу элементов в социально значимые комплексы, при этом в единой упряжке такого комплекса оказываются элементы разного возраста от колеса и закона Архимеда до электроники и лазера. В этом плане приложения-перемещения научное знание ведет себя подобно атомам-стихиям-буквам Демокрита, с помощью которых, по замечанию Аристотеля, равно хорошо пишут и трагедии и комедии. Сами по себе нейтральные элементы научного знания оказываются столь же мало ответственными за смысл их приложения, как и буквы алфавита за смысл написанного. Нельзя винить изотоп урана за Хиросиму и Нагасаки, он не виноват, что его так использовали.

Философия, напротив, немыслима без исторически конкретного человека. От него, как от точки отсчета и субъекта истории, философия получает предметность, а результаты философских исследований - статус знания для живущего поколения людей. Историчность предмета философии делает и философию дисциплиной исторической по преимуществу. Ее основания вечности, преемственности, социальной значимости лежат в непреходящем антропоцентризме любой наперед заданной наследуемой или изменяемой "суммы обстоятельств", в которой при помощи знака-транслятора фиксируются отношения людей по поводу вещей (труд) и отношения людей по поводу людей (общение), а также и в близости проблем, возникающих у живущего поколения людей по поводу полученной в наследство "суммы обстоятельств". На любую наследуемую "сумму обстоятельств" наложено извечное подозрение в ее несовершенстве, в далеком от полноты учете нужд, стремлений, возможностей человека вообще или группы людей. В этом смысле философия есть основанное на критическом восприятии действительности, как она дана в унаследованной "сумме обстоятельств", самосознание живущего поколения, есть реализация постоянно существующей социальной потребности противопоставить наличное должному, данность наличной "суммы обстоятельств" - гипотетической должности иной "суммы обстоятельств", которая была бы способна теоретически обосновать и направить революционную практику живущего поколения.

Именно поэтому, похоже, философия уделяла и уделяет особое внимание противоречию и способу его разрешения, хотя только в марксистской философии противоречие осознано диалектически как бесконечный процесс воспроизводства противоречия между наличным и должным, как революционная практика. "Коммунизм для нас не состояние, которое должно быть установлено, не идеал, с которым должна сообразоваться действительность. Мы называем коммунизмом действительное движение, которое уничтожает теперешнее состояние" (7).

В свете сказанного научность философии - а все философские системы претендовали на научность - состоит, похоже, не в том, чтобы предлагать человечеству "решенные вопросы" того же типа, что и "решенные вопросы" из массива знания естественнонаучных дисциплин, а в том, чтобы четко определить границы человеческой ответственности и дать живущему поколению ориентиры: отделить "естественное", независимое от человека и человечества, от творений самого человека, по отношению к которым только и возможна революционная практика; теоретически обосновать достижимые цели, которыми могла бы руководствоваться революционная практика.

Историчность философии как дисциплины, неустранимость отметки места и времени из результатов философского исследования, старение этих результатов, теряющих смысл и значение по мере изменения "суммы обстоятельств", - все это сказывается и на теоретическом и на историческом аспектах "сжатия" философской тотальности до целостного и обозримого уровня курса. В философии не может быть ни чистой теории, ни чистой истории дисциплинарного образца: теория всегда будет в значительной степени исторична, а история кроме обычных ориентиров - пиков цитируемости - потребует привлечения дополнительных данных о составе "суммы обстоятельств" того времени и о степени ее отражения в философском учении или группе философских учений того времени.