Валерий Золотухин - Знаю только я

• Название: Знаю только я
• Автор: Валерий Золотухин
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-9697-0336-0

Книга народного артиста России Валерия Золотухина построена на основе его дневников, которые актер ведет на протяжении всей своей жизни. По сути это — «театральный роман», охватывающий три с половиной десятилетия. Среди персонажей — Владимир Высоцкий, Юрий Любимов, Анатолий Эфрос, Леонид Филатов, Николай Губенко, Алла Демидова, Борис Можаев, Юрий Трифонов, Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко, Белла Ахмадулина — те, без кого немыслимо представить русскую культуру XX века

---

— А вы из деревни?

— А что, это видно?

Начать главу «Родословная» с того, как поставили, оформили в паспорте развод. Огромная печать — «разведен с гр. Шацкой». И какой был ветер в глаза, хотелось плакать, и чуть было не оставил паспорт в мусорном баке — ну и оставил бы… А дальше что? Ведь разведен, и это после штемпеля в паспорте стало ощутимой явью, что-то проползло по душе и коже, и ушли в мрак забвения счастливые дни Пальчикова переулка, улицы Хлобыстова, рождение Дениса… его ползание по ступенькам, ведущим в комнату матери и ребенка в аэропорту Домодедово, когда я их отправлял самолетом в Новокузнецк, в первый в жизни Дениса раз.

Господи! Давно ли это было?! И опять вспоминается Париж того приезда, это уже почти разрыв с Нинкой, и только механическое соединение в паспорте сближало нас в один номер, под одну крышу.

7 февраля. Суббота

День освящен посещением русского кладбища — Бунин, Тарковский, Коровин, А.Дмитриевич. Зашли в церковь, поставили три свечки за упокой раба Божьего Андрея Тарковского. Действительно, нашел свой последний приют Андрей Арсеньевич в освободившейся могиле хорунжего, занял его обиталище, выселил из него забытого всеми хорунжего — такие порядки: 50 лет проходит, и место продается другому; старые плиты, старый православный, мхом поросший крест — и маленькая стальная табличка, проволокой привязанная, с выбитой фамилией нового владельца-жильца. Царствие Небесное.

Как я себя возненавидел за то, что так перепугался от сообщения Мартинетты в кафе-таверне, что завтра у нас будет Любимов на спектакле, об этом все говорили в фойе, и настроение у меня рухнуло, я стал представлять себе будущую встречу с ним. Если плюнет мне в лицо, думал я, я ему плюну тоже и дам в морду… И с этим рещёнием лег спать в третьем часу ночи, убежав от Бортника с французами и Мартинеттой.

8 февраля. Воскресенье

— Вы ответите на вопросы?

— На любой.

И вот уж которые сутки отвечаю мысленному корреспонденту. Любимова они воспринимают как политическую фигуру, и их интересует в основном твое отношение к его борьбе.

Для меня все это его политиканство выглядит химерой, и только тут, на Западе, видя, как взрослые люди всерьез относятся к его заявлениям, я начинаю задумываться, а может быть, он прав в своих требованиях свободы творчества, слова и пр. Не всегда нас устраивает форма подачи, так, быть может, это издержки нашего воспитания в тоталитарном режиме? То, что на Западе считается свободным поведением, раскованностью мысли и поступков, у нас выходит за рамки приличного поведения… и пр.

Не вдаваясь в политику, ибо далеко зайдем, а это очень на руку скороспелым эмигрантам, которые вовсе выехали не из-за того, что им было так плохо, а просто из интересу, что называется, — определить взаимоотношения Любимова с труппой — как семейные. Жили-жили, детей-спектакли рожали, и вдруг муж семью бросает и объявляет, что он это делает по политическим соображениям… И жена-труппа головой понимает и разделяет, а сердцу не прикажешь, и ей, жене, все кажется, что он ее предал из-за того, что ему где-то лучше. Все остальное уже накручивается. И в сердцах мы готовы навешать на него за этот проступок разных собак, так же, как оголтело и самозабвенно, подвернись возможность, станем его защищать, что мы, собственно, и делаем… И готовы простить ему все заблуждения и скитания, лишь бы хозяин вернулся в дом. Более того, слыша весьма нелестные отзывы о его постановках на Западе, его скандальном и неприличном поведении уже с западной публикой — нам больно и стыдно… Он нужен России, он нужен нам, и мы готовы, мы хотим, чтоб он скорее вернулся домой. А он выставляет требование за требованием. И напоминает старуху из сказки Пушкина — «Сказка о золотой рыбке». То одно требование, одно условие, потом другое. И у нас, у меня впечатление, что он просто не хочет возвращаться, а мы его тянем, тянем… и весьма возможно, как говорится, берем грех на душу. У него молодая жена-иностранка, маленький ребенок, он обеспечен работой вперед и надолго, окружен красивой жизнью и комфортом, а мы его все тянем в прошлую жизнь, говорим, что будет лучше, а он уже не верит. Но Россия остается Россией, и все беды своей страны надо делить пополам, переживать с ней и со своим народом…

10 февраля. Вторник. Утро

Второй раз был на завтраке. Погода стоит, что называется, великолепная. День вчера опять прошел бездарно, впрочем, зря я так ополчаюсь на свои дни.

Эдик Лимонов!! И Мартина говорит: «Астафьев, Распутин… мысли, идеи, но язык — XIX век!!» А у Лимонова что хорошего? Язык? Где она нашла там язык?! В примитивном мате? В непристойностях?! Ни на йоту воображения и стиля, хоть какого-ни-будь! У русского языка нет вчерашнего дня, а если это Ломоносов и Державин, так это превосходно!! Позорище!!

11 февраля. Среда, мой день

С утра позвонила Мартина: «Бортник — великолепный актер. Этот спектакль на 100 голов выше «Вишневого сада»… Это открытие Горького для французов. Чехова они знают, а Горького не любили. И вот — открытие. То, что нет стены, — наполовину снижает замысел Эфроса. Эта декорация — возврат к Станиславскому, к ночлежке, а не к коммуналке Эфроса, когда нары превращаются в трибуны. Но публика этого не заметила, это знаю я… Критика в восторге. Мне беспрестанно звонят. Наша критика. Не знаю, что скажет правая, у нас тут своя борьба и пр.».

От «Русской мысли» не могу оторваться — о Сахарове, о смерти А.Марченко[257], о политике Горбачева, о Любимове и Тарковском, — все это выглядит здесь совсем по-другому, и напрасно я ляпнул дополнение к словам Аллы… Здесь все по-другому видится, а если продолжительное время побыть здесь, то обязательно белогвардейцем станешь…

А мест свободных много, чего тем не менее на «Саде» не было.

12 февраля. Четверг

Французы потрясены «Дном» — об Эфросе говорят, как о Моцарте, в превосходных степенях — о его режиссуре. Салик[258] купил мне письма Набокова сестре, избранную прозу Ходасевича и стихи его — тоненькую книжицу. Огромное количество пластинок В.Высоцкого образуется у меня: отберут, заподозрив в спекулятивных намерениях.

Читаю в «Русской мысли»: «Отмечая, что вся западная пресса единодушно называет Любимова гением, критика все же считает, что в США этот спектакль вряд ли будет иметь такой общественный резонанс, как в Советском Союзе, где, как говорит режиссер, “люди страдают от духовного голода”». Гений… и причем единодушный… а тут все ругают его и разводят руками. Изолгались все, пишут что ни попадя, лишь бы «гений» не насмолил лыжи домой.

У театра встретил Леву Круглого[259]. Поговорили о том о сем…

О методе Эфроса, который мы не до конца успели освоить, оттого и спектакль — как «пиджак с чужого плеча». Так выразился критик в «Русской мысли» или так передал его мысль Круглый… Сегодня он будет смотреть «На дне».

Самое, оказывается, приятное занятие для меня в Париже — сидеть в номере и писать дневник.

15 февраля. Воскресенье

Н.Трушину[260] Яковлева сказала, что Эфроса доконало письмо труппы Горбачеву, которое он сам вынужден был подписать, и собрание; она сама вызвала ему «скорую помощь» и пр.

17 февраля. Вторник

Разговор, и долгий, с Любимовым.

— А зачем я ему буду звонить, если он делает такие заявления на пресс-конференции… — В разговоре со мной о пресс-конференции он не говорил. Говорил, что я веду себя как флюгер: — В твои годы… У тебя седина есть.

— Лысина!

— Ну, посмотри на лысину…

— Я сказал то, что думал и хотел, чтоб вы это знали… Я не лгу ни перед собой, ни перед вами…

— Не надо так говорить, Валерий, все мы лжем в той или иной степени, вспомни слова Свидригайлова. Я зла на тебя не держу, всего тебе доброго и хорошего… И запомни этот наш ночной разговор… Меня выгнали как собаку, с малым дитём, и хотят, чтоб я приполз к ним на брюхе. Они провоцируют меня, и этот наш с тобой разговор записывают, так вот — пусть слушают еще раз… Эта сволочь Демичев пока у власти, ордена раздает, скольких людей он выдворил из страны… Вам дали подачку — отправили в Париж. Почему вы не поставили вопрос, чтобы поехал восстановленный вами «Дом на набережной»? Сейчас вы поедете в Милан, и снова без единого нашего спектакля… Стреллер несколько телеграмм давал Андропову с приглашением театра в Италию. Пусть они поднимут архивы, там все есть… Они объявили меня врагом народа. Пусть отмываются, пусть сперва восстановят мое честное имя… Пусть вернут Сахарову трижды Героя, ему памятник в Москве надо поставить… При чем тут театр, когда разговор вышел на другой уровень, на уровень генсека, когда речь идет о судьбе страны… В сердцах, конечно, можно сказать, можно поддать, отойти и снова поддать, но пора мыслить глубже и шире… Ты падал со стенки, а меня выгоняли с работы… Ты все получил, а что получил я?! Ты знаменит и богат… Ты веришь в Бога, читай Библию почаще, там все про нас написано. Глаголин и Дупак… кому я должен верить, этим партийным блядям? Они вами манипулируют. Ну, будь здоров…