Гилберт Райл - Понятие сознания

• Название: Понятие сознания
• Автор: Гилберт Райл
• Издательство: Идея-Пресс, Дом интеллектуальной книги
• Жанр: Философия
• Год: 1999

Книга является первым на русском языке изданием избранных работ известного английского философа Г. Райла. Целый ряд его идей, прежде всего относящихся к философскому анализу сознания и действия, пониманию природы категорий и дилемм, раскрытию заблуждений, возникающих в результате «категориальных ошибок» оказали значительное влияние на развитие современной философии. Книга Райла несомненно привлечет внимание не только философов, но и психологов и всех, кто интересуется загадками человеческого сознания и языка.

http://fb2.traumlibrary.net

---

Это позволяет нам заново пересмотреть сказанное раньше, а именно что человек, узнающий то, что он слышит, не только воспринимает слуховые ощущения, но также и мыслит. Неверно, будто человек, внимающий знакомой мелодии, обязательно мыслит при этом так, что мог бы ответить на вопрос: «Какие мысли его занимают?» — или даже: «К каким общим понятиям он прибегал?» Неверно, что он при этом обязательно думает или говорит фразами, про себя или вслух, по-английски или по-французски. Неверно и то, что он должен при этом выстраивать какие-либо визуальные или слуховые образы. Зато верно, что он должен быть достаточно бдительным; ноты, которые он слышит, должны были прозвучать тогда, когда он их ожидал, или же исполнение должно было поразить его тем, что этого не случилось. То есть человек в такой ситуации слушает не просто так, как прислушиваются к незнакомым звукам, но, с другой стороны, вовсе необязательно, что он совмещает свое слушание с какими бы то ни было другими процессами. Он просто слушает согласно тому, что воспринимается.

Чтобы еще более прояснить смысл, в котором прослеживание знакомой мелодии является или не является «мышлением», рассмотрим случай с человеком, впервые слышащим некий вальс. Он не знает, как звучит именно эта мелодия, но поскольку он знает, как звучат другие вальсы, то представляет, какого рода ритм он услышит. Он подготовлен к последующим тактам не полностью, а частично, и может лишь частично определить в строе мелодии место того или иного уже услышанного или слышимого сейчас тона. Его интересует, как построена мелодия, и поэтому он пытается воссоздать всю аранжировку. Но всякий раз он не готов безошибочно угадать следующую ноту. Таким образом, этот человек мыслит в том специфическом смысле, что пытается в чем-то разобраться.

Напротив, знающий эту мелодию человек следит за ней, не прилагая усилий к тому, чтобы выяснить, как она построена. Для него это совершенно ясно и так. Ему не требуется каких-то усилий, даже минимальных, каких-то попыток разрешить неопределенности, поскольку таких неопределенностей нет. Он слушает без всякого напряжения, просто слушает. И все же он слышит не просто звучащие ноты — он слышит «болеро». Ему отчетливо слышны не только звуки (они могут быть нечеткими), для него вполне прозрачна сама мелодия, а это уже не факт его слуховой чувствительности, но обстоятельство, относящееся к тому, чему он научился и не позабыл, а также к его умению применять эти уроки.

Наконец, хотя слежение за знакомой мелодией и предполагает прежнее знакомство с ней, оно не требует никакой операции припоминания. Дело совсем не в том, что воспоминания о прошлых прослушиваниях должны быть сильны или воспроизводимы снова и снова. Человек, следящий за знакомой мелодией, «думает» в том смысле, что он мыслит то, что слышит, а не в том, что у него возникают мысли о прежних прослушиваниях. Он не забыл, как эта мелодия звучит, но это не значит, что он припоминает, как она звучала прежде.

Грубо говоря, знать, как звучит мелодия, — значит обладать набором предрасположенностей в слуховом ожидании, а узнавать или прослеживать мелодию — значит слышать вслед за одним ожидаемым тоном другой ожидаемый тон. При этом вовсе не предполагается каких-либо других ожиданий, помимо слушания того, что слышится, и того, что должно слышаться. Описание человека, слышащего ожидаемые тона, конечно же, отличается от описания человека, слышащего неожиданные тона, или того, кто слышит тона, вообще ничего не ожидая услышать (например, человека, который слышит, но не слушает). Однако это не означает, что в первом человеке происходит нечто сверх того, что происходит во втором или в третьем человеке. Это значит лишь, что слуховой процесс у них протекает по-разному и описание этих отличий содержит не сообщение о неких дополнительных процессах, а только характеристику его специфической организации. То, что человек следит за мелодией, является, если угодно, фактом, относящимся как к его ушам, так и к его сознанию. Но это отнюдь не конъюнкция двух фактов: одного — насчет его ушей, а другого — насчет его сознания. Это и не сводное сообщение о двух событиях: одном — в сфере чувственной жизни, другом — в сфере жизни интеллектуальной. Это как раз то, что я называю «полугипотетическим» или «смешанным категориальным» утверждением.

Теперь мы можем обратиться к некоторым перцептивным эпизодам, которые обычно принимаются в качестве стандартных моделей перцептивного распознавания. Мы увидим, что во многих важных аспектах они аналогичны случаю с узнаванием мелодии. Я выбрал пример со слежением за знакомой мелодией, потому что это продолжительное занятие. Можно окинуть одним взглядом дверной косяк, но нельзя мгновенно услышать все «болеро», следовательно, здесь нет и соблазна постулировать молниеносные интеллектуальные процессы, слишком быстрые для того, чтобы их заметить, но достаточно интеллектуальные, чтобы совершить все подвиги Геракла, которых требуют эпистемологи.

Когда описывают человека, увидевшего наперсток, то среди прочего говорят, что он имел по крайней мере одно зрительное ощущение. Однако помимо этого говорится и о многом другом. Теоретики обычно истолковывают это в том смысле, что описание человека, увидевшего наперсток, говорит одновременно и об одном, по крайней мере, зрительном ощущении, и о том, что он проделал или претерпел кое-что еще. Соответственно, они спрашивают: «Что еще дополнительно проделал или претерпел нашедший наперсток человек такого, без чего он не смог бы его найти?» В ответ следует рассказ о неких очень быстрых и незаметных умозаключениях, о внезапных и не остающихся в памяти интеллектуальных скачках, о влиянии понятий, управляющих зрительным восприятием, т. е. они считают, что поскольку утверждение «Он заметил наперсток» в логическом плане весьма сложно, то оно, следовательно, указывает и на весьма сложные процессы. А так как эти процессы протекают ненаблюдаемо, то постулируется, что они должны протекать в таком месте, где их и нельзя наблюдать, а именно в потоке сознания нашедшего наперсток человека.

Наш анализ того, что мы имеем в сознании, когда говорим, что некто узнает мелодию, может быть применен и к этому новому случаю. Разумеется, человек, заметивший наперсток, узнает то, что он видит, а это само собой предполагает не только наличие у него зрительного ощущения, но и то, что он однажды уже усвоил и не забыл, как выглядит наперсток. Он усвоил, как выглядят наперстки, достаточно хорошо для того, чтобы узнавать их в обычных условиях, при обычном свете, удалении и расположении. Когда он замечает наперсток подобным образом, он применяет эти свои умения, он реально проделывает то, чему научился. Зная, как выглядят наперстки, он может предвидеть, хотя актуально он и не нуждается в такой антиципации, как будет выглядеть этот наперсток вблизи или в отдалении. Когда же он, без всяких таких предвосхищений, приближается к наперстку или отдаляется от него, то наперсток выглядит именно таким, каким он был готов его увидеть. Когда реальные впечатления от наперстка соответствуют своему образцу, они удовлетворяют усвоенным им ожиданиям-предрасположенностям; в этом и заключается его наблюдение наперстка.

Ситуация с мелодией аналогична ситуации с наперстком. Если опознанию ничто не мешает, т. е. наперсток узнается наблюдателем с первого взгляда, то не требуется и никаких дополнительных размышлений, усилий или припоминаний. Ему не нужно ничего говорить по-английски или по-французски, про себя или вслух; не нужно вызывать в памяти или выдумывать новые образы; проявлять любопытство, строить догадки, остерегаться, припоминать прошедшие эпизоды — вообще не нужно ничего такого, что можно описать как мышление. Хотя, при хорошем владении языком, он смог бы проделать что-то из вышеперечисленного, если бы его попросили. Он думает, а не просто воспринимает зрительное ощущение в том смысле, что он воспринимает зрительное ощущение в состоянии сознания, направленном на видение наперстка. Подобно тому, как человек, который без всяких дополнительных подготовительных операций узнает мелодию по первым тактам, готов одновременно и к тому, что он уже слышал или слышит сейчас, и к тем тактам, которые ему только предстоит услышать (причем эта готовность направлена и в прошлое, и в будущее), так же и человек, с первого взгляда узнающий корову, подготовлен к многообразию сопутствующих впечатлений, звуков и запахов, мысль о которых совсем необязательно должна прийти ему в голову.

Возможно, нас ждет еще одно затруднение. Ведь даже если подобная оценка визуальной очевидности наперстков и слуховой очевидности мелодий верна, все же главный вопрос остается без ответа. Прежде всего, как мы узнаем, что существуют наперстки? Как человек от простых ощущений доходит до осознания того, что существуют физические объекты? Однако этот тип как-вопроса сомнителен, ибо в известном смысле все мы прекрасно знаем ответ. Мы знаем, как маленькие дети учатся различать, что одни шумы относятся к мелодиям, а другие — нет, что одни немузыкальные последовательности звуков, вроде детских считалочек, имеют характерный ритм, другие (например, звуки часового механизма) — узнаваемо монотонны, а такие, как треск, грохот, — случайны и беспорядочны. Нам известны также те игры и упражнения, с помощью которых мамы и няни учат этому своих чад. В том, как маленькие дети усваивают правила восприятия, содержится не больше эпистемологических загадок, чем в описании того, как дети учатся ездить на велосипеде. Они учатся этому на практике, и мы можем точно указать те ее виды, которые ускоряют это обучение.