Антология - Поэзия Африки

• Название: Поэзия Африки
• Автор: Антология
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Поэзия
• Год: 1973

В настоящее издание включены стихотворения поэтов Африки.

Вступительная статья Роберта Рождественского

Составление и примечания: М. Ваксмахер, Э. Ганкин, И. Ермаков, А. Ибрагимов, М. Курганцев, Е. Ряузова, Вл. Чесноков.

Статья к иллюстрациям: В. Мириманов.

Стихи в переводе: М. Ваксмахер, М. Кудинов, А. Ревич, М. Курганцев, Ю. Левитанский, И. Тынянова, П. Грушко, Б. Слуцкий, Л. Некрасова, Е. Долматовский, В. Рогов, А. Сергеев, В. Минушин, Е. Гальперина, А. Големба, Л. Тоом, А. Ибрагимов, А. Симонов, В. Тихомиров, В. Львов, Н. Горская, А. Кашеида, Н. Стефанович, С. Северцев, Н. Павлович, О. Дмитриев, П. Антокольский, В. Маркова, М. Самаев, Новелла Матвеева, Э. Ананиашвили, В. Микушевич, А. Эппель, С. Шервинский, Д. Самойлов, В. Берестов, С. Болотин, Т. Сикорская, В. Васильев, А. Сендык, Ю. Стефанов, Л. Халиф, В. Луговской, A. Эфрон, О. Туганова, М. Зенкевич, В. Потапова.

---

По долгому пути моей надежды

Перевод И. Тыняновой

Лицо подставляя ветру,
По долгому пути моей надежды
Иду… Мой шаг повторяя,
Бьется горячее сердце.

Иду с пустыми руками, иду с губами сухими
По долгому пути моей надежды,
Все потеряв, что было, все собирая, что будет.

Дни, месяцы и годы я разбросал, не жалея,
По долгому пути моей надежды.

Многие смотрят с усмешкой:
— Куда ты идешь, несчастный?
Чему улыбаешься вечно?
Какая такая тайна тебя вдалеке ожидает?

Падают, падают листья…
Дикие ветры воют
На просторах пустынных…
Но я все иду, все иду…
Стучит, и стучит, и стучит
Мое горячее сердце
По долгому пути моей надежды!

Мертвая земля Перевод М. Самаева

Бесплодна земля, где братья мои,
спотыкаясь, по жизни бредут.
Солнце их спины хлещет лучами,
суховей выжигает душу.
А на волнах океанских ночами,
залитые лунным светом,
покачиваются миражи
прохладных лесов и колосящихся нив.

Печальна земля, где братья мои
поют (только небо вверху и море вокруг).
Их заунывные песни взлетают в поисках неба
и падают вдруг,
беспомощно крылья сложив.

Мертва и простерта под солнцем земля,
где мои братья глядят на пролетающих птиц,
на океан без границ,
на облака.
И чего-то все ждут
с пустыми руками.

МАРИО ФОНСЕКА[131]

Когда жизнь возродится… Перевод Ю. Левитанского

Здесь,
на краю земли погребенный,
к этому морю приговоренный,
я созерцаю свою решетку,
я наблюдаю пейзаж обычный:
катятся вдаль голубые волны —
кладбище наших иллюзий вечных
и недоступная нам дорога
в мир, которого мы не видим,
за горизонтом,
за дальней тучей,
воображенье,
мираж летучий,
сдавленный между двух стен отвесных,
сжавшийся между землей и морем…

(А душа покориться не хочет.)

Там, за решеткой, — земля,
сухая земля,
голодная,
безводная земля,
бесплодная,
любимая,
обреченная,
земля, где гитара тенькает
на каждом углу, и пьяница
на мостовой валяется,
и безмолвствует побежденный
(побежденным уже рожденный),
и песет свое тело мертвое
проститутка по тихой улице,
и живой паренек, мятущийся
и молчащий, боясь молчания
и боящийся поражения,
предвещаемого отчаяньем,
что лежит на лице отца его,
возвращающегося под вечер
с мотыгою на плече…
Только песни одни печальные
заглушают боль
и отчаянье…

О, земля, земля моя высохшая,
тщетно ждущая руку помощи,
тщетно ждущая крика ярости
из груди, преисполненной доблести,
человека, который борется
с несчастливой своей судьбой…
О, земля,
земля без пророков,
без повстанцев,
без террористов,
и без падших,
и без великих,
и без классовых битв жестоких,
лишь земля,
та земля, в чьих недрах
миллион родников таится,
родников доброты
и жизни,
ждущей доблестного человека,
чтоб иные открыть дороги —
не единственно только к морю,
не единственно только к бегству, —
а иные совсем дороги,
отовсюду
к земле идущие,
неизменно к земле ведущие,
к ней, нетронутой,
полной жизни,
неизменно зовущей к жизни
их, уставших,
их, оживающих,
их, воскресших
и жить желающих…

Море с одной стороны —
но уже не тюрьма,
земля с другой стороны —
земля великих и падших,
земля террористов,
повстанцев,
пророков,
зла и добра,
очерченных четко и ясно,
земля живописцев,
ученых,
поэтов,
которым отныне
не надо вымаливать дождь
для земли своей милой,
поэтов,
воспевших с огромною силой
судьбу человека,
воспрявшего к жизни,
судьбу человека
на этой земле,
пребывавшей в молчанье от века…
Пророков,
повстанцев,
великих и падших,
ученых,
поэтов…
Когда жизнь возродится…

АРНАЛДО ФРАНСА[132]

Антистихи о спящей красавице Перевод П. Грушко

[133]

Пока ты еще не явилась моим глазам,
я знаю — ты не в зачарованном замке,
вокруг которого вьются драконы.

Чтобы соединиться с тобой,
мне не нужна волшебная палочка,
не нужно плутать по лесу,
опасаться хитрых засад.

Ты есть в любом уголке мира,
как я — в любом другом уголке.
И жизнь твоя — как жизнь любого из нас.
Ты ходишь по нашим улицам,
под нашим солнцем,
разделяя наши печали, мечты, мятежи.
И мы обязательно встретимся.

Я перережу последний узел веревки,
которой я связан,
собью ноги о камни дорог
и, встретив тебя,
во весь голос закричу о победе!

Ты обовьешь меня своими руками,
голоса наши сольются,
твой рот расплывется в улыбке,
и навсегда проснутся глаза —

и ты без боязни отдашь мне
свою чистоту.

Мир Перевод П. Грушко

Твой ясный голос вплыл в морские дали,
улегся шторм, прояснело вокруг,
глаза людей по небесам блуждали,
и падало оружие из рук.

Над пашнями, над зеленью земною,
над реками, стекающими с круч,
еще луна смертельной желтизною
сочилась — череп среди серых туч.

Но свет уже царил непобедимо
и падали, в огне и струях дыма,
стальные птицы смерти в бездну вод.

И вскоре на ожившем небосклоне
твои возникли добрые ладони,
образовав надежды нашей свод.

КАМЕРУН

ФРАНСИС БЕБЕЙ[134]

Маска Ифе Перевод А. Якобсона

Маска Ифе[135] —
древесный лик сумеречных времен —
следит, ухмыляясь,
за хороводом годов,
проходящим в ритме маятника часового.

— Что есть год
и что век? —
повторяет она про себя. —
Два пальца,
скучающих на циферблате;
уж не они ль
способны меня состарить?
Фробениус, к тебе я взываю,
к тебе, что меня отыскал
под безжалостным солнцем Бенина;
взгляни:
разве я постарела?
Разве не те же морщины на лбу
и не то же страданье во взоре?
Друг мой, время не старит меня —
год ли, век, —
что мне два пальца,
скучающих на циферблате?
Я,
маска Ифе,
безразлична к векам
и в веках неизменна;
сегодня — такая ж,
как тогда, на свежей земле,
когда изваяла меня
первобытная сила искусства.

Уже не торгуют рабами — десяток сигар за штуку;
протяжные стоны не рвутся
из трюмов, наполненных смрадом.
У жизни иные заботы,
и она награждает искусство
мещанской медалью за верность текущей минуте.

— Как хороша эта маска! —
восклицает сноб, не веря себе самому.
— Хороша? — откликается архисноб. —
Но разве не ясно,
что ей не хватает штриха здесь вот, на правом виске. —
И профессорьё затевает бесстыдную болтовню,
выдвигая тысячи соображений о негритянском искусстве.

Будьте ж неладны — вы, возомнившие, что обрели
тайный смысл,
сокровенное слово маски.
Вчерашняя пошлость
копируется сегодня:
слепые поводыри
заблудились
в негритянском искусстве,
что старо, как мир, и, как мир, первозданно.
Будьте неладны — вы, решившие, что разгадали
неподвластное разуму слово.
Плоские толмачи,
чуждый от века язык
вам ли дано постичь
с вашим бесплодным рассудком?

Маска Ифе прислонила древесный лик сумеречных времен
к столу, где расставлены сувениры,
и говорит их владельцу, туристу, обживающему святые места
— Ты, почтивший меня посещеньем,
послушай, приятель:
хочешь — смотри на меня, не нравится — отвернись,
но не суди обо мне;
и, главное, умоляю,
не пытайся меня разложить
по полочкам глупым
науки чужого мне мира.

Оптимизм