Генри Олди - Внук Персея. Мой дедушка – Истребитель

• Название: Внук Персея. Мой дедушка – Истребитель
• Автор: Генри Олди
• Жанр: Эпическая фантастика
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-699-51111-2

Юный герой Персей убил чудовище Горгону Медузу. Об этом подвиге знают все. Но мало кто знает, как через тридцать лет великий Персей вступил в войну с Дионисом, желая остановить победное шествие бога по Арголиде. Двое сыновей Зевса сошлись в битве не на жизнь, а на смерть. Лилась кровь, буйствовали вакханки, мужчины брались за копья. Прошлое выворачивалось наизнанку, а будущее грозило молниями. Внуку Персея, мальчику Амфитриону, выпала суровая доля — быть рядом с дедом в его войне.

Новый роман Г. Л. Олди — третий роман знаменитого «Ахейского цикла», к которому авторы шли десять лет, — повествует о событиях, предшествующих книгам «Герой должен быть один» и «Одиссей, сын Лаэрта». Древняя Греция богов и героев, царей и чудовищ встает перед вами — прекрасная незнакомка, чей взгляд может обратить тебя в камень. Эллада, описанная звездным дуэтом Олди, давно завоевала любовь и признание читателей.

---

Кудряш хотел покаянно развести руками, но не смог: руки-то были связаны. Тогда он скорчил умильную рожицу: «Прости, мол! Ну, пошалил…» Богиня вздохнула — совсем по-человечески — и серебряным фонтаном опала в воду.

— Развяжи меня.

В голосе звучал приказ. Голос был взрослый. Такой мог бы принадлежать отцу. Или косматому дядьке, который хохотал у мачты. Тритон привык слушаться приказов. Не чинясь, он стал развязывать веревки. Змеи на запястье и шее кудряша — их Тритон принял за цацки — подняли точеные головки, мелькая язычками. Но Тритон и не собирался обижать змееносца. Он очень старался, сорвав себе ноготь на большом пальце, и вскоре руки мальчика были свободны. В благодарность кудряш боднул Тритона головой в живот.

— Ай! Ты чего?

Под ребра ткнулись твердые острия. Рожки? Мальчишка не походил на сатира, да и ноги у него были не козлиные — человечьи. Миг, и перед Тритоном уже сидел косматый дядька. Он подмигнул парню, но обратился не к Тритону, а к его отцу.

— Ты мне понравился, кормчий. Ты хотел меня… Ведь хотел, да?

Кормчий затрясся от страха.

— Это хорошо. Люблю таких.

Навплиандр ощутил у себя в паху ладонь — узкую, мальчишескую, хотя кудряш исчез, а косматый стоял у мачты и не думал приближаться. Ладонь сжалась и исчезла, оставив давящий холод. Кормчего вырвало желчью. Если он чего и хотел, так это снова выброситься за борт.

— Ты обещал доставить меня на Наксос, — сказал Косматый. — И ты сделаешь это.

* * *

— До Наксоса? Втроем?

В глазах детворы плескалось море, и шелестел плющ под ветром, и носились по палубе звери с горящими глазами.

— Ага. Парус поставили. Мы с Косматым — на весла. Он одно взял, я — другое. Папашка правил…

— А твоя мама? — Гий встряхнулся мокрым псом.

— Уплыла мамка-то…

— Что ж она остальных не вытащила?

— Дык папашка… он же это… Муж, значит. А остальные ей никто.

— Поня-я-ятно, — протянул Эвримах.

По его тону читалось: ничего ему не понятно, и Тритону он не верит.

— Ты Косматого развязал? — спросил Амфитрион.

— Ага.

— Он что, сам развязаться не мог? Львы, змеи, а веревки стряхнуть — слабо?

— Не знаю, — огорчился Тритон. — Может, он играл?

6

Нельзя сказать, что родственники свалились, как дождь на голову. Гонец, отряженный Алкеем, пятый день дежурил на дороге, ведущей в Тиринф из Микен. Ему было строго-настрого велено: спать вполглаза, не напиваться, а главное, едва объявятся микенские колесницы — бегом бежать обратно с благой вестью. Он и побежал, да так быстро, что на целый час опередил колесницы. Дороги Арголиды каменисты, своенравны, и к колесам расположены куда менее, чем к обычным сандалиям. А гонец несся, отрабатывая дни сытого безделья, так, словно на ногах у него были знаменитые Таларии — крылатая обувка Гермия Душеводителя.

— Радость! Ра-а-адость! — горланил он.

В городе его чуть не побили. Мало кто хотел сегодня радоваться. «Ра-а-а…» — горсть овечьих катышков ударила в спину гонца. Кувшин воды, вылитый с крыши, пришелся кстати — освеженный, гонец встряхнулся и прибавил ходу.

— Радость! — взлетело на вершину холма.

Если раньше во дворце царствовал великий Персей, то сейчас тирана свергли. На его месте воцарились буйные богини — кутерьма и суматоха. Варилось мясо в котлах, до блеска начищалась драгоценная посуда. В гинекей[18] тащили охапки свежего тростника. Следом, подгоняемые неистовой Лисидикой, рабыни несли корзины с душистыми цветами. Грелась вода в женских купальнях. Строились в ряд флаконы с сурьмой и румянами, розовым маслом и шафранными притираниями. Ждали своего часа тонкогорлые, как цапли, амфоры с вином — хиосским, фасийским, душистым афинтитесом[19]. В глубокие блюда выкладывались сливы, миндаль, смоквы, изюм черный и золотой; лакомство густо заливалось свежим янтарным медом.

И вот наконец…

— Доченька! — ахнула Лисидика. — Внученька!

Доченька Анаксо сошла с колесницы, держа на руках годовалую внученьку Алкмену. За локти Анаксо поддерживали два крепких раба — упаси, Гера Очажная, еще оступится! К семнадцати годам старшая сестра Амфитриона сильно располнела; а может, снова была в тягости. Выдана замуж тринадцатилетней за родного дядю — ее муж Электрион, басилей Микен, был вторым сыном Персея — она что ни год рожала двойню, сделав перерыв на дочку-одиночку. В отличие от матери, подарившей супругу саму Анаксо и, спустя долгий срок, Амфитриона, молодая женщина уже осчастливила микенский трон четверкой наследников — и не собиралась останавливаться на достигнутом.

Начались поцелуи. Несмотря на то, что губы были заняты делом, гвалт стоял такой — хоть из дворца беги. Амфитриону тоже досталось. Сестра, учитывая разницу в возрасте, с колыбели была ему второй мамой и сейчас отличилась на славу — измяла, обслюнявила и двадцать раз изумилась, как же он вырос.

— Вот! — брякнула она в конце. — Невесту тебе привезла!

— Какую невесту? — возмутился мальчик. — Где?

— Да вот же!

Под нос Амфитриону ткнули пухлое хихикающее существо. От «невесты» пахло молоком и дорогой. Кажется, ее следовало хорошенько вымыть. Словно прочитав мысли мальчика, «невеста» вдруг заорала благим матом и больно-пребольно дернула Амфитриона за чуб. Он даже вскрикнул от неожиданности. Приятели в голос потешались над беднягой. Один Тритон сочувствовал басом.

«От баб все беды…» — дальше мальчик не расслышал.

— Дурачок! — веселилась Анаксо. — Своего счастья не понимаешь!

— Ага, счастья, — буркнул жених. — Сопли ему вытирай, счастью…

— Неблагодарный! Я ее нарочно для тебя родила!

— А я не просил…

— Могла же двух героев состряпать! Нет, думаю, брату хорошая девка нужна! Слепила двух героев вместе, поднатужилась… Гляжу — и впрямь девка! Целой армии стоит!

Стража, сопровождавшая Анаксо, громыхнула хохотом — словно мечами в щиты ударили. Им вторила тиринфская челядь. Мальчик готов был сквозь землю провалиться или сбежать на край Ойкумены — увы, людской круг не оставил ему лазейки. Треклятая соплячка тем временем крутила ему нос с явным намерением оторвать. Пальцы у «невесты» оказались медными. При любой попытке Амфитриона освободиться девчонка корчила угрожающую рожу: заору! нажалуюсь!

— Я ей дядя… — наконец сообразил мальчик.

— Ну и что? — любимая сестра сражалась до последнего. — Мой Электрион мне тоже дядя! Ничего, строгает героев — любо-дорого глянуть… А ты ж Алкменочке не просто дядя! Ты ей еще двоюродный братик по отцу! У нас в роду любят на своих жениться… Оттого и близнецы, что ни год, родятся!

Женщины загомонили, припоминая знаменитых близнецов из числа родичей. Бабья память, вопреки пословицам, оказалась долгой. Первыми всплыли пращуры Бел и Агенор, затем — Эгипт и Данай, Акрисий и Пройт[20]; двойни самой Анаксо… Судя по списку оглашаемых подвигов, близнецы эти грызлись всю жизнь, норовя любым способом прикончить брата с его потомством. «Только близнецов мне не хватало! — страдал мальчик, отдав нос в распоряжение мучительницы. — Ну, невеста… Ладно, стерплю. Но близнецы! Они ж как начнут драться, а мне их мирить… Сто лет подряд — они дерутся, я мирю! Зевс, избавь меня от такой участи!»

Зевс, кажется, снизошел. Гостей утащили мыться, лошадей увели в конюшню, и Амфитрион, отвесив подзатыльник злоязыкому Эвримаху, удрал на восточную галерею. Там он и сидел, смурной от расстройства чувств, пока за ним не прибежала молоденькая рабыня — семья садилась трапезничать, и мама Лисидика звала «нашего женишка».

Рабыня, зараза, так и сказала: «женишка».

7

Ночь шла от Лернейских болот, мягко ступая босыми ногами. Укрывшись пеплосом из темно-фиалковой шерсти, нежной, как дыхание спящего младенца, богиня никуда не торопилась. Золото блестело в ее кудрях, серебро рассыпалось при каждом шаге. Что ни вечер, она, верная закону времен, восставала к обитателям Арголиды из провала, ведущего в подземное царство Аида. Горе смертному, застигнутому тьмой близ Алкионского озерца! Не проснуться утром бедняге, если упал на него первый скучающий взор дочери Хаоса и жены-сестры Эреба Мрачного. Ко всем остальным ночь была благосклонна. Щедро одаривала усталых отдыхом, волнующихся — забытьем, беспокойных — тихими грезами. Щебетали птицы в кронах платанов. Дремой дышали гранаты, растущие на скалах. Прятался в кусты фазан, избегая встречи с шакалом. Долго ночи идти от Лерны до могучих стен Тиринфа — час, не меньше. Нет для богини крепостей, каких бы она не взяла.

Мальчик, едва дыша, следил за движением ночи.

Поздно вечером, когда в мегароне[21] еще продолжалось веселье, он опять сбежал на галерею. Здесь он провел много вечеров, пока темнота или крики рабынь, посланных матерью, не возвращали его под крышу. Дни Амфитриона кипели от усилий тела, от них несло соленым потом. Зато вечер приносил облегчение и смутную тоску по несбывшемуся. Если тоска перевешивает, облекаясь в слова — люди берут лиру, становясь певцами. В судьбе мальчика лирой был меч. Но галерея, кутаясь в сумерки, шепталась с Амфитрионом о том, что меч — не главная мера всего.