Эмиль-Огюст Шартье - Суждения

• Название: Суждения
• Автор: Эмиль-Огюст Шартье
• Издательство: Известия
• Жанр: Прочий юмор
• Год: 1988

Опубликованы в журнале "Иностранная литература" № 11, 1988

Из предисловия

...Публикуемые тексты взяты из книги: Alain. Propos. Paris, Gallimard, 1960 (Bibliotheque de la Pleiade).

---

Я видел фокусы и почище. Один торговец распродавал целыми стопками фарфоровые тарелки — бракованные, но все же пригодные. Каждую стопку он пускал с молотка, предлагая набавлять цену. Если никто не набавлял, он сам снижал свою цену, пока не доходил до известного предела. И тогда — раз, два, три! — он хладнокровно разбивал вдребезги всю стопку. Можете себе представить возгласы окружающих и все дальнейшее. Но то был уже не просто талант — то был гений.

4 сентября 1907

Запах столовой

Есть такой особенный запах — один и тот же в столовых всех закрытых заведений. Кто бы здесь ни питался — монахи-картезианцы, семинаристы, воспитанники лицея или нежные барышни, — столовая всегда пахнет столовой. Чем именно — описать невозможно. То ли это вода из-под грязной посуды, то ли заплесневелый хлеб — не знаю. Если вы никогда не чувствовали этого запаха, мне не объяснить вам, что это такое: слепому не расскажешь, что такое свет. Для меня он так же отличается от прочих запахов, как синий цвет от красного.

Если он вам незнаком — ваше счастье. Это значит, что вас никогда не держали взаперти в интернате какого-нибудь коллежа. Это значит, что вы не были с детских лет пленником порядка, врагом всякого закона. Вы теперь стали отличным гражданином, отличным налогоплательщиком, отличным супругом, отличным отцом семейства; вы мало-помалу притерпелись к тому, что общество давит и воздействует на вас; даже в жандарме вы теперь видите друга, ибо жизнь в кругу семьи приучила вас обращать необходимость в удовольствие.

Но с тем, кто изведал запах столовой, ничего уже не поделаешь. В детстве он беспрестанно рвался с привязи, в один прекрасный день она наконец лопнула — и вот так он вступил в жизнь, словно подозрительного вида пес, за которым волочится обрывок веревки. Чем ни приманивай его, он всякий раз станет щетиниться. Никогда не будет в нем любви к порядку, правилам — он слишком долго жил в страхе и больше не способен к почтению. Всегда будут его бесить законы и установления, учтивость и нравственность, классика, педагогика и академические награды — ибо все это пахнет столовой. И его болезнь обоняния станет каждый год давать обострение — в ту самую пору, когда небо из голубого делается серым и в книжных лавках торгуют сочинениями классиков и школьными ранцами.

11 октября 1907

Дружба

Дружба — чудесный источник радости. Это легко понять, ведь радость заразительна. Встретив меня, мой друг чуть-чуть обрадовался — и при виде его радости я тут же начинаю радоваться сам. Так оказывается, что сколько радости даришь, столько и получаешь назад; сокровища радости пускаются в оборот, и каждый из друзей говорит себе: «А ведь я носил в себе счастье и сам не знал, что с ним делать».

Да, конечно, источник радости — в нас самих, и ничего нет тоскливее, чем зрелище людей, которые досадуют на себя и на весь мир и тужатся, чтобы рассмешить друг друга. Но, с другой стороны, счастливый человек, оставшись один, быстро забывает, что счастлив; его радость вскоре замирает, сменяется вялым оцепенением. Внутреннее чувство нуждается во внешних проявлениях. Если бы какой-нибудь тиран заточил меня в тюрьму, дабы научить уважению к властям, я положил бы себе правилом для поддержания здоровья ежедневно в одиночестве смеяться — я упражнял бы свою радость, так же как мы упражняем ноги.

Вот вязанка хвороста. На вид это косная материя, наподобие земли; если оставить ее гнить, она и сделается землей. А между тем в ней заключен скрытый жар, полученный от солнца. От малейшего огонька она вскоре превратится в трескучий костер. Нужно только подергать дверь и разбудить спящего пленника.

Так и для пробуждения радости требуется какое-то первоначальное усилие. Когда младенец впервые в своей жизни смеется, его смех не выражает ровно ничего. Он не потому смеется, что счастлив, скорее он счастлив, потому что смеется, смех доставляет ему удовольствие, так же как еда, — но для этого его надо сперва накормить. И так не только со смехом: точно так же человек нуждается в словах, чтобы уяснить себе свои мысли. Оставаясь в одиночестве, нельзя быть самим собой. Глупцы-моралисты утверждают, что в любви мы забываем о себе. Все не так просто — чем больше выходишь за свои рамки, тем больше становишься самим собой и тем острее чувствуешь себя живым. Не гноите свой хворост в подвале.

27 декабря 1907

В чем сила корабля

Красивая штука этот парусник, что кренится от ветра и стремительно разрезает носом волны. Ветер надувает и клонит его парус, а килем он упирается в воду и под давлением ветра скользит туда, куда направлен киль. Так, косым ходом, он немного продвигается против ветра, потом ложится на другой галс, и все повторяется снова. Получается, что ветер борется сам с собой, — изящная победа, которой мы обязаны ловкости и терпению. Лавировать против ветра — в этом вся политика человека в борьбе с силами природы.

Тут мое рассуждение прервал инженер: «Вот видите, Ален, иногда силы природы работают на нас почти даром: ведь поворачивать руль, натягивать и ослаблять снасти, переносить с борта на борт рею — все это не столь уж тяжелый труд».

«Здесь перед нами исключительный случай, — ответил я, — и среди всех наших изобретений это одно из самых совершенных. Но и здесь нельзя забывать о том, сколько труда вложено в этот киль, во вздрагивающий от волн корабельный корпус, в поющую на ветру оснастку. Не стану говорить о наблюдениях и опытах, занявших, быть может, сто веков. Но ведь даже дерево это сто лет росло в лесу; срубая его, дровосеку пришлось поработать топором; потом плотник распилил брусья, сделал округлые обводы, укрепил мачту. Теперь посмотрите на полотно, принимающее на себя напор ветра, — сколько труда в этом сплетении нитей! Я словно слышу, как бегает взад и вперед челнок ткача; а ведь пряжа, которую он тянет за собой, тоже сделана не без труда. Вот взрезает землю плуг, ходит по полю сеятель; затем работают мать-Земля и бог-Солнце, отец всех земных сил. Вырастает конопля. Дальше опять трудится человек. Коноплю убирают, вымачивают, сушат, варят, мнут, треплют. Но пока это только спутанная кудель, которую унесет первым же порывом ветра. Надо, чтобы за дело взялась пряха со своей прялкой, веретеном и бесконечной песней.

Сила корабля слагается из всех этих трудов; в скрипе переборок, в пении снастей, в хлопках поднимаемого паруса звучит человеческая сила; вместе с парусом она напрягается, сопротивляется ветру, наклоняет судно, толкает его сквозь волны, взрывает их водоворотами, взбивает соленую пену. Сосчитать бы все дни и вечера, затраченные для этого людьми! Когда под песню пряхи вертелось веретено, а пальцы ее скручивали легкую нить — тогда уже ковались оковы для ветра».

25 апреля 1908

Дровосеки

Настала пора, когда в рощах по склонам холмов стучат топоры дровосеков. Везде свалены кучи ветвей, сложены штабелями бревна; а так как зелень листвы еще только едва затуманила лес, то повсюду бросаются в глаза обрубленные сучья и покалеченные деревья.

«Этим дикарям просто неймется, — сказал мне поэт. — А ведь прелестная была долина: все одето листвой, поля окаймлены лесом, дивная гармония радует глаз. Но им бы знай дров нарубить, природу они любят лишь как дойную корову, не умеют как следует вглядеться в нее, полюбить природу ради нее самой, такой, как она есть».

«Вы тоже этого не умеете, — ответил я поэту. — Крестьяне сами принадлежат природе, их нужды и поступки столь же естественны, как распускание листьев. Ветер, дождь, снега, ручьи — все они по-своему действуют на лес, ломают, корчуют и валят деревья; так же и дровосек. И люди и деревья рождены одной и той же землей. Это вы, поэт, здесь чужой; вы, пожалуй, и должны учтиво и деликатно относиться к деревьям. Местным же жителям деликатничать незачем. Если ветром повалит высохшее дерево, оно давит молодые побеги — так и создавался лес, радующий теперь ваш взор. Ну, а топор дровосека — тоже часть природы.

Что было бы на месте этой светлой долины, если бы не труд человека? Болото, заросшее непроходимой чащей. Человек своим трудом невольно вносит разнообразие в краски леса, прорубает окна, сквозь которые просвечивает небо. Все, что вы называете красотой и изящной гармонией, начертано на земле плугом, лопатой и топором. Человек очистил от травы и ила ручей, журчащий у ваших ног. Человек проложил тропинки и просеки. Вам ведь наверняка нравятся эти темные древесные своды и голубая дымка вдали.

И вот люди украсили долину, сами о том не задумываясь, — так крестьянская женщина заплетает себе волосы. Не мешайте же им. Они готовят летний убор долины, как готовили его испокон веков. Не стремясь к гармонии, они ее создают, вот так же, как этот дождь, так звучно стучащий по ветвям. А вздумай вы, поэт, навести в лесу порядок по образцу своих причесок и своих стихов — что бы вы из него сделали? Да какой-нибудь английский парк. Мне же нравятся груды хвороста и стук топора».