Карл Май - Сатана и Искариот. Части первая и вторая

• Название: Сатана и Искариот. Части первая и вторая
• Автор: Карл Май
• Издательство: Прибой
• Жанр: Приключения про индейцев
• Год: 1995
• ISBN: 5-7041-0048-1

Знаменитый охотник Олд Шеттерхэнд, с которым автор отождествляет самого себя, путешествуя по северо-западу Мексики, сталкивается с бандой ловких мошенников. Вместе со своим другом вождем апачей Виннету он пытается разрушить замысел бандитов и передать главарей шайки властям. Друзьям удается спасти от гибели партию немецких переселенцев. Как обычно у Мая, напряженное действие (выслеживание врага, погони, сражения) прерывается остроумными диалогами и философскими рассуждениями, а также описаниями нравов и обычаев северомексиканских индейцев. Главарям бандитов все же удается уйти; Олд Шеттерхэнд и Виннету отправляются в погоню за ними, на этот раз — на север Африки.

---

— Лягушка сказала, что ты скоро потеряешь человека, а вследствие этого ты должен будешь вернуться назад по пути, который ты совершил сегодня.

— Великий Дух помутил твой разум!

— Нет, скорее он просветил мой разум. Я слышу выстрелы, стук копыт и гневные крики твоих воинов. Ты будешь бороться с двумя людьми, большим и маленьким, и не сможешь их победить. Позор падет на ваше племя, и те, над которыми вы сегодня насмехаетесь, завтра будут высмеивать вас!

Вождь уже открыл рот для гневного ответа, но опомнился, приложил руку к груди, потом опустил ее и посмотрел мне в лицо очень серьезно и задумчиво. Потом он сказал:

— Правильно ли я тебя понял? Олд Шеттерхэнд никогда не говорит как безумец. Его слова всегда имеют смысл, даже если он не всегда понятен. О чем хотел ты сказать? О каком позоре ты говорил?

— Подумай и догадаешься. А если ты не найдешь решения, подожди, пока оно само собой не мелькнет в твоей голове.

Он задумался так крепко, что даже закатил глаза, а потом воскликнул:

— Я догадался! Позор здесь, а потом возвращение? Ты полагаешь, что сможешь убежать, и думаешь, что мы тебя будем преследовать до долины на той стороне асиенды, где тебя все еще ждет юный негодяй-мимбренхо. Ты думаешь, что мы вступим в схватку с тобой и с ним, но не сможем вас победить. Теперь я вполне серьезно считаю, что Великий Дух помутил твой разум. Ты страстно желаешь свободы, мечтаешь о ней, ты говоришь о ней, даже не осознавая смысла своих слов. Твой рассудок болен и…

Внезапно он прервал свою речь; видно, ему пришла в голову мысль, которую он уже раньше высказывал, а именно: Олд Шеттерхэнд не может говорить бессмысленные вещи. Он подошел ко мне, проверил мои путы на крепость. Найдя, что они в полном порядке, он снова уселся на свое место и сказал с улыбкой явного превосходства:

— Теперь я понял, в чем дело: Олд Шеттерхэнд хотел разозлить меня, чтобы потом рассмеяться надо мной, словно над малым ребенком, но ему это не удастся. Он хочет лишить нас уверенности, чтобы мы наделали массу ошибок. Да, он сделал это с умыслом, но здесь он просчитался!

— Уфф, уфф! — закричали стражники в знак того, что они одобряют слова вождя. Он же, повернувшись ко мне, продолжал:

— Олд Шеттерхэнд убил моего сына, Маленького Рта, и должен поэтому умереть. Но он проявил себя мужественным человеком, и я слышал, что он считает себя другом краснокожих, поэтому я, естественно, оказывая ему одолжение, разрешу ему самому выбрать, какой смертью он желает умереть. Хочет ли он быть застреленным?

Я знал, что он издевается надо мной, как вскоре и оказалось, и ответил:

— Нет.

Тогда он спросил по очереди, хочу ли я быть заколотым, сожженным, отравленным или задушенным, и я каждый раз отвечал категорическим отказом.

— Олд Шеттерхэнд говорит одно «нет», но он должен же сказать мне, какой смертью хочет закончить свою жизнь!

— Я хотел бы, чтобы мне было девять раз по десять или десять раз по десять лет; в этом возрасте я хотел бы спокойно уснуть, чтобы пробудиться уже с той стороны жизни, — сказал я.

— Это смерть трусов, но Олд Шеттерхэнд достоин другой кончины. Такой человек должен попробовать всякую смерть, один способ за другим, глазом при этом не моргнув, и мы предоставим ему такую возможность. Сначала мы ему перебьем руки и ноги; он так же сломал руки моего друга Мелтона.

Он вызывающе посмотрел на меня, стараясь понять, какое впечатление произвело на меня его заявление.

— Это хорошо! — ответил я, со смехом кивая ему.

— Потом мы надрежем ему мышцы рук и ног и вырвем ему ногти на всех пальцах!

— О, я буду очень рад этому!

— Затем мы с него, с живого, снимем скальп!

— Очень мудрое решение, потому что я бы ничего не почувствовал, если бы вы меня убили до этого.

— Да, но мы постоянно будем лечить его старые раны, поддерживать жизнь в его измученном теле, чтобы он выдержал новые мучения.

— Это мне очень по душе, потому что иначе я бы, пожалуй, недостаточно прочувствовал новые мучения.

— Напрасно смеешься! У тебя быстро пройдет желание шутить, потому что мы тебе отсечем кисти!

— Неужели обе?

— Обе. Потом мы отрежем у тебя веки, чтобы ты не мог спать.

— Ну, а дальше что?

— Мы засунем твои ступни в костер, и они будут медленно поджариваться на огне. Потом мы повесим тебя за ноги; будем бросать в тебя ножи; мы…

— Остановись! — прервал я вождя и громко рассмеялся, чтобы как следует его разозлить. — Самое интересное, что вы ничего не сможете со мной сделать, абсолютно ничего. Даже если бы у вас была тысяча воинов, их оказалось бы слишком мало для того, чтобы причинить страдание Олд Шеттерхэнду. Для этого нужны люди совсем другого сорта. Ты недавно сравнил меня с лягушкой, которую мы только что слышали; я мог бы сравнить вас с другими животными, куда более противными, но я не стану этого делать. Хочу только сказать вам, что вы должны бояться меня куда больше, чем я вас.

В этот момент мальчишка-мимбренхо подал третий знак. Разгневанный вождь, увидев, что я не шучу, а говорю вполне серьезно и с полной убежденностью, ответил:

— Ты слышишь, как она там квакает? Вот и ты так же заквакаешь. Скоро ты увидишь, кто кого должен бояться. Отныне я буду строже обходиться с тобой, чтобы освобождение больше не казалось тебе таким легким делом. Ты скоро погибнешь, и это так же реально, как голос лягушки, который ты слышал!

— Ты заблуждаешься. Вы мне ничего не сможете сделать, и это так же реально, как слышанное мною кваканье лягушки!

— Ладно, придется применить власть. Отныне ты будешь постоянно связан, как только тебя снимут с лошади. Тогда посмотрим, сможешь ли ты убежать. А пока развяжите ему руки и дайте мяса: пусть наестся досыта; потом я сам закутаю его в одеяло. С нынешнего вечера я лично буду за ним следить, чтобы у этой собаки не осталось и проблеска надежды!

Он совершенно вышел из себя от того, что я оставался совершенно спокойным и показывал свое превосходство, несмотря на то, что находился в плену. Собственно говоря, я, с тех пор как заговорил о своем побеге, вел рискованную игру, но был при этом твердо убежден, что я не должен проиграть партию, а обязательно выиграю ее.

Один из сторожей принес мне мясо, другие развязали мне руки. Приближался решающий миг. Несмотря на это, я был внутренне и внешне полностью спокоен. Да так и должно было быть. Кто проявляет колебание, кто дрожит в такой момент, тот вряд ли сможет выполнить свой план.

Мою порцию постного мяса разрезали на длинные тонкие полоски, которые мне легко было бы прожевать и без помощи ножа, что я и делал медленно и обстоятельно, как будто мне не о чем было заботиться, кроме как о собственном желудке; при этом я сел, сложив руки и ноги так, что мог одним движением перерезать все переплетения ремней. Два движения потребовали бы, пожалуй, уже слишком много времени, хотя и в этом случае счет шел только на секунды. Жизнь моя зависела от какой-то доли мгновения.

Вождь следил за мной с мрачным лицом. Мое напоказ выставленное удобство злило его, и он уже, конечно, замышлял покрепче стянуть меня ремнями.

— Ешь быстрее! — приказал он мне. — У меня нет времени ожидать одного тебя.

Чтобы выиграть время, нужное для того, чтобы моментально вытащить нож, я изобразил на лице испуг, выронил из рук мясо и низко склонился, чтобы поднять его, пользуясь при этом левой рукой. Я мог при этом с большой долей уверенности предполагать, что общее внимание будет направлено на мою левую руку, которой я стараюсь достать кусок мяса; правой же рукой незаметно залез под жилет, отвечая тем временем вождю:

— Быстрее? Хорошо, пусть так и будет. Смотри!

При этих словах острое лезвие ножа уже коснулось ремней на ногах; резкое движение — и я подпрыгнул, ударив вождю ногой в плечо, перепрыгнул через него и изо всех сил помчался к ущелью. Должен сказать, что когда после прыжка через голову вождя я коснулся земли, то чуть не упал; но я должен был быстро двигаться дальше — и побежал, потому что если ты хочешь что-то сделать, то надо это делать хорошо. Пока я мчался большими скачками по траве, за спиной у меня воцарилась глубочайшая тишина, вызванная ошеломлением и ужасом; индейцы словно окаменели и потеряли дар речи, когда увидели, как осуществляется то, что считали невозможным; но потом, когда я был уже шагах в ста от них, наваждение прошло, и раздался такой ужасный вопль, словно раскрыли свои пасти тысяча чертей. Я, естественно, не оборачивался и мчался сломя голову вперед; все мои силы надо было употребить теперь на то, чтобы добраться до лошади. В моем состоянии я не смог бы выдержать такого темпа дольше двух минут.

И тут я увидел, как из-за скалы выглядывает мой мимбренхо. Свое ружье он держал в правой руке, а левой протягивал мне мой штуцер. Он не стоял на месте, а кинулся мне навстречу. Но еще прежде, чем мы сошлись, я крикнул ему: