Неизвестно - Untitled.FR11

• Название: Untitled.FR11
• Автор: Неизвестно
• Жанр: Прочая старинная литература

---

Слу..шай! Слу...шай!..

Узник прыгает с каменной стены, но шум услышали часовые: «Забегали люди, огни замелькали, и вот словно ожил острог.» С пулей в груди вместо долго­жданной свободы остаётся лежать под тюремной стеной арестант, успев сказать на прощанье: « Прощай, свобода! Жизнь, прощай!» «Слушай! Слушай!» - как эхо, продолжает звучать под стенами тюрьмы. Конечную строку каждого куплета Петя не декламировал, а пел - протяжно, надрывно, так, как это делали охранни­ки острога.

Стихотворение вызывало бурю оваций. Ваня Марчуков слово в слово за­помнил всю балладу, когда оставался один, пробовал декламировать, подражая Петьке. Острог в сознании деревенского мальчишки тесно был связан с ушедшим царизмом, а свобода - с новыми ветрами. А пока эти ветры приносили суровую повседневность: председатель комбеда, составляя списки будущих колхозников, ходил по избам и каждый раз молча выкладывал на стол заряженный наган.

Столкновение человеческой мечты о лучшем и древнего инстинкта - мир как добыча - предполагало кровавую развязку. Учение Спасителя породило в своё время небывалый духовный подъём среди верующих, но теперь новая мечта о равенстве была готова похоронить под развалинами старого религию первого на земле человека, идеи любви и справедливости которого дали столь глубокие кор­ни. А ведь большинство мальчишек - активистов пели в церковном хоре и еще буквально вчера их дела и поступки сверялись с библией .

* * *

Конников было около сотни. Ручейками они растекались по двум улицам в Алешках, вскоре стали слышны крики. У селян, принявших новую власть, за­бирали лошадей, коров, одежду, продовольствие. Когда стемнело, стали сгонять в пустующий амбар комбедовцев. Строение поставила новая власть на месте сго­ревшего склада Скоргина. Всего набралось двадцать четыре активиста, в основ­ном молодые, почти мальчишки. Не попали в их число Лопарев да Марчуков Ваня - посчитали сопливыми!

Два пьяных антоновца выводили по одному активисту со связанными руками, вели за две сотни метров по свежевыпавшему снегу на пустырь. Патроны берег­ли, жертву рубили шашкой. Петьку Шувалова вели последним. Около часа, ожи­дая своей участи, он крутил ладони, завязанные сзади, пока веревки не ослабли. Петя, как и все, шел раздетым, босиком по снегу, держа руки за спиной, сжимая пальцами веревки, чтобы не свалились в снег.

В тулупах и бараньих шапках пьяные мужики еле волоклись, останавливались, припадали к бутылке.

- А што, - сказал один из них, сделав очередной глоток, - хлебни, коммуняка, напоследок, хоть ты и нехристь поганая!

Петька не стал отказываться, глотнул из подсунутого ему в рот горлышка во­нючей самогонки. Вскоре он увидел кровавый снежный наст, тела, лежащие нич­ком в разных местах, и понял, что его поставят на колени, и дожидаться этого никак нельзя. Он остановился, покрепче упёрся ногами. Когда убийца поднял саблю, Петро выкинул из-за спины руки, толкнул бородача что было сил; со вто­рого рванул винтовку, висевшую на плече, и, словно лопатой, двинул прикладом по голове растерявшегося крестьянина.

Бросив винтовку в снег, Шувалов бежал, словно заяц, прыжками, не чувствуя земли под ногами. Впереди оказался обрыв, в горячке Пётр сиганул вниз, съехал по склону в лощину, не помня себя, провалился в снег, скакал вдоль плетня по­добно волку, уходящему от погони. Он слышал, что сзади стреляли, и в какой-то момент рухнул как подкошенный, но не от пули, а, как оказалось, от сабельного удара.

Не сразу Пётр почувствовал горячую кровь на лице: достал-таки бандит его шашкой! И тут он потерял сознание.

Очнулся в тишине ночи, где полз, где ковылял, но добрался до чьей-то хаты, хватило сил постучаться. Обморозил лицо, уши, пальцы на руках и ногах.

Повезло Петьке: сабля попала вскользь, подняв с головы добрый кусок кожи.

Перед рассветом, как тати в ночи, антоновцы покинули деревню. А поутру трое подростков, среди которых был и Ваня Марчуков, обнаружили порублен­ных, окоченевших людей. Мороз сковал полураздетые тела в тех позах, в которых их застала смерть. Где друг на друге, где поврозь. кто лежал плашмя, а кто в жуткой скрюченной позе, многие с открытыми глазами - на окрашенном кровью снегу были разбросаны двадцать три изуродованных тела: проколотые насквозь, с посечёнными головами и рёбрами, с поднятыми вверх порубленными руками.

Петра отвезли в больницу. Весть о том, что один из приговорённых остался жив, дошла до антоновцев. Проверить слухи явился в больницу сам Токмаков - правая рука Антонова. Вот как Пётр вспоминал об этом:

- Ну, думаю, всё, на этот раз уж точно мне каюк. А он сказал: «Ладно, ежели сам не подохнешь, ещё свидимся. От нас не уйдёшь!»

Только свидеться больше не довелось, пришла Красная Армия.

Глава 5

ДЕТСТВО НЕ ЗНАЕТ ПЕЧАЛИ

Детям известен страх, но они не знают печали. Знакомство с большим миром переполняет чистые детские души, не ведающие сомнений. Непоседливую Пашку родители звали «быстрые ножки». Первая помощница Марии - летом частенько пропадала в лесу, забывая про время, обследовала все поляны кордона в поисках ягод. Лес для девочки что второй дом, все тропинки для нее знакомы и привыч­ны. Она любила забраться в копну свежескошенного сена; этот маленький чело­век, возвращаясь из путешествий по своим любимым местам, словно нёс в при­горшнях пряные запахи лета, саму свежесть этого утра жизни, которое никогда не кончится. Светлые вьющиеся локоны обрамляли ее ангельски чистенькое лицо с синими глазами: надо думать, она уродилась в светловолосую жену лесника Марию. С шести лет Пашка пела в церковном хоре. У нее были прекрасный слух и звонкий голос, поэтому на богослужениях в Карачанской церкви она стояла в первом ряду, чем родители были чрезвычайно горды.

Пашин дед, Степан Иванович Киселев, владелец чайной, рыжебородый оса­нистый мужик, любивший по случаю и без него уходить в пьяные загулы денька на три, при виде внучки вытирал слезу кулачищем: «Пашка-пташка ты моя пев­чая! Жисть ты наша пропащая, судьба завалящая. Жарены индейки, рубли да копейки!» Он одаривал внучку без меры крендельками да конфетками, печеньем и сладкими пастилками. Каждый день девочка бегала в Карачанскую начальную школу за три километра; мимо чайной деда, что стояла рядом с местом для яр­марки, она не проходила. Здесь на дощатых столах стояли большие фарфоровые чайники, расписанные разноцветными чудными птицами, пыхтели паром свер­кающие медные самовары. Бородатые купцы среди табачного угара пили водку, заедая жирной сельдью, чай, чтоб не захмелеть, потом опять водку, коль хмель вся вышла.

Степан имел неплохой доход со своего заведеньица, особенно с тех пор, когда красные конники порешили с бандитами и новая власть объявила о НЭПе. В ле­сах стало спокойно, пошла вовсю торговля.

В один из октябрьских дней Пашка забежала к деду из школы. Киселев пил водку и был сегодня особенно ласков: «А я вот жду да поджидаю именинницу свою драгоценную! Ты что ж, поди, забыла? Сегодня семь годков нашей Пашке- пташке! Принимай подарок!»

Он снял со спинки стула холщовую сумку с вышивкой и протянул девочке. Сумка оказалась тяжёлой. Не дожидаясь, пока оробевшая от гогота купцов девоч­ка заглянет в сумку, Степан сам извлек изделие из дерева: видавшие виды гости ахнули от изумления - это были деревянные коньки с искусно прикрепленным металлическим блестящим прутом вместо лезвия! Дед показал, как при помощи ремешков, оказавшихся здесь же, нужно привязывать коньки к валенкам.

Два следующих месяца Пашка каждый день ходила к пруду, чтобы глянуть на воду: может, уже замерзла? А как сковал крепкий декабрьский мороз зеркало пруда - вся молодежь принялась кататься. Коньки были не у многих, но рядом с прудом была приличная горка, и уже на лёд выносились кто на чём горазд. Были здесь санки и лыжи самодельные, а у кого не было ничего - тащили плетеные корзины, обмазанные снизу навозом, политым водой: неслись «плетенки» по ле­дяной корке пуще санок, крутились, переворачивая в снег седоков, вызывая смех у степенных зрителей, сходившихся поглазеть на зимние забавы. А иные летели через весь пруд, выскакивая на берег с противоположной стороны. Одобритель­ные крики селян были наградой таким умельцам.

Пашка - самая маленькая среди всего народа, но уж больно ловка, успевала уворачиваться на своих коньках. Дед Степан забирал ее с пруда оледеневшей со­сулькой, они возвращались в чайную довольные, краснощекие. Пашка пила горя­чее молоко с белой булкой, дед наливал себе рюмку.

Жену свою он уже давно схоронил, прислугу дома не держал, огонь в его печи согревал пустующие комнаты, и когда здесь появлялась внучка, дом наполнялся ее голоском, оживал, словно каждый угол окропили святой водой.

Девочка знала, где лежит старинный бабушкин черепаховый гребень на две сто­роны - одна редкая, другая частая. Пока дед наливал из большого чёрного чугунка теплую воду в корыто, она открывала ящик старого комода, доставала бабушкины сокровища - гребешок и заколки. После купания дед расчесывал ей вьющиеся во­лосы, затем отправлял спать: «Ты скажи! Да ведь копия моя Катерина!» - любуясь девчушкой, бормотал старик. Однажды Пашка забралась на колени к деду и при­нялась расчёсывать рыжую, пробитую сединой бороду, закрывающую грудь. С тех пор этот ритуал стал повторяться, Степан терпеливо сносил фантазии малышки, укладывающей его бороду и так и сяк. При этом она заливисто смеялась, разгляды­вая свое творение со всех сторон, - а дед, казалось, готов был терпеть что угодно.