Валерий Золотухин - Знаю только я

• Название: Знаю только я
• Автор: Валерий Золотухин
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-9697-0336-0

Книга народного артиста России Валерия Золотухина построена на основе его дневников, которые актер ведет на протяжении всей своей жизни. По сути это — «театральный роман», охватывающий три с половиной десятилетия. Среди персонажей — Владимир Высоцкий, Юрий Любимов, Анатолий Эфрос, Леонид Филатов, Николай Губенко, Алла Демидова, Борис Можаев, Юрий Трифонов, Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко, Белла Ахмадулина — те, без кого немыслимо представить русскую культуру XX века

---

Фамилию Любимова категорически запретили вписывать в афишу. Опять такое нагородил… ЛИДЕР оппозиции, то есть эмиграции… воин… мол, я еще приеду, посмотрю, что там осталось от этого вонючего театра…

Давал интервью «Московским новостям». Они задумали эту игру, чтобы вставить имя Любимова, — утром еще было можно, а уж вечером нельзя. Но я им наговорил. А в дверях стоял человек из Киева, музыкант… хотел мне сказать несколько слов… и сказал их на магнитофон.

Два разных мнения о моих словах на панихиде — одна плюет мне в лицо за лицемерие и обливает «Таганку», другая восхищается моей жизненной позицией. Зачем я это пишу? Да просто так, чтоб что-то писать. Обстановка в театре гнусная.

21 января. Среда, мой день

Бедный, бедный Анатолий Васильевич! Как ему холодно, должно быть, там и одиноко. Как он хотел общения, а я часто избегал. Мне все казалось, что он не верит в меня и дает роли от безвыходности, так вот понарошку и Альцеста дал…

22 января. Четверг

Сегодня 9 дней А.В.Эфросу.

Театр двух пустых кабинетов. Почему он не сел в кабинет Любимова? Почему вообще так деликатно, опасаясь, как бы кого не обидеть, вел себя? Надо было больше и чаще говорить с ним. А вот Бортника — избегать. Который раз я эти слова говорю себе, а избежать его не могу. Вот и сегодня заеду за ним, и поедем смотреть «Кориолана».

Любимов, как сказало радио, отказался комментировать смерть своего старого друга и преемника…

А то, что фестиваль будет проходить под знаком памяти выдающегося советского режиссера А.Эфроса, должно его шибко обрадовать… Лидер эмиграции. Господи! Прости ему, грешному!

Только бы Париж прожить и выжить.

23 января. Пятница

Аня-гримерша меня Богом пугает. Часто меня в последнее время стали им пугать, сами они его суда не боятся, сами они во всем правы…

По Москве упорный слух, что «Таганка» сократила Эфросу жизни лет на 10, и мошкара может заесть, и пр.

Вообще хорошо бы к Франции заготовки какие-нибудь набросать, чтоб там на Елисейских Полях обдумать можно было.

Он лежит рядом с Арбузовым. Что явилось причиной его смерти — «немилость короля и черная Кабала»?

24 января. Суббота

Ни на что времени не хватает. А надо записать, что вчера в ВТО я провел вечер с В. Высоцким, — убежал от Полоки, от Бортника. Открывал вечер М.Ульянов — ну, глыба, ну, ум, ну, мужик российский… И как на его фоне мелко и неумно выглядела наша шушера: Венька, дурак Хмель — низкий, ни к слову ни к делу, а так, заодно, вспомнил Любимова, Леня манерный какой-то стал, суетливый… Белла Ахатовна так запоэтизировала свою интонацию, что не поймешь уж, о чем речь, — пародией на саму себя стала. И как же я выглядел? На самом деле, родственники сказали: самое сильное впечатление вы и Ульянов. Что мне остается делать, как принять эти слова на веру. Уж я не говорю о Тамаре, которая сказала: «Ты у меня самый лучший…»

4 февраля. Среда, мой день

Господи! Сделай так, чтоб этот день стал днем нашего театра, может быть, наше будущее от сегодняшнего дня зависит.

Прием в посольстве — Яков Петрович — мы с ним по корешам просто, он в Барнауле начальником цеха работал, был и в Бийске, а сам с Урала. Напившись мартини с тоником, поехали на балет с участием Максимовой и Васильева. Когда отгрохали аплодисменты и в последний раз наступили темнота и тишина, я крикнул во всю глотку: «Катя, браво!»

На что я в Париже трачу время? Люди пошли на Монмартр пешком. А мне там надо крайне побывать и нарисоваться. Таким образом, у меня будет два портрета с Монмартра с разницей в 10 лет. Тогда это стоило 30–40 франков. Сколько это стоит в нынешних франках?!

Вытащил меня Иван в город Париж, пошли мы искать синема «Одеон», где Алла смотрела фильм Тарковского — такой гениальный, такой откровенный — «Жертвоприношение», кинотеатр мы нашли, но фильма не обнаружили нигде.

Теперь, после этой пресс-конференции, надо успокоиться, весь дрожу от своего добавления к словам Аллы, ставшим уже оскоминой: «Труппа, конечно, хочет, чтобы он вернулся, дело возвращения в его собственных руках… должен решить он сам».

Хочу добавить к словам Аллы… Хочет или не хочет труппа возвращения Любимова — вопрос неоднозначный, потому что по отношению к труппе Любимов ведет себя нечестно и непорядочно. Я подчеркиваю, по отношению к труппе. Всё.

Алла:

— Но ты хочешь, чтоб он вернулся?

— Я еще раз говорю — неоднозначно я отношусь. Он распустил о себе столько сплетен, а информация разноречивая, что трудно одной формулой определить истинное отношение труппы к нему. Я высказываю только свое мнение.

В общем, я и тут кашу заварил. После конференции меня поблагодарили иностранная корреспондентка за это добавление и Наташа Крымова.

Может быть, язык мой — враг мой, но я сказал, что думал, и пусть Любимов об этом знает. Наживу я себе еще пару тысяч «доброжелателей». Интересно, как эти слова мои прокомментирует Иван с Глаголиным. Молчуны.

5 февраля. Четверг

А премьера прошла, кажется, удачно, может быть, и более щедрый эпитет можно было бы поставить, да ведь неизвестно, что скажет «брат мусье» в своих «Фигаро». Кричали «браво», и много раз мы выходили на поклоны. А после спектакля нас приветствовал посол — Яков Петрович — и тоже разделил наши приятные минуты от только что затихшего зала. Я понимаю, что кричали наши, как и мы кричали нашим на балете. Наши есть везде. После спектакля прием коллектива в «Одеоне». Я съел несколько микробутербродов, запил оранжем и ушел спать, хотя не спал и в два часа ночи крикнул соседям: «Лешка! Ложитесь спать! Надоели». И надо же, они выключили приемник и затихли, но я все равно не мог заснуть и опять начал монолог и диалог с Любимовым. Это опасно, я становлюсь политиканом. Но какой это соблазн, какая это отрава — давать интервью репортерам, толпе репортеров с микрофонами и фото- и кинокамерами и говорить все, что тебе вздумается, и знать, что будешь услышан, оскандален, а значит, известен. Огромный соблазн поговорить свободно, зарваться и удивляться «смелости» своей мысли и языка, а если ты еще поносишь начальство, а Любимов — мое как бы начальство, — это доставляет удовольствие мелким душонкам. Хватит.

Меня хвалили после первого акта, особенно монолог в зал, он так звучит в свете нынешней политики Горбачева, просто в десятку, как будто нарочно Эфрос сегодня так перестроился, хотя это было сделано десять лет назад. Ну, разберется, надеюсь, «мусье». Сейчас опять прием в посольстве, и я хочу поехать.

И съездил зря, а впрочем… нет… нам читали лекции по правилам поведения во Франции, где террористы, морозы и студенты вогнали Францию-Париж в осадное положение.

— Успел вчера записать свои впечатления? — спросил меня Г.И., представитель министерства. — Мне Иван сказал, что ты записываешь каждый день свои наблюдения…

— Ваня! Ты знаешь, что за границей нельзя вести никакие записи? Что же ты накапал на меня и зачем тебе это нужно, сведения про меня поставлять?

6 февраля. Пятница

Шестой день в Париже… Боже мой!! В течение 10 лет после первого Парижа, вспоминая, я спрашивал себя: да было ли это? Или то был сон, как говорят в Одессе.

И вот я шестой день в Париже… И видел его два раза из окна автобуса… И веду свои жалкие записи о Любимове, Бортнике и своей персоне. Вот что значит — глядеть и не видеть и беспро-граммно жить. Записать, кажется, ведь и дома можно будет потом, а сейчас надо торопиться наглядеться, наслушаться, набраться впечатлений…

Задела цитата Ахматовой: «Хорошо, что есть маршалы, не предающие своего хозяина».

Сразу кольнуло: не есть ли я тот маршал, что предал своего хозяина на пресс-конференции? И долго мысль эта не оставляла меня, долго я искал и ищу себе оправдания, но ведь сказал, что думал?! А стоило ли это делать?! Но он безнравственный человек, пусть старый… но так не поступают… — Не суди, да не будешь судим… — Замечательная заповедь. Но ведь он же судит меня, а я что, камень…

Мне бы в Париже о Тарковском написать, узнать, как похороны прошли. Неужели, как говорит Ростоцкий[255], за гробом никто не шел и закапывали его двое сотрудников из Совэкспортфильма? Как выясняется — бред сивой кобылы. Вчера рассказывали, что были тысячи, не тысяча, а тысячи народа, играл Ростропович, а на кладбище люди поехали специальными автобусами и пр. Все это надо проверить и узнать.

В «Фигаро» заметка весьма нелестная. Откровенной ругани нет, но: «сломанное очарование А.П.». Они бы хотели видеть Чехова традиционного, с очарованием неразличимой почти музыки… а тут — сломанное нарочно, чтоб не как по классике и т. д. Грустно как-то мне за бесцельно прожитые годы. Вот приехал Юрский, и я знаю, что он для Мартины[256] будет интереснее меня и пр.: больше знает, больше умеет, лучше воспитан и целоваться не полезет.