Рене Генон - Символика креста (сборник)

• Название: Символика креста (сборник)
• Автор: Рене Генон
• Жанр: Философия
• Год: 2008
• ISBN: 5-89826-196-6

В книгу вошли произведения, составляющие важную часть наследия выдающегося французского мыслителя-традиционалиста Рене Генона (1886–1951). В «Символике креста», где исследуются основные символы «священной науки», используемые в различных цивилизационных, религиозных, мифологических системах, автор последовательно развертывает неисчерпаемое богатство смыслов этой наиболее известной и древнейшей идеограммы. «Царь Мира» раскрывает тайны иерархии духовной власти и ее священного центра. Наконец, в «Заметках об инициации» Генон подводит читателя к представлению об инициации как пережитом в опыте приобщении к истинному знанию, качественно превосходящему любое знание чисто теоретического порядка. В предисловии дается обзор жизни и творчества этого виднейшего представителя традиционализма — идейного течения, интерес к которому на Западе, а в последние годы и в России возрастает.

http://fb2.traumlibrary.net

---

Поясняя глубокое тождество обряда и символа, Генон обращает внимание на то, что символ, обычно понимаемый в качестве «графического» изображения, есть лишь «своего рода фиксация обрядового жеста. Причем само вычерчивание символа, как правило, происходит в условиях, сообщающих этому процессу черты обряда». Примеры могут быть взяты как из области магии с ее вычерчиванием талисманов, так и из индуистской традиции с ее вычерчиванием янтр.

Имеются не только изобразительные и визуальные, но также и звуковые символы; особенно показательно существующее в индуистской доктрине различие между янтрой и мантрой: тогда как визуальный символ, будучи начертан, пребывает в неизменном состоянии (вот почему мы говорили о фиксированном жесте), звуковой символ, напротив, становится доступным восприятию лишь в ходе самого совершения обряда.

Само письмо представляет собой «фиксацию звука». Уже поэтому, подчеркивает Генон, «любая письменность, по крайней мере в ее истоках, есть в первую очередь символическое изображение». Слову в не меньшей степени присущ символический характер; само слово есть не что иное, как «символ идеи, которую оно призвано выразить; равным образом и язык, устный и письменный, является поистине совокупностью символов; вот почему язык — вопреки всем „натуралистическим“ теориям, изобретенным в новейшие времена с целью его объяснения, — не может быть ни более или менее искусственным творением человека, ни простым продуктом его чисто индивидуальных способностей».

Итак, если отнести «графический» и звуковой символы к более широкому понятию «жеста» или фиксированного движения, то нетрудно будет понять, что любой обряд состоит в буквальном смысле из совокупности символов и предполагает не только «употребление предметов или изображение фигур», но также «производимые жесты и произносимые слова (причем последние, согласно вышесказанному, суть лишь частный случай первых)». Другими словами, обряды представляют собой символы, «приведенные в действие», и всякий ритуальный жест есть «действующий» символ; при этом обряд, как и всякое действие, обязательно совершается во времени, тогда как символ как таковой может быть рассмотрен с «вневременной» точки зрения.

Еще одним, словесным, способом передачи символа может быть миф — рассказ, имеющий смысл, отличный от того, который составляющие его слова выражают буквально и непосредственно.

Сам принцип символики основан на отношениях аналогии или соответствия между идеей, которую надо выразить, и образом — графическим, словесным или иным, посредством которого ее выражают; с этой общей точки зрения сами слова, как мы уже сказали, не могут быть ничем иным, как символами. Можно было бы говорить не об идее и образе, как мы это только что делали, а о двух реальностях различного порядка, между которыми существует соответствие, имеющее основание одновременно в той и другой; в этих условиях реальность одного уровня может быть выражена через реальность другого уровня, становящуюся тогда символом первой.

Итак, мы видим, что символика, чей принцип мы напомнили, существует во множестве различных форм; миф является просто ее частным случаем, составляя одну из этих форм; можно было бы сказать, что символ — это род, а миф — один из его видов. Другими словами, символический рассказ можно рассматривать также и на том же уровне, что и символический рисунок, или как множество других вещей, имеющих тот же характер и играющих ту же роль; мифы являются символическими рассказами, как и притчи, которые существенно от них не отличаются[36]; нам представляется, что здесь ничто не может вызвать ни малейших затруднений, коль скоро уяснено общее и фундаментальное понятие символики.

Более того — оба термина — «миф» и «басня», — которые стали принимать за равнозначные, происходят от корней, имеющих в действительности противоположное значение; тогда как корень «басни» означает «говорить», корень «мифа», сколь ни странным покажется это на первый взгляд, когда речь идет о рассказе, означает, напротив, молчание.

В мифе говорится нечто иное, нежели то, что хотят сказать; это внушается посредством аналогического соответствия, представляющего собой основу и самую суть любой символики; таким образом, можно сказать, что он говорит, сохраняя молчание; отсюда миф и получил свое название.

Генон указывает на родство слов «миф» и «мистерия», происходящих от одного и того же корня: греческое слово mysterion, «мистерия», тайна, непосредственно связано с идеей «молчания»; основной смысл слова относится к инициации, и именно так в действительности и следует понимать то, что именовалось «мистериями» в греческой Античности.

Наиболее глубокий смысл состоит в том, что мистерия невыразима и ее можно лишь созерцать в молчании; подобно тому как невыразимое есть одновременно и тем самым несообщаемое, запрет на обнародование священного учения символизирует с этой новой точки зрения невозможность выразить словами настоящую тайну; учение является только ее одеянием, манифестируя и вместе скрывая ее. Поэтому в мифах важно прежде всего их символическое содержание; их первоначальное назначение состоит в том, чтобы служить языком инициации.

Генон подчеркивал, что в отличие от «мирских лженаук» гностическое познание ведет к преображению познающего: «Познание и бытие в сущности едины». Так, вопреки общепринятым взглядам, конечная цель алхимии вовсе не трансмутация металлов, а сопровождающая алхимический процесс трансмутация личности: в то время как косная первоматерия превращается в философский камень, хаотические и темные элементы человеческой психики пресуществляются в упорядоченный и просветленный строй «сверхсознания».

Возврат к Традиции предполагает освоение языка символов, на котором она по преимуществу предпочитала изъясняться. «Символика есть средство, наиболее приспособленное к обучению истинам высшего порядка, религиозным и метафизическим, то есть всему тому, что отвергает современный дух, рационалистический в своей основе. Вот почему так необходимо восстановить возможно полнее реальное значение традиционных символов, вернуть им их интеллектуальный смысл, не превращая их в предмет чисто сентиментальной привязанности»[37].

Основополагающие символы передаются из века в век со времени происхождения человечества; так, символы центра мира, божественного сердца, древа мирового, креста существуют во всех традициях именно в силу связи с «изначальной Традицией», истоки которой — непосредственно в Откровении.

Согласно Генону, традиционный символ содержит весь свой многоликий смысл с самого начала и в ходе дальнейшего развития не присоединяет новых элементов. Он является таковым не в силу человеческого соглашения, но в силу «закона соответствия», который связывает все миры между собой. Развитие и становление претерпевает лишь наше осознание его. Полагать, что символу может быть придан новый смысл, которым он не обладал ранее, — значит практически отрицать символизм, жестко постулирует Генон. Ибо в этом случае пришлось бы видеть в символе нечто искусственно созданное, или вполне произвольное, в обоих случаях — чисто человеческое изобретение. Но это не так: символизм есть «точная наука», а не область грез, где индивидуальная фантазия следует своей прихоти.

Десятки, если не сотни толкований такого рода собраны в посмертно изданном томе статей Генона под названием «Основные символы Священной Науки» (1962). Взять хотя бы небольшую работу «О смысле карнавальных праздников». Генон объясняет в ней смысл древнеримских сатурналий и средневековых карнавалов, заключающийся в периодическом и целенаправленном изживании демонического начала, проникшего в человека и в общество, И когда в конце Средних веков гротескные праздники, о которых идет речь, были отменены или забылись, «произошел беспримерный по сравнению с предыдущими столетиями всплеск колдовства», а «почти полное исчезновение этих праздников — это, по сути дела, тревожное свидетельство того, что разлад вторгся в самый ход существования и сделался до такой степени всеобщим, что мы, можно сказать, и вправду живем среди непрерывного и зловещего карнавала»[38].

Эти постулаты в корне переворачивают наши обычные представления о «народном творчестве», «народных традициях» как стихийном продукте масс. С точки зрения Генона и традиционалистов, это не более чем один из «демократических предрассудков», искажающих истинное положение вещей. В действительности все так называемые народные традиции не являются народными по происхождению и в этом отношении представляют глубокий интерес. Дело в том, что народная память сохраняет порой необычайно долго и истово, уже не понимая их, фрагменты и осколки Традиции, имеющие реальную символическую ценность и восходящие порой к незапамятным временам. Удивительно, что сохранившееся таким образом предание содержит в более или менее завуалированной форме значительную сумму данных эзотерического порядка, то есть того, что менее всего является народным по существу. Генон объясняет этот факт тем, что, когда та или иная традиционная школа находится на стадии угасания, ее последние представители вполне могут доверить коллективной народной памяти то, что иначе было бы бесследно утрачено, и когда это остается единственным средством спасти то, что в какой-то степени еще можно спасти. В то же время естественное непонимание массы есть достаточная гарантия того, что эзотерический смысл информации не будет раскрыт, но пребудет как своего рода свидетельство прошлого до времен, когда новые поколения будут способны понять заключенное в нем послание.