Игорь Малышев - Дом

• Название: Дом
• Автор: Игорь Малышев
• Издательство: Московские учебники
• Жанр: Сказка
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-7853-0878-7

Действие сказки происходит в конце XIX века, под Москвой и в Москве. Мальчик Ваня вместе с домовым Фомой, водяным Уртом и садовым Голявкой проводит счастливое лето в волшебном доме. Деревенский дом его бабушки по-настоящему одушевлен: в нем звенят колокольчики, живут картины, своевольничают двери и окна. Друзей ждет множество приключений в саду и в лесу, в поле и на реке.

Заканчивается лето, а вместе с ним и детство. В жизнь мальчика входит горе, и кажется что прежнего счастья не будет никогда. Даже над самим домом нависла угроза. Но в сказках, как известно, случаются чудеса…

---

— Ванечка, соколик ты мой, проснись, милый. Господи, не оставь сироту в заботе твоей, пожалей несчастного.

Неизвестно, сказались ли молитвы Никифоровны или ещё что помогло, но только однажды утром мальчик открыл глаза и посмотрел вокруг.

— Почему ты плачешь, Никифоровна? — произнёс он слабым голосом.

— Рада, что ты проснулся, милок. Услышал господь мою печаль, смилостивился.

— Разве я долго спал?

— Да, почитай, три дня.

— Долго…

Ваня съел немного бульона и снова заснул. На этот раз это был хороший сон, тот, во время которого дети растут, а больные выздоравливают.

Дело понемногу пошло на поправку. Мальчик почти перестал спать днём, вместо этого он просто лежал в постели и часами глядел в окно на чёрные потрескавшиеся брёвна стены какого-то лабаза, который напрочь загораживал небо.

— Что есть окно, что нет, — ворчала Никифоровна. — Такое окно, хоть грязью замажь, хуже не станет.

Старуха часто пыталась вытянуть больного на разговор, но тот упорно молчал, лишь изредка бросал на неё пустые взгляды. Видя, что беседа не ладится, Никифоровна вздыхала и принималась разговаривать сама с собой. Рассуждала о погоде, о Москве, о ценах на рынках и в лавках, о том, какие нелюди и лихачи эти извозчики и как дорого они берут. Повторяла сплетни, что слышала от дворника, вспоминала молодость, мужа своего кровельщика, помершего год назад от «лихоманки». Иногда, увлёкаясь разговором, она поминала Ваниных родителей и тут же, осёкшись, прикрывала рот ладонью, с испугом глядя на мальчика. Тот, впрочем, её почти не слушал, вперив взгляд в чёрную покосившуюся стену за окном. Убедившись, что неосторожные слова не задели свежих ран ребёнка, старуха украдкой вытирала глаза кончиком платка и продолжала свой бесконечный рассказ ни о чём.

В стену лабаза, на которую целыми днями смотрел мальчик, был вбит большой ржавый гвоздь. Сырость так сильно изъела его, что он больше напоминал трухлявый сучок, который растяпа-плотник не удосужился срубить во время строительства. Однажды к этому гвоздю привязали старую белую лошадь. Она стояла, покорно понурив голову под моросящим мелким дождиком, изредка фыркала и стряхивала с себя влагу. Конюх привязал повод слишком высоко, поначалу лошадь пыталась дотянуться чёрными, в розовых крапинах губами, до редких стебельков травы, что росли возле лабаза, но повод был слишком короток и она вскоре оставила свои попытки, лишь тоскливо глядела вниз мокрыми то ли от дождя, то ли ещё от чего глазами, да тяжело вздыхала.

Ваня долго смотрел на неё и вдруг вспомнил резвого Кусая, Красаву с жеребёнком, пьяницу конюха, конюшню с воркующими на балках голубями, запах сена, тепла и конского пота.

— А когда мы к бабушке поедем? — спросил он задремавшую было Никифоровну.

Та очнулась, оправила платок на голове.

— Что, касатик? — переспросила, улыбаясь.

— К бабушке когда поедем?

— Так никогда, милок. Там у вас, сказывали, чугунка (устар. — железная дорога) пойдёт, так дом продадут и порушат, а на его месте чугунку-то и построят. Ты же катался на чугунке-то? Хорошо было, весело? Эти, как их там, бегают… Чёрные, страшные… Паровозы, что ль?.. Не упомнишь всего то…

— Да ты что такое говоришь? Как это, порушат? — приподнялся на локтях Ваня.

— Иоган Карлыч так сказывали, — испуганно ответила старуха.

Ваня почувствовал, как у него нестерпимо защипало глаза:

— Как это, порушат?.. Как же это? Там папенька родился. Это и мой дом тоже! Там колокольчики в стенах, там Фома, там бабушка живёт? Как его рушить можно? — растерянно забормотал он.

— За бабушку свою не беспокойся, её в приют отдадут. При монастыре. Там ей лучше будет, — заверила старушка.

— Ты что, Никифоровна? Какой приют, у неё дом есть. Она там живёт…

— Не переживай ты так, Ванечка, милок, там за ней и уход будет, и забота. Старенькая она ведь, больная. А в приюте сёстры добрые. И накормят, и микстурку какую надо дадут. Будет жить, как у Христа за пазухой.

Никифоровна попыталась обнять его, но он в ужасе отодвинулся.

— Не надо ей никакого приюта, у неё свой дом есть. Дом!

Старуха всплеснула руками.

— Вот наказание-то…

— Я к ней поеду, — захлёбываясь словами стал быстро говорить Ваня. — Я теперь один. Уйду к бабушке, с ней жить стану. Нам хорошо вместе будет. Там ещё Фома с Голявкой, Урт приходить станет… Обязательно уйду.

— Тебе в школу ходить надо. Вот лето кончится, Иоган Карлович тебя сироту в школу устроит. Там и жить будешь, и учиться, — увещевала его Никифоровна.

— Тоже в приют? — задыхаясь от сдерживаемого плача, спросил Ваня. — Скажи, в приют?

— Ох ты Господи, — замотала головой старушка и, придвинувшись к Ваниному лицу, зашептала, оглядываясь по сторонам. — Иоган Карлыч — человек бедный. Сам еле живёт, да детишек у него трое. Не прокормит он всех. Ты уж Ванечка не ершись, не от злобы он тебя в эту школу отдаёт, нужда заставляет. А я тебя навещать буду, гостинцы носить. Хочешь, пряников принесу, хочешь, леденцов на палочке. И Иоган Карлыч с детишками ходить обещался. Тебе хорошо там будет… — завела она старую песню.

Ваня уткнулся головой в подушку, накрылся одеялом и зарыдал. Старушка гладила его по спине и плечам, бормотала что-то утешительное, но он ничего не слышал, всё горе, накопившееся в нём за последние дни выливалось горькими жгучими слезами.

— Ну, поплачь, поплачь, безутешный ты мой, — шёпотом, чтобы никто не услышал, сказала Никифоровна. — Горе-то тебе какое. Ох, и за что ж ты его так, Господи. Дитя ведь совсем.

Иоган Карлович стоял в уголке, похожий на сухой куст, который какой-то шутник обрядил в поношенный мундир письмоводителя. Руки его тряслись, увядшее лицо морщилось, словно от боли, выцветшие глазки суетливо моргали. Дети Иогана Карловича, тихие и испуганные, похожие на сероватые осенние облачка, появились в дверях, и замерли там, стесняясь войти. Они с жалостью смотрели то на Ваню, то на отца, не решаясь даже пошевелиться. Никифоровна замахала на них рукой и они с тихим шорохом исчезли в полумраке коридора.

Вскоре Ваня успокоился, плечи его перестали вздрагивать, дыхание выровнялось. Иоган Карлович и Никифоровна, думая, что мальчик уснул, вышли из комнаты.

— Как же так? — думал тем временем мальчик. — Неужели вот так придут и порушат дом? Не может быть этого, — успокаивал он сам себя, — дом уйдёт. Обязательно уйдёт. Он ведь давно к морю хотел. Вот и уйдёт вместе с бабушкой, Фомой и мышами.

Ваня представил, как они будут путешествовать под рассветным небом, белыми облаками, грибными дождями, высокими радугами. Им будут петь соловьи и куковать далёкие кукушки. Журавли будут махать им крыльями из поднебесья и ронять на крыльцо белые перья. Весной в открытые окна ветер нанесёт лепестков цветущей вишни. Ночные травы будут нашёптывать им красивые сны, а закатное солнце окрасит красным стены и окна. Луна прольёт на крышу невесомые потоки лунного света. Солёные морские ветра ворвутся в окна и будут весело раздувать занавески, словно паруса бригантин.

Ване стало радостно оттого, что дом с Фомой и бабушкой столько всего увидят. Он даже улыбнулся, как вдруг в голову ему пришла неожиданная и тревожная мысль.

— А вдруг, никто из них не знает, что дом хотят разрушить? Что если однажды утром нежданно-негаданно приедут люди с ломами и топорами, отправят бабушку в приют и тут же сломают дом? Никто и глазом моргнуть не успеет, а его уж по брёвнышку разнесут.

Ваню прошиб холодный пот.

— Нельзя этого допустить. Были бы живы маменька и папенька, они бы поехали туда и всё уладили. Они бы никогда такого не позволили, — подумал мальчик.

Наутро он спросил у Никифоровны:

— А бабушка знает, что её дом ломать хотят?

— Нет, — простодушно ответила та. — Зачем ей, болезной, говорить? Тревожить только. Её посадят в дрожки и отвезут потихоньку в богаделенку, а уж там она быстро про свой домик позабудет. Там хорошо, в богаделенке то. Забудет, — она вздохнула. — Ведь ей тоже горе какое. Десять лет последних, как дедушка твой помер, на чердаке просидела в окно глядючи. Разумом потревоженная. Ни сна ей, сказывают, ни отдыха нет. Эх, старость… — она снова вздохнула и задумалась.

— Ничего она не потревоженная! — вступился за бабушку Ваня. — А то, что целыми днями у окна сидит, значит, ей так хочется.

— Ох, ты не серчай на меня, милок, — встревожилась старушка. — Не со зла я, люди так говорят. Они, люди-то, мало ли что наболтают… Ты уж, прости меня старую. Сама не знаю, что плету.

Ваня сжал под одеялом кулачки, сглотнул шершавый комок. Плакать сейчас было нельзя.

— Никифоровна, принеси мне с нашей квартиры мой компас, книгу большую кожаную и коробку зелёную, жестяную из-под чая.

— Да они здесь уже, все вещи твои! — Никифоровна обрадовалась, что мальчик не сердится на её неосторожные слова. — Вчера и привезли. Они в чулане лежат. Сейчас всё доставлю.