Виктор Суходрев - Язык мой - друг мой

• Название: Язык мой - друг мой
• Автор: Виктор Суходрев
• Издательство: Тончу
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-91215-010-4

Виктора Михайловича Суходрева по праву можно назвать легендарным, "генеральным" переводчиком. На протяжении почти сорока лет он был личным переводчиком политических лидеров нашей страны: Хрущева, Брежнева, Громыко, Микояна, Косыгина, Горбачева. Во время их переговоров с Никсоном, Кеннеди, Картером, Насером, И. Ганди и многими другими выдающимися политическими мировыми деятелями он персонифицировал собой интеллект, культуру и дипломатическую гибкость советских руководителей. Особенно важна последняя составляющая деятельности "главного переводчика страны", так как от того, что скажет первое лицо государства, от его слов зависело не только решение многих насущных вопросов в международных отношениях, но и в целом мир на планете (например, в эпоху холодной войны, дни Карибского кризиса и т. п.).

Автор предлагает читателю свое видение, так сказать с ближнего расстояния, сильных мира сего той поры. Рассказывает о том, что они были за люди, об их достоинствах и слабостях, привычках, о том, какое они производили впечатление, как вели себя не только в официальной обстановке, но и в неформальной ситуации, что называется за кадром, о том, что их отличает от нас, простых смертных.

---

Так что Олега Александровича Трояновского я и по сей день считаю своего рода крестным.

Кому-то может показаться, что профессия переводчика более прозаична, менее остра и романтична, нежели работа летчика, которым я хотел стать в раннем детстве. Будущее показало, что это не так.

Никита Хрущев

И звездный час, и полное забвение

О Хрущеве написано много. И сегодня его продолжают вспоминать достаточно часто по разным поводам в связи с целой эпохой, в течение которой он находился на вершине власти, — эпохой, начавшейся в марте 1953-го.

Я пришел на работу в МИД уже после исторического поворота в биографии нашей страны. Я имею в виду доклад Хрущева на XX съезде Коммунистической партии Советского Союза, где он развенчал Сталина. Текст этого, считавшегося секретным, доклада зачитывался на закрытых партийно-комсомольских собраниях.

В определенной степени это был звездный час Хрущева. Хотя с позиций сегодняшнего дня можно по-разному относиться к мотивам, которые его побудили проявить такую взрывную инициативу и незаурядную, по крайней мере так тогда казалось, смелость.

А меньше чем через год он одержал новую победу. Изгнав из политической жизни основных своих соперников, бывших соратников самого Сталина — Молотова, Маленкова, Кагановича и человека с самой длинной фамилией, как шутили тогда, — «Примкнувшегокнимшепилова», Хрущев, по сути дела, стал действительно единоличным руководителем страны.

Утвердившись, Хрущев продолжал исповедовать принципы коллективного руководства, постоянно демонстрируя свою открытость, готовность прислушиваться к чужим мнениям, желание советоваться с народом.

То же самое он активно выносил и на международную арену. Частые поездки Хрущева за рубеж открыли его, а вместе с ним и все наше государство, миллионам людей. Советский Союз предстал перед миром в новом облике сверхдержавы — могучей, грозной, но в то же время готовой вести диалог, искать пути к сотрудничеству и договоренностям по самым острым вопросам.

Таким образом, авторитет Хрущева, его престиж возрастали и внутри страны, и за рубежом. Но это, как оказалось, имело и оборотную сторону. Сам Хрущев постепенно стал меняться.

Довольно часто находясь рядом с ним, я был невольным свидетелем этого процесса. Он поддался соблазнам того самого культа личности, против которого на первых порах так яростно боролся. Этому в немалой степени способствовали усилия его окружения, тех людей, которых он привел во власть, наделив всеми благами «королевской свиты». Немалую роль сыграла здесь и могущественная пропагандистская машина, всепроникающий партийный аппарат.

Было заметно, как под влиянием всех этих факторов Хрущев в конечном счете уверовал в свою всесильность, всезнайство, всемогущество, непогрешимость.

Я наблюдал не раз, как он все больше становился нетерпимым к чужому мнению, как попытки вести какой-то диалог с ним на основе аргументов, убеждения, доказательств постепенно стали пресекаться самим Хрущевым, когда ему недоставало аргументов. Об этом, несомненно, речь еще впереди в моем повествовании.

А закончилось все тем, что именно соратники Хрущева, те, кто, по сути дела, инициировали и создали образ Хрущева-руководителя, Хрущева непогрешимого, сговорившись, в одночасье превратили его в ничто. Причем так, что даже упоминать фамилию Хрущева почти два десятка лет было запрещено. И когда писали историю страны, вспоминая о каких-то достижениях и успехах хрущевского десятилетия, умудрились ни разу не назвать того, кто стоял в эти годы во главе партии, а значит, и государства.

Мысленно окидывая взглядом весь тот период, когда мне часто приходилось в своем профессиональном качестве находиться рядом с Хрущевым, могу сказать, что лично я не испытывал каких-то негативных проявлений его бурного и непредсказуемого характера. Я ощущал, что, может быть, в одном Хрущев не изменял себе: он умел оценить профессиональную работу людей, с которыми общался. И если, по разумению Никиты Сергеевича, человек делал свое дело на профессионально высоком уровне, то и сам он относился к такой работе, а стало быть, и к такому человеку позитивно, по-доброму, уважительно. Никогда, ни разу на меня, например, Хрущев не повысил голоса, не сделал мне никаких замечаний, кроме разве что полушутливых и уж, во всяком случае, необидных. Такое отношение ко мне он сохранил и после ухода в политическое небытие. В своих воспоминаниях, о самом факте появления которых существует целая история, с тайнами и полудетективным сюжетом, Никита Сергеевич счел возможным и меня упомянуть. Причем с большой теплотой и уважением — за высокий профессионализм и отменные переводческие способности.

В этом разделе, посвященном воспоминаниям о Хрущеве, читатель, разумеется, найдет и такие эпизоды, где Никита Сергеевич предстает в неприглядном виде. Но я все-таки в конечном счете всегда буду вспоминать о Хрущеве-человеке с теплым чувством, с уважением.

«Ожившие портреты»

Впервые я увидел Хрущева в 1956 году, без малого через месяц после поступления на работу в Бюро переводов МИДа. Вначале в мои обязанности входил в основном письменный перевод разных документов, посланий, нот и тому подобного.

Дальше — больше. Мне стали поручать перевод бесед замминистра иностранных дел с послами и другими представителями иностранных государств. Потом пошел в гору — переводил выступления, беседы высших руководителей государства.

После смерти Сталина новая «команда», наверняка под влиянием Хрущева, решила проявлять гораздо большую открытость: руководители страны стали чаще появляться на людях, общаться с иностранцами. И как нередко это у нас бывает, начали перебарщивать. Даже на рядовых приемах в посольствах стали появляться члены Президиума ЦК и другие высокопоставленные лица. В начале зимы, помнится, отмечали национальный праздник Албании. Здание посольства было небольшим, и поэтому прием албанцы решили устроить в гостинице «Метрополь». Через протокольный отдел МИДа к нам, в Бюро переводов, поступила заявка: сколько и каких переводчиков требуется.

Послали и меня. Приехали мы к самому началу приема. Гости постепенно собирались. Вдруг широко раскрылись двери. Вспыхнули софиты. Застрекотали кинокамеры. Все повернулись к входящим в зал.

Никогда не забуду этот момент. В зал входили «ожившие портреты» — люди, которых я с детства привык видеть на полосах газет, на плакатах, висящих на фасадах зданий, во время демонстраций.

Хрущев, Маленков, Каганович, Молотов, Микоян.

Вот они — в трех метрах от меня…

Первое впечатление — все они одинаково невысокого роста. Все сверх нормы упитанны, за исключением, пожалуй, довольно худощавого Микояна. В одинаковых костюмах — темно-серого цвета, белых рубашках и с какими-то незапоминающимися галстуками.

Они прошли в зал, где были накрыты столы.

И началась моя работа. Иностранные дипломаты стремились хоть на короткое время завладеть вниманием кого-нибудь из наших руководителей, завести беседу. Каждый дипломат не просто вел разговор, а «набирал материал», чтобы в тот же вечер отослать шифровку своему руководству, что сегодня, мол, имел беседу с таким-то и он мне сказал то-то и то-то. В те годы открывалось широкое поле деятельности для иностранных дипломатов. В Москве, в прошлом одной из самых закрытых столиц мира, они теперь могли несколько раз в неделю (посольств было много, праздников — еще больше) встретиться и даже побеседовать с высшими руководителями страны. В других государствах приемы в посольствах по случаю национальных праздников из высшего руководства в лучшем случае посещает министр иностранных дел. Обычно приглашают представителей общественности, ученых, деятелей культуры, да и тех приходит гораздо меньше, чем разослано приглашений. Есть даже неписаный закон протокола: если хочешь, чтобы был полный сбор, приглашений надо разослать раза вдвое больше, чем планируется гостей.

Получилось так, что в этот свой первый день мне пришлось сразу же переводить продолжительную беседу Никиты Сергеевича с Поверенным в делах Индии. Индиец был весьма активным дипломатом, очень говорливым, ему надолго удалось завладеть вниманием Хрущева. Впрочем, Хрущев с интересом его слушал, охотно отвечал на вопросы. Был он в хорошем настроении, вел себя раскованно, шутил. Видно, уже привык общаться с иностранными дипломатами. Правда, его юмор показался мне чересчур простецким, как и сама манера вести разговор. В общем, первое впечатление — Хрущев хороший, нормальный мужик. И совсем нестрашно его переводить.

Вот таким было мое боевое крещение.

Что же касается «оживших портретов», то и они мне на том приеме открылись с неожиданной стороны — доступные, улыбчивые, общительные.