Жорж Батай - Ненависть к поэзии. Порнолатрическая проза

• Название: Ненависть к поэзии. Порнолатрическая проза
• Автор: Жорж Батай
• Издательство: Ладомир
• Жанр: Современная проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-86218-340-Х

Том литературной прозы крупнейшего французского писателя и мыслителя XX века Жоржа Батая (1897–1962) включает романы и повести «История глаза», «Небесная синь», «Юлия», «Невозможное», «Аббат С.» и «Divinus Deus», первой частью которого является «Мадам Эдварда». Стремясь к «невозможному» мистическому опыту, герои Батая исследуют мрачные, зачастую отталкивающие глубины человеческой психики, разврат служит им средством религиозных исканий.

Издание снабжено богатым научным аппаратом и предназначено как специалистам по современной литературе и культуре, так и более широкой аудитории.

http://fb2.traumlibrary.net

---

Передо мной были дети, по-военному выстроившиеся на ступенях этого театра. Они были в коротких бархатных штанах и курточках с аксельбантами, с непокрытой головой. Справа — флейтисты, слева — барабанщики.

Они наяривали с таким бешенством, в таком резком ритме, что у меня перехватило дыхание. Невероятно сухой барабанный бой, невероятно острый звук флейт. Все эти ребятишки-нацисты (некоторые были блондинами, с кукольными личиками), играющие для случайных прохожих, в темноте, перед бескрайней площадью, под проливным дождем, напрягшись как палки, казалось, были во власти какого-то ликующего катаклизма; напротив стоял их главарь, дегенеративно худой мальчишка, с озлобленным рыбьим лицом (время от времени он поворачивался, чтобы хрипло пролаять команду), отмечал такт длинным жезлом тамбурмажора. Непристойным жестом он то приставлял себе этот жезл набалдашником к паху, и он напоминал тогда гигантский обезьяний пенис, украшенный разноцветными косичками шнурков, то как-то по-скотски вздергивал его себе на уровень губ. От живота — ко рту, от рта — к животу, туда-сюда, резко, под отрывистые шквалы барабанов. Зрелище непристойное, устрашающее. Не окажись у меня редкостного хладнокровия, как бы мог я стоять, разглядывая всю эту злобную механику так же спокойно, словно каменную стену? Каждый взрыв музыки в темноте звучал заклинанием, призывающим к войне, к убийству. Барабанный бой доходил до пароксизма, словно стремясь разрешиться в финале кровавыми артиллерийскими залпами; я смотрел вдаль… целая армия детей, выстроенных для битвы. Между тем они стояли неподвижно, только в трансе. Я видел их недалеко от себя, завороженных желанием смерти. Им виделись безграничные поля, по которым однажды они двинутся, смеясь солнцу, и оставят за собой груды умирающих и трупов.

Этому надвигающемуся приливу убийства, куда более едкому, чем жизнь (потому что жизнь не столь светится кровью, сколь смерть), невозможно было противопоставить ничего кроме всяких пустяков, комичных старушечьих мольб. Не обречено ли все мертвой хватке пожара, с его пламенем и громом, с его бледным светом горящей серы? Голова у меня кружилась от веселья: оказавшись лицом к лицу с этой катастрофой, я преисполнился мрачной иронией, словно при судорогах, когда никто не может удержаться от крика. Музыка оборвалась; дождь уже прекратился. Я медленно вернулся на вокзал: поезд уже подали. Прежде чем сесть в купе, я какое-то время ходил по перрону; вскоре поезд отправился.

Май 1935 г.

Юлия*

Часть первая

Глава первая

I

Анри1 трясло от дрожи — он стоял в пижаме посреди спальни, с пунцовым лицом, святящимся от пота.

Вошла Сюзанна, она успела только ахнуть: он позволил уложить себя в постель. У него подкашивались ноги.

Анри хотел говорить, но не осталось сил. Сюзанна стояла рядом в ожидании.

Натянув на себя простыню, Анри вцепился в нее зубами: хотелось сдержать слезы перед сестрой.

После некоторой паузы он произнес:

— Я не знаю, где она будет сходить с поезда.

Его голос, казалось, вобрал в себя все мировое отчаяние…

— Ты не настаиваешь?

— Нет, у меня нет сил. Поезжай.

— Я же предлагала.

— Да. Спасибо.

У Сюзанны был подавленный голос.

Анри говорил тихо, почти шепотом:

— Юлия будет в поезде, прибывающем из Кале, сегодня вечером. Мне надо быть на вокзале, а я не могу…

— Ты все-таки это признаешь…

— Не могу… Скажи, что у меня вывих. Через пару дней встану на ноги. — Тут его голова безнадежно упала: — Но ты не узнаешь ее в толпе…

Он цеплялся за любой малейший повод для опасений.

— Я узнаю Юлию, — заявила Сюзанна.

— Она же тебе не нравилась!

— Успокойся.

Анри посмотрел на нее. Его глаза, увеличившиеся от лихорадки, источали неизлечимую тревогу.

— Скажи ей… Да нет. Ты слишком строга. Ты даже не догадываешься, как я пал.

— Напротив. Очень низко. С того самого дня, как Юлия…

Вне себя Анри приподнялся.

— Замолчи! — простонал он.

Он откинул одеяла и хотел встать с кровати.

— Ты сам поедешь, что ли? — сурово спросила Сюзанна. Выбившись из сил, Анри откинулся назад.

Сюзанна накрыла его одеялом.

— Зачем ты лишаешь меня той капли доверия, которое я испытываю к тебе?

— Я не уверена в том, как относится к тебе Юлия. Но я поеду: я сделаю все, что ты решишь.

— Ты сделаешь, как я скажу?

Ему подумалось, что, разыгрывая доверие, которого он не испытывал, он слишком обяжет Сюзанну.

— Она терпеть не может больных. Надо что-нибудь приврать… Когда она будет здесь… Пусть только придет.

— Прямо сюда? Он взмолился.

— Сюда. Мы не можем увидеться иначе, как у меня в комнате. Это твой дом, но мы должны встретиться. На полчаса. Завтра утром…

— Где она будет обедать?

— В гостинице.

— Она уедет?

— Сразу же.

— Хорошо. Я поеду в Париж двухчасовым поездом.

— Двухчасовым?

— Так у меня будет полчаса в запасе.

— Если ты опоздаешь, то все пропало.

— Опозданий не бывает. Вот уже много лет…

— Я думал выехать в полдень.

— Это ни к чему.

Анри больше не настаивал. Сюзанна вытерла брату лоб и рот. Улыбнулась принужденной улыбкой.

Анри сурово посмотрел на нее и сказал:

— Спасибо.

Она вышла из спальни.

II

Оставшись один, Анри заплакал. Сухие рыдания, детская гримаса. Анри плакал от стыда. Слезы, гримаса усиливали стыд.

— Даже болезнь, и та фальшива, — сказал он себе. Обыкновенный приступ болотной лихорадки.

— Если бы хоть жизнь моя была в опасности… При этой мысли он становился противен сам себе. Если бы он был в опасности, ему было бы страшно.

В любом случае оставалось только бежать. Обливаясь потом, он был словно муха на клейкой бумаге: чем больше бьется, тем крепче приклеивается.

Невезение, отнявшее у него в тот день возможность передвигаться, вызывало тошноту. Без Сюзанны он не мог бы заполучить Юлию, у которой не было его адреса.

Он на минуту успокоился: все-таки хорошо, что Сюзанна, знавшая Юлию, могла поехать иа вокзал вместо него. Худшей вестницы не найти — но ведь могло бы вообще не оказаться никого! Он вспомнил, что в его жизни так было всегда: ничего не образовывалось до тех пор, пока не доходило до самого худшего. Юлия никогда не была так близка, как в самые безнадежные моменты, когда, казалось, все пропало.

Он рассчитал, что ответ должен прийти через двенадцать часов: Сюзанна — или Юлия — дадут телеграмму. Двенадцать часов надо будет претерпевать муки. Он не мог в таком состоянии ни отвлечься от них, ни преодолеть. У него не было ни- силы, ни желания превозмочь; читать или работать? Это было невозможно. На столе лежал небольшой чемоданчик. Он открыл его, вынул таблетки из упаковки. В чемоданчике, как он проверил, лежал револьвер, фотографии, тетради. Усилие, с которым ему пришлось закрывать его на замок, окончательно его истощило; он обрушился на подушку как гиря.

Он позвал Сюзанну: ему хотелось уснуть. Она обещала отправить срочную телеграмму. Он выглядел спокойным, и это порадовало Сюзанну. Когда они расстались, то, казалось, они уже больше не ненавидели друг друга.

Оставшись один, он принял таблетки.

Заснул он быстро.

(Все, что будет описываться дальше, происходило словно в глубоком сне. Нечто далекое, ирреальное и тем не менее очень истинное)

III

Пробудившись, он отчетливо услышал нечто вроде плача. Этот плач, усиливаясь, превратился в оркестровую музыку. Потом она умолкла. Потом возникла снова: торжественная, мужественная, резкая. Потом опять пресеклась длительной тишиной, из которой поднималась снова, одним движением, словно ангел, взмывающий в небеса из ночных сатурналий.

По тем фрагментам, что случайность — из распахнутого окна — ветер непонятно с какой стороны приносили ему, он так и не смог узнать, что это была за музыка (Бах, Бетховен, все одно). Вдруг ангел величественным криком распахнул занавеси: сквозь разодранные занавеси самое дно миров — больная пустота — распахнулась, словно книга.

Ему показалось, что ангел кричал, сокрушая стены:

— Ты должен выстрадать до конца свое ожидание!

В голосе его было что-то веселое и сверхчеловечески сияющее, и сияние это было светом глубочайшего падения.

IV

Улавливал он с трудом: симфония, демонический ангел продолжали стенать.

Он поднес стакан к губам, чтобы скрыться; но он видел…

То, что открывал ему ангел, демон, без сомнения было Юлией, это был предмет его ожидания.