Адсон Монтьер-Ан-Дер - Новые записки о галлах

• Название: Новые записки о галлах
• Автор: Адсон Монтьер-Ан-Дер
• Жанр: История

---

И тут я увидел её. Да, я почему-то сразу подумал, что это именно волчица. Волчица, а не волк. Она пряталась в скоплении кустарников, небольшим островком выросших на краю Марсова поля. Волчица таилась и неподвижно следила за мной, думая, что я её не замечу. Конечно же, она ждала, пока я пройду мимо, чтобы внезапно наброситься на меня и не дать мне даже возможности защититься. Что делать? Бежать? Тогда она поймет, что я её испугался, и тогда она выскочит и погонится за мной, узнав, что я беззащитен. Хотя почему беззащитен - подумал я, падая в снег и желая чуточку отлежаться - у меня же есть шест, которым, при определенной ловкости можно было бы отбиться от хищника. Да. Ты не должен бояться этой самки, демонстрируя, что ты сильнее её. Я приподнял голову: она все ещё там. Не шевелится. Выжидает. Если сейчас она выбежит, возьми жердь на изготовку и отмахивайся что есть мочи, пока она не заскулит и не заковыляет к лесу, роняя за собою кровь...Но что-то больно долго она сидит в своей засаде, словно это она меня страшится а не наоборот. Да, она по-прежнему там. Совсем не птица, а волчица. Волчица! Чего же она ждет? Чуть приподнявшись, я пополз к кустам, ожидая схватки со зверем и время от времени с удивлением вглядываясь в него, будто окостеневшего, замершего от долгого ожидания добычи. Чем ближе я приближался, тем сильнее росло мое изумление. Наконец, я перестал ползти и встал, отряхиваясь от снега и уже без всякого испуга всматриваясь в гущу кустарника. Передо мной был не живой хищник, а всего лишь каменное его изваяние, памятник! Только лишь статуя волчицы, но отнюдь не она сама! Кто воздвиг её здесь, вдалеке от города, где, казалось, всегда торжествовало одно лишь безлюдье? Исполненный интереса, я пошел к ней, желая осмотреть скульптуру и уяснить, быть может, с какой целью она была здесь поставлена. И вдруг... земля пропала подо мной, разверзлась. Что-то сбило меня с ног, и я, вскрикнув, упал как подкошенный, быстро скользя по уклону к внезапно открывшейся в земле впадине. Я пытался ухватиться за что-нибудь, удержаться от падения в эту яму, но руки мои не схватывали ничего, кроме снега, и я неумолимо скатывался в глубину образовавшегося провала. И вот я уже лечу в него и истошно зову на помощь. Но без толку. Меня никто не услышит. Это все. Это конец. Это смерть моя...

год 1885

Вы спрашиваете меня о моей последней встрече с Еленой Степановной ? Я меньше всего тогда думал, что она окажется последней. Кстати, в итоге я оказался прав, и нам ещё предстояло встретиться в будущем, когда от жизни уже ничего не требуешь, да и сам уже ничего не можешь дать ей. Тогда единственное упование - это тишина и покой, а все, что может нарушить установившуюся безмятежность - хорош ли этот быт, или нет - оказывается непрошеным гостем. Но когда мы с Леной в последний раз виделись ( я опять упомянул это слово "последний"; да ведь не последний же !), кажется в... 1885 г. Да, именно тогда я участвовал в этих знаменитых раскопках в Акмиме, ставших одними из самых удачных в моей карьере. Да, я с определенностью могу сказать, что это было именно в 1885 г. Так вот, тогда мы были ещё молоды, во всяком случае ощущали себя молодыми. Во всяком случае я так думал о себе. Ведь что такое сорок лет ? Это пора расцвета жизненных сил человека, когда все блага бытия вбираешь полной грудью, а все невзгоды и неурядицы - что ж, в этом возрасте ещё достаточно энергии, бодрости, оптимизма и отпущенных тебе лет, чтобы перебороть несчастья, пренебречь ими, постараться забыть о них... Вы легко сможете представить меня таким, каким я был в сорок лет. Никогда я не был так счастлив, как тогда. Я находился в зените своего научного энтузиазма, и самые неразрешимые казусы вынуждены были капитулировать передо мной, перед моим напором, с которым я стремился двигать вперед археологию, перед моим везением, которое есть не что иное, как сумма знания, опыта и рвения. С моего лица никогда не сходил загар. Дело не только в том, что я почти безвылазно жил в Египте, просто я всегда очень легко загорал, и при этом, возвращаясь в Россию, долго, очень долго сохранял этот смуглый цвет кожи, который никак не хотел смываться и, к моей большой неловкости, сильно выделял меня из толпы бледнолицых петербуржцев. Здоровье мое было отменным, страсть к жизни - просто кипучей, фортуна во всем благоприятствовала мне - одним словом у меня не было никаких причин роптать на судьбу. Правда - почти никаких. Моя личная жизнь до сих пор не была устроена. Но я не только не винил в этом никого, кроме себя, но даже к собственным самообвинениям привык настолько, что незаметно начинал свыкаться со своей холостой жизнью. Я начинал забывать, для чего я, собственно, занялся наукой. Поначалу ведь цели, которые я преследовал, были совсем иными, чем романтическая жажда открытий и стремление к научным степеням. Последнее было лишь средством, а не целью. Оно рождалось из какого-то чувства соперничества, подхлестываясь, так сказать, извне, а вовсе не из-за моей любви к науке. Но просто из-за любви. Из-за моей любви к ней, Лене - для вас она Елена Степановна. Мог ли я не пойти в науку, если Лена безумно стремилась в нее, если она все время так благоговела перед ученым людом, всегда мысленно приобщая себя к синклиту бородатых мудрецов, взиравших на неё поначалу с картинок в учебниках ? Как она стремилась встать с ними вровень, как самопожертвенно и истово хотела войти в их элитарный круг ? О, если я вам все расскажу, вы можете не поверить, как девушка - я мысленно возвращаюсь к нашим студенческим годам - может так истязать себя, так немилосердно к себе относиться ради покорения какого-то призрачного научного Олимпа. Мы же ведь смеялись над ней тогда. Нам невозможно было представить, что она сможет добиться своих целей, которые нам казались фантазией, пустой одержимостью. Однако, её настойчивость, эти её ночные штудии, эти занятия языками, профессорские семинары, бесконечные курсы, стопки книг, закладки которых на глазах передвигались все дальше и дальше к последним страницам все это постепенно заставляло нас пересмотреть свои взгляды на её усилия. Нет, не потому, что мы поверили в нее. Просто стало ясно, что если наши ернические подшучивания будут продолжаться, она в конце концов перестанет нас впускать в свою жизнь - нам уже не будет места в её помыслах. Я же, как я вам рассказывал, был одержим ею так же, как она была предана науке, и я не мог себе представить, чтобы Лена исчезла из моей судьбы. Я знал, я с самого начала знал, что мы созданы друг для друга, и она, вторя моим переживаниям, не раз говорила мне, что ей ни с кем так не было хорошо, как со мной. Да, она отвечала мне взаимностью, и я чувствовал, что для того, чтобы не потерять её, чтобы мы были вместе, я должен стать на её высоту, должен преодолеть себя, заняться тем, что мне в принципе было неинтересно - только так я не упал бы в её глазах. Я помню мои такие нелепые первые усилия в деле постижения наук. Что это было, как не зубрежка ? Как не эклектическое начетничество ? Как не беспорядочное, волевое чтение совершенно нелюбопытных мне книг ? Но теперь я мог поддержать с ней разговор не только о погоде, не только о взбалмошных соседях, с которыми совершенно невозможно жить. Было совершенно очевидно, что чем больших результатов я достигну, те более ценен буду в её глазах, а заслужить её - что было для меня важнее ? Вот так Бог предопределил мне в жены женщину, для которой ученость мужчины, если уж она думала о спутнике своей жизни, являлась самым первостепенным качеством. Так нехотя я приобщался к знаниям, все более, однако, втягиваясь в них, все менее становясь к ним равнодушным. Избирая круг своих интересов, я делал осознанный выбор, стремясь идти совершенно независимой от Лены дорогой: она выбрала Францию, я - Египет, она интересовалась историей, я - археологией, её привлекало христианство, я же погрузился в какие-то дебри, в совершенно доисторическую эпоху. Посмотрите, что любовь делает с человеком : разве мог я представить, что точно также буду читать по ночам, заказывать в библиотеках книги на иностранных языках, выгадывать каждый час, каждую минутку, чтобы посвятить их образованию ? Однако, это не только было именно так, но я всерьез начинал интересоваться тем, чем занимаюсь. Годы моей учебы, а прежде всего годы моей работы - это время моего, можно сказать, "яростного" служения науке. Разъярен я был не только бесконечным по сути числом прорех в наших знаниях о древнем мире, но большей частью тем, что мои занятия - экспедиции, раскопки, конференции, публикации - никак не делают нас с Леной ближе. Мне приходилось часто, иногда подолгу быть в северной Африке, и я бесился оттого, что Лены нет со мной, что нас разделяют такие огромные величины как расстояний, так и времени. Я был в замкнутом круге: бросить науку - я в миг перестану что-либо значить для нее; заниматься Египтом - значит вечно находиться от неё вдалеке; и только письма вот все, что нас соединяло. Я понял, в какую ловушку я угодил, и в этом кругу я бегал, словно белка в колесе. Возможно, эта моя ярость была одной из причин моей непоседливости, моего трудоголизма, моей неугомонности, которая вызывала восхищение у иностранных коллег. Время шло. Я все больше увлекался своими исследованиями, все длительнее квартировал в Каире. Работа невольно из средства превращалась в цель. И я и Лена постепенно привыкали к тому, что наши встречи нечасты и коротки, выпадая на те отдушины, через которые мне иногда удавалось выбраться из своего Египта. Я любил её. Она любила меня. Но в наших непродолжительных свиданиях всегда ощущалась двусмысленность. Очевидно, что я был теперь слишком поглощен своей работой, невольно отвыкая от Лены во время своих длительных командировок. Возможно поэтому при наших встречах ей казалось, что я стал равнодушен к ней. Привив мне страсть к науке, она невольно содействовала нашему отчуждению. Если мы были вместе дай Бог, чтобы месяц в году, это, конечно, никак не способствовало усилению близости, приведшей бы к заключению брачного союза. Иногда у меня сердце просто разрывалось и начинала мучить бессонница - ну как мне быть, что делать в такой ситуации ? Я понимал, что моя любовь постепенно становилась в зависимость от моей работы. Чувствовала это и Лена.