Александра Шарандаченко - Регистраторша ЗАГСА. Из дневника киевлянки

• Название: Регистраторша ЗАГСА. Из дневника киевлянки
• Автор: Александра Шарандаченко
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1964

Александра Филипповна Шарандаченко, учительница киевской средней школы № 4 в Пуще-Водице (ныне школа № 104), два страшных года находилась в немецкой оккупации в Киеве. Работая регистратором «бюро метрик» при «районной управе», она в течение всего этого времени вела дневник, заносила на его страницы все, что видела, что пережила сама и что переживали окружающие люди. В дневнике, ведение которого само по себе было подвигом, рассказывается о тяжелых, полных трагизма оккупационных буднях.

Автор рисует волнующую картину жизни в оккупированном гитлеровцами городе. Буквально каждый штрих этой картины пробуждает у читателя жгучую ненависть к фашизму — злейшему врагу человечества.

---

С леденящим душу воем над домом проносятся немецкие самолеты, которые где-то уже освободились от своего смертельного груза, а сейчас возвращаются, чтобы снова им пополниться.

Сгинул бы поскорее сегодняшний день!

15 февраля

Посланцы наши вернулись из Староселья с пустыми руками: бурты еще не вскрыли, да и транспорт они там не нашли. Посоветовавшись, мы с Анастасией Михайловной решили, что нам необходимо самим взяться за этот наряд: не пропадать же ему. Перед этим я целых два дня убила на его окончательное оформление, пока наконец не оплатила наряд в «Киевсоюзе» и не получила на него пропуск в комендатуре на Печереке.

Позавчера, возвращаясь с Ново-Забарской, где искала возчиков и где один из них меня заверил, что договорится с несколькими товарищами и выберет всю картошку по наряду, встретила своего бывшего учителя Александра Корнеевича Дудченко.

Его высокую и стройную фигуру, роскошную седую шевелюру, выбившуюся из-под шапки, заломленной набекрень, заметила еще издали и направилась ему навстречу. Александра Корнеевича, учителя пения в пятом классе, нигде не обойду: он был тогда одним из любимейших моих учителей. Подбежала, чтобы пожаловаться на свои мытарства, а он, как всегда тепло улыбаясь удивительно молодыми и красивыми голубыми глазами, приветливо пожав руки, прервал мой рассказ такой неожиданной новостью, что мне захотелось подпрыгнуть и обнять его, как в детстве:

— Давайте сейчас же все свои шпаргалки, так и быть, выхвачу и вашу картошку! Сегодня из тех же буртов вывез своему коллективу, транспорт освободился, пока что в сборе. Вам везет.

Живет Александр Корнеевич на этой же улице, и мы поспешили к нему домой. Дома он проверил, все ли в порядке у меня документы, забрал их и сказал:

— Через день-два немцы аннулируют все наряды на картошку. Сейчас же поеду туда. Должен успеть добрать свою и вырвать вашу.

Его жена приглашала меня на чай с сушеной сахарной свеклой, но я полетела к Анастасии Михайловне, а Александр Корнеевич, не мешкая, направился тут же в Староселье.

Транспорт он собрал там же, колхозный, за часть картошки.

Сожалею, что не отпросилась у Александра Михайловича дня на два из загса и не двинулась в село вместе с Анастасией Михайловной, а послали старенького учителя и учительницу, как прозвали ее про себя — «трагическую фигуру», и они не сумели проявить на месте необходимую «оперативность».

В сегодняшней газете прочитала приказ об «аннулировании всех нарядов, выданных украинским учреждениям».

Досиделись.

А может, Александр Корнеевич успел вырвать картошку до появления приказа в газете?

Два дня назад Наталка и Маруся, взяв теплые штаны Михаила и пару сшитых в мастерской ботинок, подались куда-то на «обмен». Мама сидит и сокрушается: с чем же они возвратятся и благополучно ли, успеют ли вернуться именно сегодня, ведь завтра им на работу, повезет ли им при обмене?

Дни тянутся голодные, тоскливые, ненавистные. Молча, сжав зубы, люто подгоняешь их, чтобы летели, невольничьи, поскорее в безвестие.

Наступит же когда-нибудь конец этим дням, придет же такое время, когда захочется крикнуть: «Остановись, мгновенье!», ибо время снова будет прекрасным.

Смерти меня окончательно донимают. Нет от них покоя и по ночам. Переживаю то, что в свое время переживал герой новеллы Коцюбинского «Персона грата», хотя субъективно я здесь ни в чем не виновата. Каждый оставляет после себя какое-то воспоминание, призывает к мести за преждевременную кончину.

…На пороге появляется Маринка с радостным криком:

— Они идут, идут и что-то везут!

Мама побежала, натягивая на ходу теплую кофту, за нею вылетела и я.

И вправду, около кирпичного завода увидели Наталку и Марусю, согнувшихся в три погибели над санками. Действительно, везут картошку!

Обмен оказался весьма удачным. Наменяли целых три мешка, даже не помнят, как на радостях дотащились, не замечая усталости, как оказались на своей улице, оставив позади длинный и трудный путь. Обе возбуждены, веселы. Поверх мешков привязана корзина с бутылью молока и буханкой хлеба. Настоящего деревенского хлеба и молока, да еще в таком количестве! Радость охватила всех. Началась возбужденная возня, дети защебетали возле бутыли с молоком, нюхали его; через минуту в руках каждого оказался кусок хлеба. Усталые и обессиленные, сестра с невесткой свалились на стулья, а я и мама затащили мешки на кухню.

Пошли рассказы о подробностях обмена. Были в Демидове. Остановились у Опанаса Опанасовича, нашего знакомого колхозника, который до войны, приезжая в Киев, не раз ночевал у нас.

Часть обменяли у него же, а остальное — у соседей, он же сводил их к ним. Жена Опанаса встретила их очень приветливо, накормила. Дальше забираться уже не было никакого смысла.

Мама принялась варить картошку. У нас ее теперь целых три мешка. Как мизерны сейчас те двадцать картофелин, которые мама раздобыла утром «из-под полы» на базаре «твердых цен»! Голод отступил от наших дверей. Маринка говорит, что он убежал в сад, как только увидел Наталку и Марусю. На ужин кроме картошки у нас будет по кружке молока с хлебом.

Услышав это, детишки подняли такой радостный визг, что пришлось прикрикнуть на них.

Чтобы не потонуть в общей возне, пошла к Варваре Ивановне. Я часто бываю у нее, люблю там бывать, а когда Галка застревает в городе, остаюсь на ночлег. Сегодняшний вечер был вечером воспоминаний и мечтаний. Таких, какие можно высказывать лишь в кругу близких и родных людей.

Десятый час. После ужина на ум пришла фраза из рассказа Чехова: «Каштанка съела много, но не наелась, а только опьянела от еды…»

Каштанка, жму твою лапу!

Вспомнились дети: сегодня они не одолели свои порции и, удивленные, смеялись.

Наталка и Маруся спят как убитые. Уснет теперь спокойно и мама: все дома, все, как говорится, в сборе, а завтра ей не нужно искать спасительных картофелин. Она сонно ворчит, чтобы и я легла, а мне хочется утомить себя, чтобы меня не терзали тяжкие думы.

Даст ли мне сегодня спокойно заснуть «Запись о смерти №…»?

Вчера подкинули в управу мальчика, завернутого в какие-то лохмотья. Ребенку месяцев восемь. Вспоминаю его худое и сильно изголодавшееся личико, большие голубые глазенки, русую головку и пятнышко зеленки на лобике.

Плакал, бедняжка, видимо по матери, очень горько плакал! Этот плач оторвал меня от стола. Александр Михайлович, заметив, как я ерзаю на стуле, разрешил мне пойти посмотреть.

Когда взяла ребенка на руки, он замолчал и доверчиво вытаращил на меня мокрые от слез глазенки. Прижала к груди — улыбнулся и показал два нижних зубика. Кто-то из присутствующих в коридоре (ребенок лежал под дверью комнаты инспекторов пропаганды и просвещения) подтрунил надо мной:

— Ой, не вы ли его мать, что-то уж больно он льнет к вам?

А мальчик действительно не хотел ни к кому уходить от меня. Подбросила его на руках: «Гоп-гоп» — засмеялся, запела ему «Котика» — сомкнул глазки и задремал. Мне пришла в голову мысль забрать его. Но у нас ведь уже трое. Что скажет мама, Михайло? Маринка со дня рождения и без того почти моя. От колебаний меня избавил Александр Михайлович, который пришел позвать меня, так как я задержалась. Мальчика техничка собиралась отнести в город, в дом подкидышей. Председатель распорядился зарегистрировать его. Записала в метрике: «Найденый Иван Павлович».

Ивасика Найденого увидела еще раз, когда техничка зашла с ним к нам в бюро за документом. На прощание украдкой от Александра Михайловича поцеловала его в щечку.

Неужели у меня никогда не будет сына?

Образ живого Ивасика вытеснил в тот день мертвых детишек, которые весь день толкались в дверь нашего бюро. Зарегистрировала их шестерых. У всех одна причина преждевременной смерти: слабость при рождении или общее истощение после рождения, читай — голод, отсутствие молока у матери.

Рождений вчера было два. У всех зарегистрированных детей, живых и мертвых, не было отца. Отец? «Убит на войне», «Кто его знает где», «Погиб в плену».

Чтобы прогнать видение записи про смерть, вспоминаю глаза и личико Ивасика с пятнышком зеленки на лобике, когда подбрасывала его на руках и напевала ему «Котика»…

22 февраля

Александр Корнеевич успел выхватить картошку!

Мама сидит сейчас в маленькой комнатушке и, перебирая полученный мною пай, ласково что-то бормочет, не варя собственным своим глазам, своему счастью.

Счастлив картофельным счастьем весь коллектив учителей, вся наша семья, а вторник прошлой недели я запомню на всю жизнь.

Утром этого дня, выписывая дубликаты «Записей о смерти №…», горько мучилась раскаяньем: зачем снова выбросила деньги на второй наряд, уверена, что и он лопнул.