Андрей Кокорев - Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта в период Первой мировой войны

• Название: Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта в период Первой мировой войны
• Автор: Андрей Кокорев
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-17-070451-4, 978-5-271-31366-0

«Повседневная жизнь Москвы» – это произведение, в котором рассказывается об изменениях в жизни Москвы, вызванных Первой мировой войной. Стиль изложения позволяет читателю, не просиживая часами над подшивками пожелтевших газет, окунуться в атмосферу тех лет и составить собственное представление о людях, живших в последний период эпохи, именуемой «царская Россия».

---

По-настоящему сложной проблемой являлось захоронение поклонников каких-то иных религий. Примером могут служить посмертные мытарства японского фокусника Литтон-Фа, скончавшегося в октябре 1914 года в Шереметевской больнице. Когда тело собрались предать земле, ни на одном из кладбищ, как христианских, так и магометанском, не согласились принять «язычника». Японский консул, к которому обратились за советом, только развел руками. Оказалось, что Литтон-Фа был первым японцем, имевшим «неосторожность» умереть в Москве.

После недели проволочек несчастного японца все-таки удалось похоронить – «на бугре» за магометанским кладбищем. Скорее всего кто-то из городских чиновников вспомнил, что еще в марте того же 1914 года Управа по согласованию с градоначальником специально отвела это место для захоронения язычников. Правда, тогда шла речь о могилах для китайцев – их перед войной становилось в Москве все больше и больше. Они не только занимались мелочной торговлей, работали в прачечных, содержали опиумокурильни, но и, как водится, умирали.

Заметим, что еще в 1911 году московские газеты писали о том, что на московских кладбищах мест практически нет. Журналисты-бытописатели отмечали наметившуюся тенденцию – пожилые люди со средствами отправлялись доживать свои дни в Финляндию, чтобы после кончины не было проблем с похоронами.

Другое характерное явление, порожденное дефицитом свободной земли на кладбищах, – вандализм, также привлекало внимание репортеров. Вот, например, какая заметка появилась на страницах «Голоса Москвы» в июле 1910 года:

«На кладбище Новодевичьего монастыря происходит какой-то разгром памятников. Вчера внимание посетителей обратили на себя несколько разбитых памятников, валяющихся на земле. В числе их лежит набоку с отбитым пьедесталом огромный памятник белого мрамора с надписью “Федор Александрович Мосолов, скончался в 1883 году”. Далее у южной стороны забора валяется на траве белый мраморный крест с разбитым подножьем; памятник А. Н. Плещееву накренился на сторону. Повсюду на лугу голые места – следы старых памятников, которые, как говорят, проданы на своз в мраморные заведения. Рядом с могилой А. П. Чехова находятся могилы известного общественного и земского деятеля И. Д. Голохвостова и его жены – драматической писательницы О. Л. Голохвостовой, с крестов обеих могил уже сорваны надписи, бывшие еще в прошлом году. Вырублено много деревьев, и в некоторых местах торчат полугнилые пни. Сбрасываются старые памятники для продажи новых мест, цена которых возвышена втрое. В числе снятых были весьма важные исторические памятники».

Понятно, что разрушению подвергались могилы, пришедшие в запустение, т. е. те, за которыми давно никто не ухаживал и не мог предъявить претензий к содержателям кладбищ. Могли быть спокойны только владельцы «семейных участков», где захоронения производили из поколения в поколение. В мемуарах Н. Серпинской упоминается, что ее тетю, вдову профессора Московского университета, похоронили «на кладбище Донского монастыря, где был фамильный склеп Разцветовых».

Но даже обладатели гарантированного места в пределах кладбищенской ограды не могли отправиться к месту последнего упокоения без соблюдения определенных формальностей. Прежде всего родственники должны были получить дозволение на похороны в полицейском участке. Затем приходской священник должен был провести отпевание (естественно, это касалось православных) и как представитель власти духовной выдать уже свое разрешение.

Сколь важны были оба этих документа, свидетельствует история с похоронами девицы Екатерины Павловой, произошедшая в ноябре 1914 года. Она была членом общины сектантов-трезвенников, которую возглавлял отлученный от церкви «братец» Колосков. Узнав, что покойная не принадлежала к православию, приходской священник оказался в затруднении: отпевать или не отпевать «еретичку»? На его запрос викарный епископ Алексей ответил, что приходской батюшка не должен отпевать и хоронить сектантку. Единственное, что допустимо, – священнику кладбищенской церкви пропеть над ней «Святый Боже».

«Братья» Павловой пошли заказывать могилу на Калитниковское кладбище, но там их отказались принять, поскольку не было свидетельства об отпевании от приходского священника. Тогда около двухсот трезвенников собрались в доме Колоскова и оттуда двинулись на кладбище. В конторе они показали полицейское разрешение на похороны и, получив новый отказ, поступили по-простому: сняли гроб с катафалка, оставили его возле церкви и разошлись по домам.

Кладбищенская администрация вызвала по телефону полицию, чтобы та заставила трезвенников забрать гроб обратно. Но стражи порядка, узнав, что полицейское разрешение выправлено по всей форме, только развели руками. Тогда с той же просьбой обратились к губернатору. Вот он-то и поставил точку в этой истории: приказал зарыть неотпетую покойницу в общей могиле.

Правда, такие похороны – без совершения необходимых религиозных обрядов – смело можно назвать исключением из правил. В общем же в Первопрестольной ритуал проводов москвичей в последний путь был отработан до мелочей с незапамятных времен.

Первыми в дом, где появился усопший, приходили агенты похоронных контор. Понятно, что стремились они в дома зажиточных москвичей, где все, в том числе и похороны, подчинялось принципу: «не хуже, чем у людей». Если у семьи покойного не было договоренностей с определенным бюро, агенты, не стесняясь опечаленных родственников, в борьбе за заказ могли затеять настоящую свару.

После соответствующих приготовлений гроб с телом покойного устанавливали в приходской церкви. По воле заказчиков храм мог быть дополнительно украшен. Так, при отпевании владельца ресторана «Яръ» Ф. И. Аксенова в храме Василия Кесарийского на Тверской-Ямской над гробом, покрытым золотой парчой, был воздвигнут балдахин из серебряной парчи. Вокруг него, превращая церковь в зимний сад, стояли кадки с тропическими растениями.

Но самым ярким признаком похорон по «высшему разряду» была похоронная процессия. По свидетельству писателя Н. Д. Телешова, ее главными атрибутами являлись: «Белый балдахин над колесницей с гробом и цугом запряженные парами четыре и иногда даже шесть лошадей, накрытых белыми попонами с кистями, свисавшими почти до земли; факельщики с зажженными фонарями, тоже в белых длинных пальто и белых цилиндрах, хор певчих и духовенство в церковных ризах поверх шубы, если дело бывало зимой».

«По количеству карет с обтянутыми черным крепом фонарями, – отмечал в мемуарах Н. А. Варенцов, – по количеству духовенства, певчих, факельщиков, верховых жандармов, гарцующих как бы ради порядка, а в действительности для большего эффекта, можно было судить о богатстве и именитости умершего. Обыкновенно в конце процессии ехал ряд линеек в летнее время, а зимой парных саней, предназначенных бедным, куда и садились все желающие проводить покойника на кладбище, а оттуда в дом, где был поминальный обед».

«Учитывая то, что здесь, как говорится, сам черт не разберет, кто родственник, кто друг, кто знакомый, – характеризовал Н. Д. Телешов добровольных участников поминок, – на такие обеды приходили люди совершенно чужие, любители покушать, специально обедавшие на поминках. Кто они и кто им эти умершие – никто не ведал. И так ежедневно, следя за газетными публикациями, эти люди являлись в разные монастыри и кладбища на похороны незнакомых, выбирая более богатых, а потом обедали и пили в память неведомых новопреставленных».

Упоминая о завсегдатаях поминальных обедов, Н. А. Варенцов приводит интересную деталь: «На поминки набиралось много разного народа, чтобы хорошо поесть и попить, а потом что-нибудь стащить: так, я слышал, как старший официант сказал другим лакеям: “Вот явился поминальщик, когда он бывает, всегда ложки пропадают; вы поглядывайте тщательнее за ним!”»

В тех же воспоминаниях приводится рассказ об П. В. Берге, судьба которого благодаря похоронам изменилась коренным образом. Примечая из окна своей комнатки богатые процессии, этот отставной майор подсаживался в экипаж для бедных, с кладбища отправлялся на поминки и тем экономил на обедах. Однажды, на похоронах сибирского промышленника Ершова, он узнал, что кроме огромного богатства у покойного осталась дочь на выданье, правда, горбатенькая. Берг, представившись вдове хорошим знакомым ее мужа, сумел завоевать доверие и стал часто бывать в доме. В итоге дело закончилось свадьбой, и со временем бывший завсегдатай поминок занял видное место среди московского купечества.

Впрочем, устроители поминок охотно мирились с нашествием незваных гостей, поскольку это позволяло им получать дополнительную прибыль. По словам Н. А. Варенцова, механизм был прост: хозяевам подавали блюда, приготовленные из провизии высшего сорта, а «поминальщикам» сплавляли качеством похуже. Например, в хозяйский конец стола официанты несли уху из свежей стерляди, остальным – из уснувшей или мороженой рыбы. По такому же принципу готовились и остальные блюда меню.