Антология - Поэзия Африки

• Название: Поэзия Африки
• Автор: Антология
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Поэзия
• Год: 1973

В настоящее издание включены стихотворения поэтов Африки.

Вступительная статья Роберта Рождественского

Составление и примечания: М. Ваксмахер, Э. Ганкин, И. Ермаков, А. Ибрагимов, М. Курганцев, Е. Ряузова, Вл. Чесноков.

Статья к иллюстрациям: В. Мириманов.

Стихи в переводе: М. Ваксмахер, М. Кудинов, А. Ревич, М. Курганцев, Ю. Левитанский, И. Тынянова, П. Грушко, Б. Слуцкий, Л. Некрасова, Е. Долматовский, В. Рогов, А. Сергеев, В. Минушин, Е. Гальперина, А. Големба, Л. Тоом, А. Ибрагимов, А. Симонов, В. Тихомиров, В. Львов, Н. Горская, А. Кашеида, Н. Стефанович, С. Северцев, Н. Павлович, О. Дмитриев, П. Антокольский, В. Маркова, М. Самаев, Новелла Матвеева, Э. Ананиашвили, В. Микушевич, А. Эппель, С. Шервинский, Д. Самойлов, В. Берестов, С. Болотин, Т. Сикорская, В. Васильев, А. Сендык, Ю. Стефанов, Л. Халиф, В. Луговской, A. Эфрон, О. Туганова, М. Зенкевич, В. Потапова.

---

Стихи

Перевод М. Самаева

Скажите:
где жизнь
достойна человека,
где нет страданий
и нет господ?

Где хлеб с вином
поделены на всех,
и пламя зимних очагов — на всех,
на всех — дома,
на всех — работа,
и нет затравленных,
и нет униженных?

Где нет
высокомерья,
нет чистых и нечистых,
нет угнетателей,
а потому
и забастовок нет?

Где указует самый сведущий,
предписывает самый уважаемый
и самый дельный
руководит?

Где, где не нужно
завязывать глаза
бинтом закона?

Скажите — где?

День Перевод М. Самаева

[111]

Восемь часов.

Итак, начинается день
неумолимо
однообразный.
В раскрытую книгу
падают
упорядоченные цифры.

А посреди залива
качается
маленький парусник.

Полдень.

Девушка,
что продает на углу пирожки,
мне улыбнулась.

Маленький парусник уже не качается —
сидит на мели.

Шестнадцать часов.

Млеющий вечер.
Гаснущий вечер.

Снова качается
маленький парусник.

Полночь.
И чудится,
парусник в черном заливе
мне подмигивает
огоньком.

Сонный,
склоняюсь
над последними строчками.

Вот и конец
неумолимо однообразного дня.

Ноктюрн Перевод М. Самаева

Мигает керосиновая лампа.
Безжизненного света желтизна,
и по углам
чернеющие тени…

Мой остров мал,
а ночь длинна,
а ночь длинна.

На улице гуляет ветер,
поскрипывает створкою окна,
и сквозь дверные щели
врывается его бродяжья песня.

Мой остров мал,
а ночь длинна,
а ночь длинна.

Бумага на столе передо мною,
и тишина
уже напряжена
в предчувствии стихов.

Мой остров мал,
а ночь длинна,
а ночь длинна.

Море Перевод Б. Слуцкого

О, море,
дарящее нам сны и душащее наши надежды!

О, просторы моря,
сдерживающие порывы
нашей неудержимой ярости,
ласково открывающие горизонты иных миров,
таких далеких от нашего мира!
(В тебе затаен призыв
к далекой и желанной дороге,
которую мы не пройдем.)

О, зовы
странные
Атлантического океана,
звучащие в нас без умолку…
Быть может, настанет день,
когда придет
водоворот
нежданный,
бурлящий,
всеобъемлющий,
а за ним поднимется волна еще более высокая…

Быть может, настанет день…
Кто знает?..

А потом
бег веков
продлится
по тропинке времени…
И придет
другая, новая легенда.

КАОБЕРДИАНО ДАМБАРА[112]

Тоска по моей родине Перевод Ю. Левитанского

Тоска!
Тело мое неподвижно,
а душа моя странствует,
а слезы — словно река,
такая тоска,
что объять ее невозможно.
Бадиý, где ты?

Из комнаты в комнату,
среди белых,
среди пышных ковров,
разговоров изысканно вежливых.
Я там, на луне, я там,
ноги мои не касаются пола.
О, мой народ, как надменны
эти белые господа!

Черный с островов Зеленого Мыса, я не поэт,
о нет,
и пророком тоже не буду.
Правда, она как лампа на холме, чей свет,
куда бы ни шел, видать отовсюду.
Все же лучше в себе не уверенным быть,
чем самоуверенным слыть.
Я хотел бы послушать рассказы Росиньи,
историю Куноти или дядюшки Пушина,
песни тетушки Маниньи,
виолу дядюшки Шалино,
пляску Дундиньи,
батуке[113] тетушки Дунды…
Ах, моя деревня,
слезы текут
к морю.

Расскажи мне, Росинья, о времени давнем,
когда маленький Пушиньо говорил, играя словами, —
песчаный откос кос,
а песок невысок,
а прибой рябой,
а в Пикинтоне[114] камень не тонет,
а в Пилонкане[115] при урагане
кокосы летят, как осы…

Говори мне, Росинья, не бойся,
ибо ты сама правда, Росинья,
пусть ты книг никогда не читала,
не учила историю права,
но рассказы твои — это правда,
ибо были тобой досконально изучены темные трюмы
кораблей, уплывавших на юг,
и удары бича по спине,
и в дырявом кармане на дне
завалявшийся грошик последний.

Говори же, Росинья, не мешкай,
расскажи о восстанье Манела[116],
когда взялись мужчины и женщины наши
за топор и за нож,
а мальчишки — за камни.
И я себя в грудь ударяю —
терпенье, о черный
с островов Зеленого Мыса!
Наше мужество кончилось,
когда голод нагрянул
в те тридцатые годы.

О храбрость Менди[117], барабана Мело,
не родилось еще женщин храбрей, чем она!
Но, увы, мы бессильны
и бессильно ружье:
поднимись на вершину холма
и взгляни —
канонерка маячит
на рейде!

Я пустых не желаю речей,
болтовни этой, время крадущей!
Я спешу.
Я пустых не желаю речей.
Я спокоен,
и лишь рыболовная снасть,
только сети рыбацкие в море.

Ну, смелей подходи, Куноти,
в своей драной рубахе,
и свою расскажи мне историю, ибо история,
та, которою пичкают в школах,
она лжива насквозь и годится лишь только для тех,
кто ее сочиняет.

Стань же здесь, Куноти,
в своей драной рубахе,
и свою расскажи мне историю,
да, историю тех, кто читать не умеет,
да, историю ту, где и я так правдиво показан:
мой отец был посажен в тюрьму «королем», «королева»
мою мать превратила в рабыню,
брат мой гнул свою спину на них.

Где ты, мужество Бадиу? Выходи!
Где ты прячешься ныне?
Ты смелее ступай по земле,
ибо горе нам, если ты спишь, —
будет голод и мор,
кожа кости обтянет,
и разверзнутся снова могилы.

Бернайли, о коровий пастух,
старый вол подъяремный —
один только спирт остается ему
да мотыга, что воткнута в землю, —
в воскресенье копает,
в понедельник копает,
и во вторник он сеет,
и в среду сажает,
а потом без конца сорняки выдирает,
а дождя благодатного нет —
это только для белых!

Бернайли, о коровий пастух,
нет дождя, и земля высыхает,
а он знай себе сеет и вновь сорняки выдирает,
год приходит и снова уходит,
ты обманут, согнулась спина, в животе твоем голод,
лишь потуже ремень затянуть —
да в могилу.

Бернайли, чернокожий с Зеленого Мыса,
светлой кожи не чти, а тем более — белой:
белый в трюмы швыряет тебя, чтобы стать побогаче,
он тебя продает, а себе покупает машину,
заставляет полы тебя мыть, а себе он ковры покупает,
заставляет тебя мостовые мостить, а себе он дворец покупает
и тебе помогает ремень затянуть,
чтобы свой распустить было можно.

Где же ты, Бадиу?
Начинается танец, все громче звучит редеó,
эй вы, девушки с лицами чистыми, как у святых,
и вы, юноши, тоже — из своих выходите углов!
Ну, а я уж не выйду,
не для меня этот танец.

КАОБЕРДИАНО КУНОТИ[118]