Жорж Батай - Ненависть к поэзии. Порнолатрическая проза

• Название: Ненависть к поэзии. Порнолатрическая проза
• Автор: Жорж Батай
• Издательство: Ладомир
• Жанр: Современная проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-86218-340-Х

Том литературной прозы крупнейшего французского писателя и мыслителя XX века Жоржа Батая (1897–1962) включает романы и повести «История глаза», «Небесная синь», «Юлия», «Невозможное», «Аббат С.» и «Divinus Deus», первой частью которого является «Мадам Эдварда». Стремясь к «невозможному» мистическому опыту, герои Батая исследуют мрачные, зачастую отталкивающие глубины человеческой психики, разврат служит им средством религиозных исканий.

Издание снабжено богатым научным аппаратом и предназначено как специалистам по современной литературе и культуре, так и более широкой аудитории.

http://fb2.traumlibrary.net

---

Ему показалось, что ангел кричал, сокрушая стены:

— Ты должен выстрадать до конца свое ожидание!

В голосе его было что-то веселое и сверхчеловечески сияющее, и сияние это было светом глубочайшего падения.

IV

Улавливал он с трудом: симфония, демонический ангел продолжали стенать.

Он поднес стакан к губам, чтобы скрыться; но он видел…

То, что открывал ему ангел, демон, без сомнения было Юлией, это был предмет его ожидания.

Преображенная, сокровенная и мертвая, она утратила плотность и возраст — обратилась в ничто, свелась к пустоте. Она была вечной молодостью и вечным отсутствием.

При виде той бесконечной прозрачности Анри заливался смехом и впадал в экстаз.

Смех говорил о своем предмете: «Как он прекрасен! это он! это она! (Юлия, возможно, уже мертвая)».

Они узнавали друг друга, они заливались вместе смехом.

— Так я и подозревал, — сказал себе Анри, — Юлия — ничто. Предметом моего ожидания является моя смерть.

Он весь заходился на подушке от сокровенного и сладкого смеха.

Но внезапно он остановился.

Его снова охватило желание видеть ее, говорить, смеяться вместе с ней. Он дивился, медленно постигая в своей лихорадке всю истощающую череду тревог, состояний переполненности и пустоты. Но выхода — никакого.

Он опять стал вычислять свои шансы. Сюзанна его ненавидела (или слишком сильно любила). Предаст…

Новые потоки пота.

Кроме сиюминутной тревоги — страха разминуться с Жюли — оставалась мысль о том, что она больше не любит его.

Отсутствие и бессилие сделать так, чтобы она полюбила, терзали его.

Без нее он был лишь обрубком червяка.

Все, что звучало в нем Юлией, выплескивалось, словно струи воды. Убийственное одиночество.

— Но все же только что я видел, — стонал Анри. — Я видел ее! Я смеялся с ней.

Его кололи болезненно-точные воспоминания.

Состояние обостренной чувствительности, в какое привела его лихорадка, оживляло их, но так, как может оживляться прошлое. И хотя он ощущал их со всей силой настоящего, они не становились более доступными.

Яркая блузка на солнце.

Телефонное: «Анри, это ты…»

Шум, издаваемый Юлией в ванной комнате, где она чистила зубы…

В этот момент до него стали доходить обрывки музыки, обостряя его боль.

Они напоминали ему крик ангела: он дойдет до самого конца ожидания, тревоги…

V

Со своего лихорадочного одра слушал он долгий звук баржевой сирены, требующей открыть шлюз.

Через открытые окна видел он небольшой кусочек синего неба.

Ему вспомнился тот же самый звук, то же самое небо при входе корабля в порт Ньюхейвен. Они с Юлией смеялись на борту, видя, что доплыли до места назначения. Линия бледных скал обозначала Англию. Корабельный служащий вопил: «All passengers on deck!»2

Это радостное воспоминание еще больше раздирало его. Ему подумалось, что сегодня, и прямо с часу на час, может начаться война.

Они с Юлией уже не смогут, как он хотел, уехать в Англию.

Тогда они выпили на корабле: по большому стакану виски…

Он мечтал об уединенном доме на берегу моря. Они проводили бы в этом доме зимние ночи — слушая ветер, волны, проливные дожди — так они старели бы, пили…

Под конец мысль о войне, доводя его до крайнего состояния, стала вызьшать смех. Он больше не увидит Юлию. Юлия вернется в Швейцарию.

…а сейчас?

…ожидание, подавленность.

…в одиночестве на дне миров.

…не оставалось ничего осмысленного, само дно было без смысла.

Ждать, вожделеть?

Да нет же.

Смеяться или выпивать?

Сад, смоковница, зрелые смоквы на солнце…

Он увидел сад под грозовым небом: разметая пыль, поднимался заунывный ветер.

Он чувствовал, что распался на части.

Он ждал чего-то?

Чего, разумеется, не может быть…

Приближалась война.

Он воображал себе мир, зарывающийся в тревогу.

Бесполезно желать чего-либо еще.

Бесполезно ждать.

Все равно как ждать свидания после условленного часа, когда уже ясно, что никто не придет.

Остается только уйти.

Тревога, и нет ей конца…

Ему становилось невыносимо просто подумать об этом.

Он представил себе людей, города, веси — абстрактно — под низкими тучами войны. Мрачно, черно до слез.

Плакал он долго, догадываясь, что каждое существо отделено от всего возможного и словно затерялось в море…

Он ждал Юлию!

Больше нет сомнений: ожидание выявляет суетность своего предмета.

Тому, кто ждет подолгу, обеспечена ужасная истина: раз человек ждет, так это потому, что он сам — ожидание. Человек есть ожидание. Неизвестно чего, того, что не придет.

Присутствие Юлии было бы бальзамом.

Смягчающим рану: на какой-то миг…

Но смертельную рану.

Ожидание беспредметно, но приходит смерть.

Анри еще говорил себе:

— Я сам себя обманываю. Я хочу поехать.

Он встал. Его ноги подкосились. Он грохнулся посреди спальни.

Ему хотелось недостижимого.

Он крикнул безумным голосом:

— Юлия!

Но тихо добавил:

— Это призрак. Я один. Никакая комедия не возможна.

Без особого труда он встал, потом снова лег в постель.

— Я комедиант, — говорил он себе. — В этом нет, по-моему, ничего неподобающего. Я уже довольно поразвлекался на этой земле. Я истощен.

Он взял себя в руки:

— Завтра, через несколько дней мы с Юлией пойдем ужинать в ресторан. Куда нам нравилось ходить. Мы будем есть бифштексы под перцем, запивая их вином из Жюльенаса!3

Глава вторая

VI

Ну конечно же, он маялся.

Тошнило беспрерывно.

Ему нужна была цель… чтобы стал твердым…

Вобрать в себя всё — землю, небо…

И всё сжать…

Чтобы извергнуть в рыдании…

Юлия?

— Мне надо было засмеяться.

— Никто не знает, что такое Юлия! Даже она сама.

И он сам, в конце концов, не знал.

Ему никогда не узнать, чего она хочет. Она утаивала от него другую связь, которая, как он однажды узнал, была до него. Сейчас, как ему было известно, любовник ждет ее в Швейцарии. Он воображал ее себе пьяной и развратной. Она исчезала, ни слова не говоря, он ждал, замирая…

Он жил ради нее: когда он думал о чем-то другом, то всегда в связи с ней. У него было только одно желание: чтобы она жила с ним, чтобы она проводила свое время с ним.

— Тогда, — уговаривал он себя, — я перестану ее любить, во мне что-то оборвется, жизнь опустеет!

Он боролся, понимая, что проиграл, но, когда ему виделись призрачные результаты, пропасть становилась еще глубже.

Сдавленное дыхание. Юлия была проста, ранима. Всё сущее она вовлекала в стремительный поток жизни, словно устраивала величественный сквозняк — двери хлопали, она хохотала. И даже то несчастье, которое она приносила с собой, было как-то по-детски хрупко.

Из своей кровати он видел площадь в тени платанов. По аллее промчался тяжелый автомобиль с откидным верхом и длинным капотом, затормозил и стал маневрировать, как болид, с грубой решительностью. Из него вышел длинный молодой человек, он в два шага заскочил в кафе, быстро вернулся и снова сел рядом с растрепанной девицей; машина тронулась, словно выдираясь с корнем, и исчезла.

Быстрота молодого человека, точность, с которой он хлопал дверьми, красота зеленого автомобиля и девушки в белом болезненно поразили Анри. Он должен был бы, как они, рваться к неизвестной цели; но он хотел знать, и тревога… Очарование тех молодых людей, их автомобиля походило на очарование Юлии: быстрая невыносимая стремительность, перед которой невозможно устоять.

Анри был трусом.

VII

Настало время, когда должна была прийти депеша.

Он услышал звонок.

Он прислушивался с мучительным беспокойством, он был уверен, что прислуга откроет дверь коридора, пройдет через дом и постучит: передаст депешу.

Он больше ничего не слышал и, не находя повода ее позвать, ощутил себя в дурацком положении.

При таких условиях жить в ожидании становилось невыносимо. Он ничего не мог сделать, не имея возможности ускорить ни на секунду тот миг, когда все разрешится, когда прибудет наконец депеша и он прочтет ответ Юлии.

— Я становлюсь непомерно глуп, — простонал он.

Несколько дней назад в кафе на площади разглагольствовал один пьяный болтун.

«Нет, мадам, — говорил он, — я совсем не сложный, я просто кретин по природе».