Винцас Миколайтис-Путинас - В тени алтарей

• Название: В тени алтарей
• Автор: Винцас Миколайтис-Путинас
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы Литовской ССР
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1958

Роман В.Миколайтиса-Путинаса (1893–1967) «В тени алтарей» впервые был опубликован в Литве в 1933 году. В нем изображаются глубокие конфликты, возникающие между естественной природой человека и теми ограничениями, которых требует духовный сан, между свободой поэтического творчества и обязанностью ксендза.

Главный герой романа — Людас Васарис — является носителем идеи протеста против законов церкви, сковывающих свободное и всестороннее развитие и проявление личности и таланта. Роман захватывает читателя своей психологической глубиной, сердечностью, драматической напряженностью.

«В тени алтарей» считают лучшим психологическим романом в литовской литературе. Он переведен на многие языки, в том числе и на русский. На русском языке роман впервые вышел в 1958 году.

---

Придя к такому заключению, Людас Васарис с легким сердцем спустился с Заревой горы.

После обеда он надел сутану. Она, хоть и была поношена, но сидела на нем отлично. Людас прошелся несколько раз по комнате, вышел во двор, — оказалось, что ничего, ноги не путаются. Приобретенный однажды навык не пропал. Лица родителей просветлели. Слава богу, их сын опять настоящий ксендз!

Отец, не скрывая своего удовольствия, сказал:

— Ну, ксенженька, теперь на вас и поглядеть приятно. И людям не стыдно показаться. По крайней мере все увидят, что вы ксендз, а то бы подумали, что старый Васарис привез какого-то собачьего барина. Не нравится мне эта немецкая мода.

— Будет уж, будет, ксенженька и сам знает, когда и как ему одеться, — остановила его мать, хотя и сама радовалась не меньше отца.

— Не все ли равно, батюшка? — оправдывался Людас. — Латинская пословица говорит, что не сутана делает монаха. Это относится и к ксендзу. А в коротком светском платье ходить куда удобнее.

— Не знаю уж, — усомнился отец. — Хороший человек всегда окажет ксендзу уважение: и дорогу ему уступит, да и другим подаст пример, а в светском платье все равны. Нынче всякая шваль может стать барином.

Людас видел, что ему не переубедить отца, и пошел в амбар разыскивать свои старые книги, чтобы повторить по ним чин обедни и тексты. Ведь за несколько лет он мог кое-что и позабыть.

До самого вечера он повторял обедню, а улегшись, с некоторым беспокойством снова стал обдумывать положение вещей. И хотя заснул Людас не скоро и в его мозгу мелькало множество решений, но ничего нового он не придумал. Людас слышал, как назойливо точил стену древоточец, а в глубине его души так же назойливо копошился червь сомнений, и никакие рассуждения не могли заставить его утихнуть.

На следующий день Людас проснулся рано и сразу принялся собираться в костел. Собирались и родители, и братья, и сестры — почти так же тщательно, как некогда на его первое богослужение. Все бегали, торопились, хлопотали, но всего, что было нужно сделать, не успели. Ведь после панихиды все родственники и соседи должны были ехать к Васарисам посидеть и подзакусить. Забот и хлопот по этому поводу было немало.

Наконец сборы окончились, все уселись в бричку, и отец, перекрестясь по своему обыкновению, тронул лошадей. Соседи провожали их взглядами, а иные даже отправились в костел, потому что в деревне все уж знали, какой у Васарисов сегодня праздник.

Настоятель встретил Людаса как дорогого гостя. Поговорив немного, оба пошли в костел. Народу собралось порядочно. Даже приглашенные из дальних приходов постарались приехать. Настоятель позаботился обставить заупокойную службу торжественно и пышно. Посреди костела стоял высокий, покрытый черным катафалк. Его украшали присланные из усадьбы настоятеля фикусы, олеандры, пеларгонии и множество свечей. Все удивлялись их обилию. Увидев такой парад и многочисленных прихожан, Васарис окончательно убедился, что отказаться от обедни невозможно.

Окончив пение nokturn'а, он стал готовиться к обедне. Произнося слова предуготовления к литургии, Васарис старался пробудить в себе раскаяние, но сердце его молчало. Надевая поверх подризника черную, вышитую серебром ризу, он еще нервничал, пальцы его слегка дрожали, когда он возлагал святые дары на дискос, но он быстро овладел собой и, поклонившись распятию, подошел к алтарю. Начав богослужение, он совершенно успокоился, точно это было для него самым обычным делом.

Служба шла гладко. Он слышал все звуки вокруг: колокольчики мальчиков-служек, их ответы, музыку органа и голос органиста, шорох и кашель. Повернувшись к молящимся со словами: «Dominus vobiscum» и «Orate fratres»[175], он увидел родителей и еще несколько знакомых лиц. Сразу возникший контакт с окружающими его удивительно укрепил и ободрил.

После обедни он спел Libera[176] и пошел завтракать к настоятелю, а родители и родственники остались в костеле петь молитвы по четкам.

Васарисы с гостями приехали домой почти к обеду. Центром всеобщего внимания был ксендз Людас, все радовались его благополучному возвращению и расспрашивали о жизни, в далеких краях. С изумлением узнали земляки, что на чужбине еще тяжелее, чем в Литве, и это их очень порадовало.

Наконец, желая отвлечь от себя внимание, Людас сам принялся расспрашивать земляков: как живется им после войны, довольны ли они новыми порядками? Васарис впервые очутился в таком большом обществе крестьян, и ему хотелось узнать, какое влияние оказало образование независимой республики на их умы, настроения и весь жизненный уклад. Большинство, особенно старики, думали так же, как и его отец: «Литва, это, стало быть, правительство — оно само по себе, а мы сами по себе».

— Теперь вам принадлежит вся власть, — сказал Людас. — Вы выбираете в сейм. А сейм назначает министров и самого президента. Каких людей изберете, такое будет и правительство.

Но деревенским людям это было не очень понятно. Дядя Мурма только рукой махнул:

— Надули нас, батюшка, больше ничего! Кого мы здесь выбирали? Мы только партию выбирали, а партия списки без нас писала. Вот и попали в сейм на прошлых выборах клевишкский причетник, сапожник один из Науяполиса да еще, говорят, какой-то малоземельный или новосел из Скроблай. Разве бы мы таких выбрали? Что они понимают в таких делах, как власть?

— Оттого и власть такова, — поддержал другой. — Немцы — вот это была власть! Скажут слово — свято. Не сделаешь, шкуру спустят!

— Ох, наши тоже могут шкуру спустить! — подтвердил третий. — Тебе, видать, не приходилось обращаться в учреждения или покупать лес? А то намытарился бы!

Дядя Мурма вынул изо рта трубку, сплюнул сквозь зубы и заключил:

— Если уж кто-нибудь из наших дорвется до власти — аминь! Хуже их нет! Перед выборами крестьян превозносят до небес — и край, де, крестьянский, и вы, де, опора государства и будущее народа! А пойди-ка в учреждение, там какая-нибудь расфуфыренная барышня в короткой юбчонке нос морщит и говорить с тобой не желает, а какой-нибудь господчик с протертыми локтями еще и накричит на тебя. У каждого выпрашивай милостыню!

Васарис попытался заступиться за новую власть и чиновников:

— Все это, дядя, может, и правда, но первое время надо потерпеть. Чиновники у нас еще неопытные, а зачастую и необразованные. Подождите лет десять. Вот получат люди образование в наших школах, тогда и порядки будут лучше.

— Дай-то бог, — скептически согласился дядя Мурма, — но пока что правды нет. Одни хотят поскорей разбогатеть, денег награбить, другие пьянствуют, гуляют, третьи заделались большими господами, а работать честно никто не хочет.

Услыхав, что Людас собирается поселиться в Каунасе и станет там директором гимназии, одни жалели, другие радовались, что, в случае надобности, будет к кому обратиться за помощью. Радовались и те, которые хотели сына или дочь определить в гимназию, — они надеялись извлечь пользу из родства с директором.

Отобедав и отужинав, наговорившись, наохавшись в утешившись, гости, наконец, разъехались.

Людас чувствовал себя подавленным, разочарованным. Нерадостны были его первые деревенские впечатления.

«В деревне, — думал он, гуляя по саду, — все еще царят темнота, эгоизм, косность. Крестьяне еще не скоро поймут, что надо стремиться к общему благу. Но в то же время они многое замечают и настроены критически. Каждый ошибочный шаг правительства вызывает в них не только разочарование, но и упорное противодействие, неуверенность в будущем. Они могли терпеть от русских и немцев, безучастно взирать на действия чужих, но своим ничего не прощают и ничего не забывают».

Людас Васарис никогда не стремился сблизиться с деревней. Теперь же, по прошествии десяти лет, едва уловив пульс деревенской жизни и услыхав кое-какие высказывания, он понял, что все ему тут чуждо и что сам он всем чужой. Людас заметил, что крестьяне, даже его близкие родственники, высказывались неохотно, побаивались и стеснялись его. Если он возражал, то они, хоть и соглашались порою, но лишь на словах, из вежливости, не по убеждению.

Людас чувствовал, что, отойдя от церкви, он станет преступником в глазах крестьян. Кто-кто, а они, наверное, не поймут и не простят ему этого.

Васарис горько усмехнулся, вспоминая, как восхищались им женщины, когда он служил обедню. Внезапно он с беспощадной ясностью увидел, каким фальшивым путем он идет и сколько двойственности в нем самом и его поступках. Никогда еще эта двойственность так не угнетала его, как в этот вечер. Правда, он и прежде ощущал ее, но раньше его поступки не были диаметрально противоположны этическим нормам, установленным церковью и исповедуемым всеми верующими. Сегодня это случилось впервые; как ни изворачивался он и как ни оправдывал себя сложившимися обстоятельствами, но в глубине души чувствовал себя униженным и неправым.