З. Фазин - За великое дело любви

• Название: За великое дело любви
• Автор: З. Фазин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1977

Повесть о героическом подвиге и мужественной жизни питерского рабочего Якова Потапова, который стал первым знаменосцем русской революции. На революционной демонстрации в Петербурге в декабре 1876 года тогда еще совсем юный Потапов поднял красный стяг. Материал, на котором построена повесть, мало освещен в художественно-документальной литературе.

---

— Будет, завтра сам отец Мелетий отслужит и божественную заупокойную литургию и панихиду.

— Ага! Сам! И еще божественную! А по Некрасову не служили в Спасо-Каменском, ни того, ни другого не стали. И у вас, наверно, тоже? За царя — так да, а за человека, который в мир принес великие слова такие, за него ничего служить не сочли. А почему так? Это по-христиански будет?

— Ну довольно. — Паисий встал с табурета. — . Я все сказал и сделал, чтоб тебя уберечь, и да спасет тебя всевышний.

Он пошел к двери, сказал уже с порога:

— Прощай!

— Стойте, отче, дозвольте просьбу.

Не оборачиваясь, Паисий спросил:

— А о чем ты желаешь просить?

— Прогулки прошу. На прогулки выходить, хотя б даже под охраной солдата.

— Нет, — покачал головой Паисий и лица так и не показал Яше, видна была только его здоровенная спина и налитая толстая шея.

— Почему, отче? Поговорите с Мелетием.

— Сейчас и говорить нечего. Не разрешит он, знаю. И не проси даже!..

Паисий ушел, так и не обернувшись и не увидев, каким взглядом проводил его Яша.

4

В эту ночь Яша не сомкнул глаз. Все думал, думал…

Наутро Паисию донесли, что узник Потапов просится в церковь на панихиду. Иеромонах несколько удивился, но караульному солдату разрешил привести Яшу к началу молебна.

До весны по здешним местам было еще неблизко, на острове держались сильные холода, хотя уже стояла вторая половина марта, и солдат сам раздобыл для Яши какой-то старый, рваный бурнус, чтоб парень не мерз по пути к собору, да и в соборе не так-то тепло. Поди натопи такую громаду! Когда поднимались на паперть, солдат сказал шепотком под свист жгучего ледяного ветра:

— Велено крепко тебя охранять, так ты уж того, смотри!

Яша был хмур, сосредоточен, смотрел куда-то перед собой в одну точку. Вошли в собор. Тут Яша словно бы пришел в себя, невольно загляделся на поражающе богатый иконостас, который переливался многоцветьем серебра и золота, светился многочисленными ликами святых, изображенными на иконах.

Солдат подвел Яшу к стене в дальнем углу храма:

— Тут стоять будем.

Народу на молебствии необычно много — здесь и монахи, и «годовики», и почти вся караульная команда, и арестанты из тех, кто не болел, не ослаб вконец и смог прийти.

Опершись о стену, Яша слушает торжественное пение хора — идет то, что Паисий назвал божественной заупокойной по убиенному императору, виновнику — в глазах Яши — всех зол на земле. Служит заупокойную сам Мелетий, и Яше непонятно, как это архимандрит сам взялся в такой день смешить людей своим тонким бабьим голосом. Неужели все верят, что произошло великое несчастье для России; неужели люди остаются темны после таких подвигов в прошлом, умея и строить и украшать такие храмы, воздвигать такие крепости и все, что создано руками человека на земле.

Вдруг, перебивая эту мысль, входит в душу Яши и овладевает им воспоминание: «Есть времена, есть целые века, в которые нет ничего желанней, прекраснее — тернового венка». Где он это слышал и когда? Воспоминание заслоняет от Яши все, что происходит вокруг, и он не слышит даже песнопений хора и временами вплетающегося в него тонкого голоса Мелетия. Яше представляется — вот он лежит ночью на полу в сапожной и слышит, как за стенкой кто-то из обитателей артели говорит:

«Но это совсем не то, терновый венок — это покорство к страданиям, а не довольно ли страдать нам?»

А Юлия — да, то был ее голос — отвечает:

«Ничто в жизни не дается без борьбы, и сильнее времени, если оно такое трудное, как наше, может быть лишь одно: святая готовность идти на все, не зная страха и жалости, даже к самому себе. Наш Чернышевский за это пошел на каторгу и сидит уже который год в Сибири. Великий ум заточен!..»

— Ты крестись, клади поклоны, — врывается в раздумье Яши голос солдата. — Ты чего как сонный стоишь? Неможется тебе, что ли?

Нет, с Яшей происходило другое.

5

Иной может не поверить в истинность того, что произошло дальше в соборе, и потому (да еще из некоторых тактичных соображений, добавлю) обратимся к дошедшему до нас из давних архивов святейшего Синода подлинному документу.

На другой же день после заупокойного молебствия по случаю кончины Александра II архимандрит Мелетий послал в Петербург обер-прокурору Синода донесение, которое начиналось словами:

Секретно, 20 марта 1881 года.

Ваше высокопревосходительство, милостивый государь.

А в донесении, оно целиком касалось Якова Потапова и подробно излагало все его неблаговидное, на взгляд настоятеля, поведение, были такие строки:

…Когда получено было известие в Соловецком монастыре о печально грустной кончине государя императора Александра Николаевича и 19 марта была совершена божественная первая заупокойная литургия настоятелем с братиею соборне и после литургии панихида, при которой было все братство обители во храме, все годовые богомольцы, проживающие в обители, и военная команда и все арестанты, из числа коих приписанный крестьянин Яков Потапов, по выходе моем из алтаря, по окончании богослужения, среди храма подходит Потапов ко мне и говорит: «Теперь свобода», — и, замахнувшись, ударил меня по правому виску, в голову, но более не мог нанести дерзости, потому что сейчас же его задержали и караульный воин, и посторонние тут стоявшие люди и отвели его в свое место заключения.

О каковом поступке Потапова и дерзости его во храме в день 19 марта осмеливаюсь донести до вашего сведения и прошу ваше превосходительство довести до сведения высшей власти и как держать его под строгим надзором. Наставник его иеромонах Паисий почти отказывается ходить к нему для увещаний и нравоучения, потому что он вовсе не внимает его наставлениям; я решил впредь до дальнейшего распоряжения высшей власти держать его под строгим надзором в заключении и не водить в храм при богослужениях. О чем почтительнейше и доношу Вашему высокопревосходительству.

Вашего высокопревосходительства смиренный всегдашний богомолец, настоятель Соловецкого монастыря архимандрит Мелетий.

Что же точно и что не точно в донесении уязвленного пощечиной архимандрита?

Точно, что была пощечина, но произошло все не совсем так, как изобразил это его высокопреподобие Мелетий в своем донесении.

Когда кончилась панихида и молящиеся двинулись к кованой двери, когда ее широко раскрыли, и в храм повалил метельный ветер со снегом, и все, выходя на паперть, на холод, торопливо надевали шапки, картузы и скуфьи, когда настоятель, довольный удачным молебном и пением хора, вышел из алтаря, Яша сказал своему солдату:

— Сейчас я… Вы не бойтесь!..

На середине храма Яша настиг Мелетия.

— Тебе чего надобно? — отшатнулся тот. — Где твоя охрана? Зачем по храму ходишь? Сейчас же марш в чулан обратно!

— У меня прошение…

— Не имеешь права вольно ходить, ты арестант!

— Но я же не каторжный, ваше преподобие… Я прислан был на поселение, а меня держат все время взаперти, как…

— Не рассуждать, сказано! Тебя еще не так надобно держать за нечестивость и вольнодумство твое! Столько времени в святой обители нашей пребываешь, а не усвоил даже, что архимандрит не просто преподобие, а высокопреподобие… Долой с дороги!

Одно только Яша сознавал ясно в эту минуту: перед ним стоит крепостник, тюремщик, человек, в точности напоминающий генерала Трепова; в день, когда Трепов появился в предварилке, у него было такое же красное мордастое лицо, как сейчас у Мелетия, и как смотрел тогда Трепов на худощавую фигуру Боголюбова, грозно поводя очами, так и Мелетий глядел сейчас на Яшу. А Яша уже терял голову, и, казалось ему, все происходит в точности как там было, во дворе предварилки. И слышался Яше даже гневный голос Трепова, еще тогда врезавшийся в память:

— Ты почему в шапке предо мной! Молчать! Шапку долой!

Яша и сам не понимает, что с ним происходит; в глазах двоится, и кажется, будто он стоит не на каменных плитах, которыми устлан пол храма, а на утоптанной арестантами дорожке двора предварилки, и на голове у него, у Яши, действительно сидит арестантская шапка, и невольным движением Яша тянется рукой к голове, и замечает: шапка-то у него в руке, и снял он ее давно, еще когда входил сюда.

— Это что такое? — негодует настоятель. — Где Паисий? Где начальник караула? Эй, солдат, взять этого!.. Прочь его!

— Отец настоятель, — словно бы сами произнесли губы Яши. — Дозвольте мне хотя бы прогулки. Не могу я больше. Я жизни все равно решусь!

— Прочь его, прочь! — слышится Яше в ответ яростный писк настоятеля; тот и ногами топает, и заходится весь в крике.

И тогда Яша размахнулся, и на всю огромную храмину разнесся треск от пощечины. Гулким эхом отозвались под каменными сводами вырвавшиеся у Яши слова: