Виктор Петелин - Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг.

• Название: Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг.
• Автор: Виктор Петелин
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2005
• ISBN: 5-8288-0776-5, 5-8288-0774-9

Перед читателями – два тома воспоминаний о М.А. Шолохове. Вся его жизнь пройдет перед вами, с ранней поры и до ее конца, многое зримо встанет перед вами – весь XX век, с его трагизмом и кричащими противоречиями.

Двадцать лет тому назад Шолохова не стало, а сейчас мы подводим кое-какие итоги его неповторимой жизни – 100-летие со дня его рождения.

В книгу вторую вошли статьи, воспоминания, дневники, письма и интервью современников М.А. Шолохова за 1941–1984 гг.

---

К концу дня дела пошли довольно удачно, на овсянище подлетали все новые и новые стаи гусей, изредка появлялись и казарки. Издали видя, что на поле пасется множество их соплеменников, птицы вели себя не очень осторожно. Охотникам чаще удавалось стрелять.

В это время в противоположном конце овсяного поля появилась какая-то странная фигура – высокий человек в плаще. Он пытался подходить то к одной стае гусей, то к другой, то к третьей. Это ему не удавалось.

Назойливость незнакомого нам охотника и наши довольно частые выстрелы насторожили гусей, и птицы начали, стая за стаей, покидать овсянище. На сегодня охота кончилась. Мы сошли с овсяного поля на целинный массив, где под скирдой сена стоял наш «виллис». Говорили, подводя итоги дня, строили планы на завтра.

– Завтра я никуда не поеду, буду работать над книгой, – заявил Михаил Александрович.

В это время к нам на паре прекрасных жеребцов, запряженных в тарантас, подъехал высокий, смуглый человек.

– Главный агроном 117-го конезавода Третьяк! – отрекомендовался он довольно громко, но заметно смущаясь.

– Очень приятно познакомиться! – приветливо ответил Шолохов. – Вы не в претензии, что мы ваших гуськов пугаем?

– Нет, напротив, мы очень рады, что вы пожаловали к нам. Милости просим, приезжайте к нам на центральную усадьбу. У меня квартира просторная, а семья маленькая – только я да жена. Поживете у нас сколько вам угодно будет. Все же теплее и удобнее, чем в палатке… У нас и баня неплохая имеется.

– Спасибо за приглашение! Нам неплохо и в палатке живется, она у нас утепленная. А вот в баньке бы попариться недурно.

– Это вы так настойчиво гонялись за гусями? – спросил я агронома.

– Да, я… – покраснел собеседник. – Вот уже третье воскресенье приезжаю сюда, но ничего не получается: влет моя пушка не берет, а близко гуси не подпускают.

– Да, с такой пушкой трудно добиться успеха, – посочувствовал Михаил Александрович. – Вы не с Украины? – неожиданно спросил он.

– Да! Из казаков, с Полтавщины.

– Негоже потомку казаков с такой дубинкой охотиться. Надо обзавестись доброй рушницей, тогда и толк будет.

– Ружья я на днях куплю, да вот беда – дроби крупной нигде нет.

– С дробью мы поможем, – пообещал писатель.

– Не знаю, как и благодарить вас! – обрадовался агроном. – Через три дня я иду в отпуск. Если разрешите, буду вашим проводником в наших степях, они обширные – более ста тысяч гектаров. У нас и дудаки водятся, а уток, гусей и казарок на наши поля летает тьма. Много лисиц и корсаков, волки тоже нередко встречаются…

– Сто тысяч гектаров земель в одном вашем конезаводе? – переспросил писатель. – А сколько же у вас посевов? Куда ни глянь – кругом нераспаханная степь, все ковыли да ковыли.

– Зерновых мы мало сеем, всего около трех тысяч гектаров. Это преимущественно фуражные культуры, большей частью овес.

– А пшеница на ваших землях разве плохо родится?

– Нет, родится хорошо, да только нам сеять ее не велят. Ваше дело, говорят в тресте, племенных лошадей разводить, а пшеницей пусть занимаются другие хозяйства. Поэтому нам и земледельческой техники мало дают.

– А повыше треста вы не пробовали обращаться?

– Недавно из министерства приезжал инспектор. Сказал то же самое, что и в тресте говорят: «Ваше дело давать государству побольше хороших лошадей, поэтому вас пшеницу сеять не заставляют и от хлебопоставок освободили. Хлеб стране должны давать хозяйства зернового направления».

– Это только в вашем хозяйстве такая система? – интересовался писатель.

– Нет, во всех конезаводах области так заведено, и мне кажется, не только в Западном Казахстане, а и в других местах. Я думаю, неправильно это: стране нужен хлеб, а столько земли пустует. А как вы, Михаил Александрович, считаете?

Шолохов ответил, что ЦК КПСС увеличению производства зерна уделяет самое серьезное внимание и, надо ожидать, что в числе мероприятий, направленных на осуществление этой важнейшей задачи, будет проводиться широкое освоение целинных земель.

* * *

Через несколько дней мы снова приехали на знакомое овсянище. С нами был и агроном конезавода Иван Михайлович. Когда гуси улетели на озеро, где они ночуют, охотники собрались на краю поля. Только агроном, сидевший на дальнем краю овсянища, задержался.

Мы слышали несколько выстрелов. Скоро запоздавший охотник подошел. В обеих руках он держал по гусю.

Лицо Ивана Михайловича светилось радостью.

– Ну вот, теперь вы уж настоящий гусятник, – пожал ему руку Шолохов, – поздравляю с удачей!

Так началось знакомство М.А. Шолохова с агрономом И.М. Третьяком, ныне кавалером орденов Ленина, Трудового Красного Знамени и ряда других правительственных наград.

В начале великого наступления на целину 117-й конезавод реорганизовали в целинный зерносовхоз имени газеты «Правда». Это хозяйство вскоре стало крупнейшим производителем зерна в области, одним из передовых совхозов Приуралья. Более двадцати лет агрономической службой совхоза умело, самоотверженно руководил И.М. Третьяк. Интересуясь жизнью и работой целинников, М.А. Шолохов несколько раз приезжал в совхоз имени «Правды», останавливался и неделями жил у агронома Третьяка, которого он высоко ценил и как специалиста и как человека.

* * *

Первая охота на гусей не для всех нас была удачна. Михаил Александрович и Максим уже убили по 2–3 гуся, а нам с Марией Петровной не везло, несколько дней мы возвращались на стан с пустыми руками. И попадало же нам от Шолохова.

Жареный гусь с яблоками, поверьте, штука очень вкусная. Настроение у охотников отличное. Но как только мы принимаемся за трапезу, Михаил Александрович, лукаво поглядывая на меня, обращается к супруге:

– Что же, Маруся, и тебе не совестно чужого гуська есть? Вчера Максимов, сегодня мой, а когда же твой будет?

Приходит ужин. Писатель снова подтрунивает над неудачниками:

– Нельзя же так, надо совесть иметь. Придется завести доску показателей, пусть все видят ваше позорное отставание.

Мы сконфуженно пытаемся оправдаться, обещаем подтянуться, но охотничья судьба к нам явно неблагосклонна. Через два дня у входа в палатку появился столбик с фанерной дощечкой. На ней крупными буквами четко выведено: «За позорные промахи по гусям М.П. Шолохову и П.П. Гавриленко занести на черную доску».

Прошло еще несколько печальных для неудачников дней, и лишь тогда наступил перелом: Мария Петровна возвратилась с утренней зорьки с крупным гусем, а мне удалось взять гуся и казарку.

– Надо еще проверить, свежие ли они, – не унимался Шолохов, – а то, чего доброго, вы просто подобрали наших подранков.

Лишь после того, как авторитетный эксперт, Анна Антоновна, подтвердила, что наши гуси свежие и притом отменной упитанности, на злополучной доске появилась иная запись: «Учитывая, что в результате общественного воздействия М.П. Шолохова и П.П. Гавриленко несколько улучшили свою стрельбу и стали не так позорно мазать по гусям, снять их с черной доски».

Шутки шутками, а какое облегчение почувствовали мы, читая эти, сверкающие шолоховским юмором слова о восстановлении нашего доброго охотничьего имени. Редко что из забавного, смешного, случившегося с кем-либо из членов нашего небольшого коллектива могло пройти незамеченным мимо наблюдательного глаза писателя. А если ничего забавного не происходило, то он, бывало, выдумывал какую-нибудь смешную историю и разыгрывал над одним из нас веселую, безобидную шутку. Из многих приведу одну, хорошо запомнившуюся мне.

…Под вечер мы возвращались с охоты в совхоз. Впереди, вдоль дороги, брела отара овец. Вспугнутый овцами заяц перебегал нам дорогу. Заметив, что я целюсь, Шолохов вскрикнул: «Не стреляйте, это какой-то больной, захудалый зайчишка!» И хотя убитый заяц оказался крупным, хорошо вылинявшим и, судя по весу, упитанный, Шолохов всю дорогу подтрунивал надо мной:

– До чего неразборчивы стали некоторые пожилые и почтенные охотники – стреляют полуживых зайцев!

Агроном совхоза Иван Михайлович, ехавший с нами, напротив, поддерживая меня, восхищался моим трофеем: «Прекрасный заяц! Такие крупные редко встречаются». Я отмалчивался. Шутки на эту тему продолжались весь вечер, до самого сна. Велико было мое удивление, когда ранним утром, выйдя в сени, я увидел, что к хвосту русака привязан листик бумаги, на котором крупными печатными буквами выведено: «Не убивайте меня! Я старый больной заяц… Через два дня я все равно подохну…»

Когда Михаил Александрович сочинил эту слезную грамоту и прикрепил ее к заячьему хвосту? – непонятно. Спать он лег раньше меня, утром встал позже, спали мы рядом, и я не слыхал, чтобы он ночью выходил.

Я молча отвязал листик с шолоховской надписью, спрятал его в карман и старался не показать виду, что меня задело за живое. В разговорах до самого обеда о зайце никто не упоминал.