Николай Асанов - Катастрофа отменяется

• Название: Катастрофа отменяется
• Автор: Николай Асанов
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1968

Книгу известного советского писателя Н. Асанова составляют три повести.

В первой из них — «Катастрофа отменяется» — рассказывается об обвале в горах Памира, грозившем катастрофой наводнения в одной долине и засухой — в другой.

Повести «Генерал Мусаев» и «Свет в затемненном мире» посвящены событиям на фронтах Великой Отечественной войны в последний ее период.

---

Когда поднялись в воздух, стало светлее.

— Наши наступают! — крикнул кто-то громко. Все припали к окнам.

Внизу простиралась огненная полоса. В нескольких местах она прорезывалась темными пятнами, похожими на тоннели, проложенные в огне. Сверху земля напоминала электрифицированную карту, на которой селения и высотки были опоясаны светящимися полосами.

— Георгий там? — спросила Марина.

— Да.

— Страшный огонь, — словно про себя сказала она.

И Демидов опять подумал о том, что для нее страшно там, где сейчас Георгий, а если бы Георгий знал, где она сейчас, ему показалось бы, наверное, что ее положение опаснее. И от этой мысли ему стало легче, словно тягота военной опасности распределилась равномерно и на его долю осталась самая малость…

Внизу показалась лента реки. И сразу стал виден Дойчбург. Город горел, подожженный бомбардировщиками.

Бомбили только западную окраину — вокзалы и подъездные пути, оставив восточную часть с мостом в темноте. И Демидов порадовался тому, что бомбардировка была прицельной, никто не осветил случайным пожаром место высадки десанта. И на мосту, совершенно невидимом, никто не стрелял по самолетам, гитлеровцы надеялись укрыть его от налета.

В этот миг летчик качнул крыльями, отвечая на сигналы ведущего, и Демидов поднялся с места.

— Пора! — коротко сказал он.

Из открытых люков пахнуло такой сыростью и резким ветром, что стало зябко. Темная, враждебная земля лежала внизу, настороженно следя за русскими самолетами. Демидов заглянул в люк и увидел широкие серые тени парашютов, оторвавшиеся от передних самолетов, еще невидимые с земли, но отлично различимые отсюда, сверху.

Он прыгнул вслед за Мариной, надеясь приземлиться где-нибудь рядом, чтобы защитить ее в первые мгновения. Прыгая, он по привычке закрыл глаза, сосчитал до трех, затем открыл их, продолжая свободное падение. Земля приближалась, и он дернул кольцо. В этот момент фашисты открыли огонь, обеспокоенные долгим гудением кружащихся над мостом самолетов.

12

В три часа утра танковые части заняли исходные позиции для прорыва. Артиллерийский обстрел вражеских позиций продолжался с неукротимой силой.

Уже невозможно было разобрать голоса отдельных батарей и даже полков. Грохот тяжелых орудий, ведших огонь через головы приготовившихся к броску пехотных частей, сливался с залпами легких пушек, расположенных в боевых порядках пехоты. Что же происходило там, за огневой линией русских батарей, у гитлеровцев, если даже здесь, казалось, нечем дышать.

Роты Яблочкова и Подшивалова Сибирцев нашел в лощине, в лесу. Танки укрылись между деревьями. На них лежали ветви и листья, сбитые немецкими снарядами еще в первые часы артиллерийской перестрелки. Теперь фашисты больше не стреляли по лесу, а танкисты стояли возле машин. Рядом с каждым танком сидели автоматчики, которые должны были сопровождать танкистов в рейде. Пехотинцы волновались, многим из них приходилось участвовать в танковом десанте впервые.

Один из танкистов проводил Сибирцева в землянку, где находились командиры рот.

Сюда грохот доносился слабее. Оглядевшись, Сибирцев узнал среди командиров Подшивалова, Яблочкова и Сереброва. Пехотный капитан сидел в углу, внимательно слушая разговоры танкистов.

— А, товарищ майор! — обрадованно закричал Яблочков, увидев Сибирцева. — Давно ждем, давно! Видели наш десант? Как вам нравится? Встреча старых друзей. Фейерверк, иллюминация и салют. Ведь будет нам салют за сегодняшнюю ночку? Будет?

— Будет, будет! — улыбнулся Сибирцев.

— Что ж, выпьем за следующую встречу! — Яблочков поднял бутылку с остатками вина, разлил вино в кружки, пахнувшие бензином, которым пропахло все в землянке, и подал одну Сибирцеву, вторую Сереброву.

— Не могу, — отказался Серебров с сожалением, — здоровье не позволяет.

— Вот чудак, — удивился Яблочков, — а если фашисты всадят в тебя полкило осколков, что случится с твоим здоровьем?

— Ну, то судьба, по-научному — кисмет, — сказал Серебров. — А пока я жив, надо о здоровье заботиться. Вот старший лейтенант выпьет с удовольствием, — он указал на Ворона, который быстро писал что-то, положив на колени планшет.

— Письмо? — спросил Сибирцев.

— Да, — ответил Ворон, принимая от Яблочкова кружку. — Подшивалов опять получил свою сотню писем и вот попросил помочь.

Ворон с удовольствием выпил, крякнул и потянулся к столику, на котором стояли открытые консервные банки. Закусив, он снова склонился над планшетом, чему-то улыбаясь.

— Получается? — спросил Подшивалов.

— Получится, — уверенно ответил Ворон. — Можешь от нее больше писем не ждать. Мне писать будет.

Подшивалов склонился над листком, прочитал про себя письмо и с завистью сказал:

— Чистый Тургенев… Открыл бы курсы, что ли, как надо девушкам писать.

Сибирцев подумал: как странно, что офицеры способны балагурить в такое серьезное, ответственное время. Тут же вспомнил, что и сам в последние минуты перед атакой старался отвлечься от мыслей о будущем. Ну что же, это и к лучшему! Значит, для боя все подготовлено…

Ординарец широко распахнул дверь землянки и сказал высоким голосом, почти фальцетом:

— Разрешите доложить, зеленая ракета строго на запад…

И по тому, как зазвенел его голос, как торжественно прозвучали его слова, почувствовалось, что для этого худенького солдата с исковырянным оспинами лицом наступила самая великая минута в жизни. И эта торжественность, сознание важности и неповторимости наступающего мгновенно преобразили всех.

Серебров поднялся и вытащил из кармана часы, словно для того, чтобы отметить, насколько точно началось наступление. Ворон тщательно свернул незаконченное письмо и положил в планшет. Подшивалов застегивал под подбородком шлем, надвинув его так, чтобы скрыть ожоги на лице. Яблочков вышел первым.

Командирский танк подошел к землянке. Яблочков широким жестом указал Сибирцеву на башенный люк, как будто приглашал его прокатиться в такси по Петровскому парку.

— Прошу, — сказал он. — Стрелять-то умеете?

Башенный стрелок, на место которого должен был сесть Сибирцев, стоял рядом с машиной и смотрел на Яблочкова такими печальными глазами, что Сибирцеву стало жаль его.

— Не горюй, Сашок, ты пойдешь на триста пятой, — сказал Яблочков.

— А почему вы не со мной, товарищ майор? — спросил у Сибирцева Подшивалов.

— Ладно, ладно, — закричал Яблочков, — с тобой Серебров идет… — И вдруг замолчал, прислушиваясь к внезапно наступившей тишине.

Стало слышно все — слова, треск сучьев, глухой рокот моторов. А где-то вдалеке послышалось рассыпающееся дробью длинное «ура». Это было короткое мгновение, когда в дело вошла пехота, когда артиллеристы меняли прицелы, готовясь перенести огонь в глубину немецких позиций. И короткая эта пауза была наполнена такой торжественностью, что все замолчали. И затем, так же внезапно, огонь возобновился, грохот потряс воздух, и люди бросились к машинам, ожидая второй ракеты.

Она вспыхнула там же, на западе, оставляя тонкий, длинный след в небе. Сибирцев занял свое место в танке. Машина тронулась. Все посторонние звуки сразу стали неслышны, остались только писк и царапанье в мембранах наушников, голоса своих и гитлеровцев, бушующие в эфире, словно и там шла война.

На выходе из леса Сибирцев увидел уже оставленные пехотой траншеи и двух солдат, которые сигналили фонариками танкам. Один из солдат вскарабкался на броню машины рядом с молчаливыми автоматчиками. Солдат указывал Яблочкову проход в минных полях, проделанный сегодня ночью.

Возле первых немецких траншей сапер спрыгнул с машины, так и не расслышав слов благодарности, которые крикнул Сибирцев. Дальше мин не было. Среди хаоса разрушенных бетонных стен и взрыхленной земли еще продолжались схватки с немцами, но основная часть наступающих уже прорвалась за мелководную речку, ушла по полям мызы Гроссгарбе и скрылась в лесу, защищавшем подступы ко второй линии вражеских траншей.

Яблочков не утерпел, чтобы не ввязаться в этот бой. Он повел машину на уцелевший дот с броневой крышкой, поднимавшейся куполом, и закрыл лобовой броней амбразуру. Пятеро пехотинцев, оказавшиеся перед этим дотом, крича что-то танкистам, подтащили к стенке дота ящик с толом и подожгли короткий шнур. Яблочков отвел машину назад. Тотчас же раздался взрыв, от которого крышка дота свернулась набок, словно шапка подгулявшего парня. Пехотинцы нырнули в дымящееся пекло и через минуту показались опять, размахивая автоматами, словно желая счастливого пути танку.

Сибирцев увидел первых пленных. Они брели на во сток, бросив оружие. Никто не сопровождал их. Одного все время трясло мелкой и противной дрожью, второй брел, подняв руки вверх, и орал одно и то же слово: «Лайзе! Лайзе! Лайзе!» — и было непонятно, кому он приказывает быть тихим — себе или страшному грому войны.