З. Фазин - За великое дело любви

• Название: За великое дело любви
• Автор: З. Фазин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1977

Повесть о героическом подвиге и мужественной жизни питерского рабочего Якова Потапова, который стал первым знаменосцем русской революции. На революционной демонстрации в Петербурге в декабре 1876 года тогда еще совсем юный Потапов поднял красный стяг. Материал, на котором построена повесть, мало освещен в художественно-документальной литературе.

---

Обширная площадь перед собором была пустынна и своей унылостью и неприглядным видом истоптанного снега казалась чужеродной великолепию собора. Вороны, галки по снегу ходили, кое-где валялся навоз, и возле него прыгали воробьи.

Издали видно было: внутри собора горят огни, там еще шло молебствие по случаю Николина дня — церковного праздника, который почитался особенным, прежнего царя звали тоже Николаем, и оттого этот день даже называли царским.

А в пропахших табаком трактирах на Невском и прилегающих к площади улицах сидели за дощатыми столиками и дожидались начала демонстрации рабочие и студенты, которым не полагалось до поры до времени показываться вблизи храма. Все состоится после молебствия — так было условлено на тайных сходках заранее.

Был понедельник, но по случаю праздника день нерабочий, и появление некоторого числа заводских и фабричных в трактирах и чайных на Невском, вблизи собора, не вызывало пока подозрения у стражей порядка, а их тут вертелось немало.

Сидел ли там кто из своих, торнтоновских, Яша не увидел, ему было велено стоять на паперти и ждать.

— Будь начеку, — сказала Юлия. — В разговоры ни с кем не вступай. А я внутрь зайду.

В рваном и грязноватом нагольном полушубке Яшу не впустили бы в собор.

Забирал морозец. На паперти ветер ощущался сильнее, жег щеки, но от него легко было укрыться за любой колонной. И какие же они вблизи огромные, высоченные!

«Сила!» — с уважительным чувством думал Яша.

Опасность он ясно видел. Поодаль, на Невском проспекте, и кое-где по сторонам площади, возле стоянок барских экипажей, щаповских карет и извозчиков, бросались в глаза черные шинели городовых с желтыми шнурами от плеча к груди и свистками на цепочках.

Из храма доносилось пение, и Яша не утерпел, заглянул в двери. От свеч несло медовым запахом, пение трогало за душу. Раз, сняв шапку, даже вошел внутрь. Молящихся было не так много, но какое богатство, какое прямо-таки сказочное разноцветье бросалось в глаза. Сколько золотых красок, блеска! Такого роскошества в церкви Яша еще в жизни не видал. Собор изнутри походил на большой дворцовый зал.

— А ну-ка марш отсюда, оголец! — услыхал он и одновременно ощутил, как его схватили за ухо; оказалось, Яшу заметил церковный староста и тут же вывел вон на паперть. Досаду свою Яша выразил в попытке потолкать колонну, возле которой стоял. Махину такую не сдвинет и рота солдат, это Яша понимал, но себя потешил с удовольствием; усилия тщетные, зато немного согрелся.

Но вот к Яше из храма вышла Юлия.

— Ну, скоро уже, — сказала она. Расстегнула шубку, вытащила спрятанное на груди красное полотнище и запихнула Яше за пазуху. И сказала еще: — Как начнется, миленький, держись возле человека, который будет речь держать, понял? Я буду рядом стоять. Ты понял, да? На знамени — надпись, и ты ее покажешь всем.

— Так я же маленький буду в толпе!

— А тебя поднимут на руках. Не побоишься?

Никому не дано знать заранее, с какой минуты начнется крутой поворот в его судьбе, когда все прежнее отлетает в сторону и несет тебя в неведомое с такой стремительностью, дух захватывает. А судьба Яши как раз в эту минуту и решилась, и, конечно, не мог и он про все заранее знать, но сердце у него забилось, честно говоря, трепыхнулось там что-то волнующее при словах Юлии, в лицо даже ударил жар. Но не испуг сотворил с ним такое, не опаска и не трусость. Наоборот, то было странное чувство, будто только вот сейчас, с этой минуты, начинается нечто самое главное и самое серьезное в его жизни; и по напряженному блеску синих, глубоких глаз Юлии, не спускавшей с него ласкового и в то же время ободряющего взгляда, Яша не только умом, а всем сердцем чуял, понимал, видел — она, Юлия, именно такой готовности к самому главному и серьезному от него и ждет.

— Понимаешь, Яшенька, организация решила, чтобы это сделал только ты! Так надо, миленький!

Яша хотел было ответить: «Честью клянусь вам и всей организации, что не ударю лицом в грязь!» Но слов этих не произнес, а просто сказал:

— Все сделаю, как надо. Я же сам взялся, так чего говорить-то!

Так он, бывало, отвечал своему фабричному мастеру, когда тот давал ему работу; так отвечал революционерам, берясь выполнять их поручение. Юлия порывисто обняла его, поцеловала и кинулась обратно в храм, а Яша с этой минуты уже не помнил себя — начинался его полет ввысь, и перехватывало дыхание.

Требовалось, чтобы крестьянский сын, ставший ткачом, первым в России поднял революционный красный стяг. Требовалось, чтобы он сделал нечто небывалое. И он это сделает.

3

Вот кончилось богослужение, и публика повалила вниз с широких ступеней храма на площадь и стала расходиться, спугивая галок и стаи воробьев. Полетели и сели на ближайшие крыши и деревья вороны, закаркали. Глядь, от вышедшей из храма публики отделились, как по команде, сотни две людей, в большинстве молодых, были среди них и женщины. Из ближайших трактиров и чайных к ним поспешили группки рабочих. Все сбились в тесный многоголовый круг, скучились и…

Произошло то, что ожидали и не ожидали. На площади, да и в храме, были полицейские, кто в положенной форме, кто в штатском, но за свистки они сразу не ухватились и дали произойти событию, о чем потом пожалеют.

Скоро откроется: власти кое-что о готовящемся знали. Но и им не приходилось еще встречаться с подобным. Демонстрация! Слово то известное, за ним кроется действие, доставляющее немало хлопот блюстителям порядка в западных странах. Но Франция или Англия — одно, а Россия — другое. В России головы монархам не отрубали, как там, и никаких демонстраций еще не бывало. В Российской империи Бастилий не сокрушали. Она сама как Бастилия, и ни Пугачев, ни Разин, ни декабристы не смогли ее пошатнуть. Так неужели же эти людишки в рабочих картузах, студенческих фуражках и девичьих шляпках смогли бы чем-нибудь ей повредить?

Вот почему городовым было велено оставаться на своих постах, в отдалении, и ждать «поступков» прежде, чем взяться за свистки, хотя один «поступок», ясное дело, был налицо: незаконное сборище целой толпы в неположенном месте.

С минуты на минуту должен был появиться околоточный надзиратель с подмогой.

Быть стычке. Демонстранты это и сами понимали и спешили начать. Они-то знали, на что идут и что им грозит.

Заранее было намечено: сперва будет речь. И речь зазвучала сразу из самого центра толпы, куда вслед за Юлией устремился и Яша. При первых же словах оратора толпа сгрудилась еще теснее, заволновалась, заликовала, но пока еще молча. Яша видел радость на лицах людей и сам тоже ликовал. А Юлия! Голова горделиво откинута назад, в глазах торжество, щеки горят тем же цветом, что и знамя, которое Яша держит уже наготове под кожушком. Право, нельзя было не залюбоваться ею.

Оратор — студент, сразу узнавалось, хотя он и не был в студенческой шинели. Яша не знал его, но с первой минуты проникся уважением к нему. Личность! Глаза сощурены, как у напрягшегося стрелка в момент, когда он опускает курок. Не говорит, а, казалось, метко палит и палит в цель:

— Мы празднуем сегодня день именин нашего великого учителя Николая Гавриловича Чернышевского. Русскому народу давно надо знать это святое имя. Чернышевский — писатель, который едва ли не первый после освобождения крестьянства упрекнул царя-«освободителя» в обмане. Он говорил, что не свободен народ, который чуть не полгода питается древесной корой, у которого продают последнюю корову. Не свободен рабочий, который за плату, едва достаточную для поддержки его жалкой нищенской жизни, работает 15 часов в сутки. Такая свобода не иначе как наглый обман!..

Ветер разносит по площади горячие, обжигающие слова, и Яше кажется, весь Невский слышит, а то и вся императорская столица.

Надолго останется неизвестным, кто произнес речь, за каждое слово которой по законам Российской империи тогда полагалась тюрьма и каторга. Яша Потапов стоял рядом с оратором, хорошо видел его остроглазое лицо и энергичные жесты, но только много времени спустя узнает, что это был Георгий Плеханов, впоследствии знаменитый русский революционер, а тогда еще студент Петербургского Горного института. Но имя оратора сейчас и не интересовало Яшу. Он все больше возбуждался и ощущал нарастающий жар в теле от волнующих слов оратора. Какая смелая речь! Да, то был не простой оратор, а какой-то кудесник. Два-три слова, и новый поворот мысли. Вот на минуту увлек всех за собой в давние дни восстаний Пугачева и Разина и вдруг круто вывернул:

— Но тогда против царского деспотизма поднималась стихийная сила протестующего народа. Русская, интеллигенция еще не народилась. Народ не мог тогда найти себе союзника в интеллигенции… Теперь обстановка переменилась. Союз народа с интеллигенцией совершился! И в ознаменование этого союза мы поднимаем красное знамя социалистической революции!..