Рефат Аппазов - Следы в сердце и в памяти

• Название: Следы в сердце и в памяти
• Автор: Рефат Аппазов
• Издательство: Доля
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001

Рефат Фазылович Аппазов - один из немногих крымских татар, кого в минимальной степени коснулась трагедия депортации крымскотатарского народа. Ему посчастливилось работать рядом с легендарным главным конструктором С.П.Королёвым и быть соучастником многих выдающихся событий в области ракетно-космической техники. В конце 1980-х годов Аппазов активно включился в движение по восстановлению прав своего народа, был одним из инициаторов созыва ІІ-го Курултая крымскотатарского народа, членом президиума Меджлиса крымскотатарского народа. Книга, повествующая о некоторых значительных событиях его жизни, об интересных наблюдениях автора, написана образным и живым языком. Трагические страницы сменяются ироническими с изрядной долей юмора, оставляя место историко-политическим оценкам и даже философским рассуждениям.

---

Мой отец Фазыл Аппазов родился в 1889-м году. Ещё в детском возрасте ему пришлось покинуть родной дом и переехать к своему двоюродному дяде в Алушту, где он начал работать в мануфактурном магазине своего дяди, как раньше говорили, мальчиком, то есть прислуживал, выполняя мелкие поручения, и готовился стать продавцом. Ни единого класса школьного образования он не получил ни на родном, крымскотатарском, ни на русском языке. Будучи уже юношей, научился на курсах для взрослых кое-как читать и писать на русском языке, а татарской грамоты так и не познал. Постепенно он выучился ремеслу продавца в магазине тканей и временами очень гордился своими познаниями и профессиональными навыками в этой области. Мы ему, например, задавали: 2 метра 80 сантиметров по 87 копеек за метр. Он тут же называл результат. С завязанными глазами, наощупь он мог определить название любой ткани. Был он человеком исключительной доброты и доверчивости, доходящей до наивности (это в торговых-то делах!). Отсюда - постоянные срывы в делах, которые преследовали его всю жизнь. Да ещё пристрастие к выпивке, отнимавшее значительную часть заработанного... Он очень любил фантазировать на темы о том, как можно реализовать какую-либо торговую комбинацию, но вместо выгоды обычно он оказывался в очередном крупном проигрыше. Часто ему снились удивительные сны, во всяком случае мы, раскрыв рты, слушали описания этих снов, которые он запоминал до мельчайших подробностей. Я не уверен, что появлению таких ярких рассказов мы были обязаны только увиденным снам - их дополняли фантазия и умение рассказчика.

Мой отец был красивым мужчиной чуть выше среднего роста. Крупный с небольшой горбинкой нос, красивый рот с чувствительными губами, тёмно-карие, почти чёрные глаза, небольшие иссиня-чёрные усы и такие же, как смоль, чёрные волосы. В нём было, на мой взгляд, больше турко-греческого, чем татарского. Он, видимо, был галантным кавалером в меру своего представления. С покупателями, друзьями, родственниками неизменно улыбчив, вежлив. О нём все говорили как об обаятельном человеке. Побольше бы практичности и поменьше доверчивости - и он мог бы стать преуспевающим человеком, несмотря на отсутствие образования. Своих детей - меня и мою сестру Диляру - он любил, ему нравилось нашими успехами похвастаться перед друзьями. Однако реального участия в нашем обучении и воспитании, можно сказать, не принимал.

В надеждах на лучшее будущее так и прошли годы до войны, а затем ещё три года немецкой оккупации, завершившиеся величайшим несчастьем для крымских татар - изгнанием всего народа со своей родины. Мои родители вместе с сестрой матери оказались в Голодной Степи, не имея элементарных вещей, необходимых для самого примитивного существования. Отец, неприспособленный к какому-либо физическому труду, с сильно подорванным здоровьем, попав в среднеазиатское пекло, очень скоро скончался от истощения, точнее - от голода. Мать со своей сестрой вдовой, не имея сил передвигаться самостоятельно, более суток умоляли каждого проходившего или проезжавшего мимо на ослике узбека хоть чем-то помочь, чтобы предать тело земле, пока один добрый мусульманин, проезжавший мимо на пустой арбе, не сжалился над бедными женщинами и не забрал труп. Что он с ним сделал, никому не известно. Конечно, о соблюдении каких-то элементарных обрядов и речи быть не могло. Спасибо ему, если он не бросил тело на съедение шакалам. Да будет он благословен на веки-веков за благороднейший поступок, если сумел опустить тело в могилу, произнеся несколько слов молитвы по усопшему единоверцу.

Теперь о маме. У её родителей было две дочери: моя мама Зейнеб и её младшая сестра Сайде. Их отец Куртумер Небиев, а в торговом мире его называли киреччи Куртумер, занимался продажей извести, основного стройматериала тех времён. У них был свой дом в Симферополе, жили в среднем достатке. Дочери получили начальное образование в татарской школе, хорошо писали и читали арабской вязью, знали Коран. Любознательность девочек в значительной мере удовлетворялась увлечением газетой "Терджиман" ("Переводчик"), издававшейся нашим всемирно известным просветителем Исмаилом Гаспринским (или Гаспралы). По ней они самостоятельно изучили азы русской письменности, почерпнули ряд сведений из области культуры, истории, литературы, быта своего и других народов. И мама, и тётя Сайде наизусть читали многие стихотворения крымскотатарских поэтов и в первую очередь Гаспринского, а также русских, турецких, персидских и других поэтов в переводах на крымскотатарский язык. У нас был Коран с переводом. Середину страницы, составляющую не больше четверти её площади, занимал оригинальный текст собственно Корана, а на очень больших полях в косую строку был напечатан, тоже арабским шрифтом, перевод его содержания. Коран был заключён в бархатный, вышитый золотом футляр тёмно-фиолетового цвета. Когда Коран извлекался из футляра, его поворачивали обрезом к себе и трижды целовали, прикладывая попеременно к губам и ко лбу. Только после этого раскрывали и начинали читать. Я любил слушать это чтение на незнакомом языке, а ещё больше - перевод написанных там историй, но, к сожалению, мало что запомнил. Видимо, причиной тому были и слишком малый возраст, и полное отсутствие каких-либо способностей к запоминанию исторических событий, мифов, дат, имён и т. д. Такая оценка своих способностей в этой области с годами у меня ещё более укрепилась.

Девочки рано потеряли свою мать, которую унесла чахотка - болезнь, нехарактерная тогда для крымскотатарского населения. В тринадцать лет мама стала хозяйкой оставшегося семейства, и на её детские плечи легли все заботы о доме: уборка, стирка, приготовление пищи, уход за отцом и сестрой, ведение хозяйства. Она научилась обшивать себя и сестру, умела вязать, вышивать. Так что к моменту замужества она была в полном смысле слова весьма подготовленной молодой женщиной, чтобы стать и хозяйкой нового дома, и женой, и хорошей матерью. Дедушка ушёл из жизни, едва дождавшись замужества своих дочерей. Революционные события и последовавшие за ними изменения слишком серьёзно подействовали на его нервно-психическое состояние и резко подорвали его здоровье.

Моя мама была самой доброй, самой терпеливой и умной женщиной из всех, которых мне приходилось встречать. Среднего роста, не худая и не полная, со спокойными карими глазами, слегка вьющимися каштанового цвета волосами, ровным тонким носиком, какими-то стеснительными улыбчивыми губами - такой она была всю жизнь. Вдумайтесь в то, что я сейчас вам скажу: за все годы не очень удачной своей жизни, при всех неприятностях и передрягах я НИКОГДА, НИ РАЗУ не слышал из её уст гневных слов, повышенной тональности в разговоре, упрёков и недовольства в адрес кого бы то ни было. Самое большое, что она себе позволяла, если была мною очень не довольна, были слова, произносимые больше в просительном тоне: "Сынок, не делай такого больше". Это на меня действовало сильнее любых громких речей, нравоучений и бранных слов. Она никогда не жаловалась на свою судьбу, на трудности, материальный недостаток, на усталость, недомогание и т. д. А ведь ей очень несладко пришлось в жизни. Своим воспитанием мы с сестрой целиком обязаны маме. Хотя сама она не получила ни хорошего образования, ни светского воспитания, у неё было какое-то внутреннее чувство интеллигентности и способности ненавязчиво прививать нам всё хорошее, что считала необходимым. Она учила нас не ввязываться в ссоры, быть уступчивыми, не быть завистливыми, быть мягкими, доброжелательными, трудолюбивыми и чистоплотными во всём, не злословить, не совершать неблаговидных поступков, не предавать, не лгать и т. д. Возможно, мы с сестрой не полностью стали такими, какими нас она хотела видеть, но и серьёзных безнравственных поступков, как мне кажется, ни моя сестра, ни я не совершили.

Начиная с 1928 года, мама постоянно работала, так как заработка отца нам явно не хватало. В Гурзуфе она работала то швеёй в мастерской, то делопроизводителем в сельсовете. В её обязанности входила и регистрация всех отдыхающих в санаториях и домах отдыха и оформление временной прописки через милицию. В этой работе я ей много помогал, часами просиживая за карточками регистрации и домовыми книгами, благо, она приходилась в основном, на время летних каникул. Когда мы переехали в Ялту, она сначала работала в райздравотделе секретарём, а затем до самого выезда из Ялты в годы войны - продавцом в киоске союзпечати в самом центре Набережной. Благодаря этому мы, уже взрослые ребята, имели доступ к обширной и самой свежей литературе, которую поглощали беспрестанно. После выселения из Крыма мама прожила в Узбекистане 20 лет (сначала в одном из колхозов в Голодной Степи, затем в посёлке Сыр-Дарья, а в конце жизни в г. Фергане). При ней находились старшая сестра моего отца до конца своих дней и моя сестра. Умерла мама от болезни дыхательных путей - эмфиземы. Я, получив телеграмму о плохом её состоянии, тут же вылетел. Она скончалась буквально за три минуты до моего появления. Тело её было совсем ещё теплым, выражение лица спокойное, в какой-то озабоченной полуулыбке. Похоронили мы её в красивом месте на мусульманском кладбище, совершив все полагающиеся обряды. Позже там же были похоронены мать и отец моего двоюродного брата Либана, который бережно ухаживал за могилами. Теперь не стало и его самого.