Рязанов Михайлович - Наказание свободой

• Название: Наказание свободой
• Автор: Рязанов Михайлович
• Издательство: Издательство АМБ
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009

Рассказы второго издания сборника, как и подготовленного к изданию первого тома трилогии «Ледолом», объединены одним центральным персонажем и хронологически продолжают повествование о его жизни, на сей раз — в тюрьме и концлагерях, куда он ввергнут по воле рабовладельческого социалистического режима. Автор правдиво и откровенно, без лакировки и подрумянки действительности блатной романтикой, повествует о трудных, порой мучительных, почти невыносимых условиях существования в неволе, о борьбе за выживание и возвращение, как ему думалось, к нормальной свободной жизни, о важности сохранения в себе положительных человеческих качеств, по сути — о воспитании характера.

Второй том рассказов продолжает тему предшествующего — о скитаниях автора по советским концлагерям, о становлении и возмужании его характера, об опасностях и трудностях подневольного существования и сопротивлении персонажа силам зла и несправедливости, о его стремлении вновь обрести свободу. Автор правдиво рассказывает о быте и нравах преступной среды и тех, кто ей потворствует, по чьей воле или стечению обстоятельств, а то и вовсе безвинно люди оказываются в заключении, а также повествует о тех, кто противостоит произволу власти.

---

А однажды Коля меня удивил, предложив:

— Послухай вирши.

Негромко, нараспев Коля начал читать стихи. Сомневаться в этом не приходилось, звучали чёткие рифмы. Однако смысла стихотворения я не уловил. Так, лишь отдельные слова.

— Ты сочинил? — поинтересовался я.

— Ни! — воскликнул Коля.

— Шевченко, Тарас Григорьевич? — исчерпал я свою эрудицию.

— Иван Франко, — подсказал Коля.

Мне это имя ничего не говорило. Правда, в Челябинске, на полках магазина подписных изданий я видел бордовые томики с этой золотом тиснутой на переплёте фамилией, но почему-то никогда в них не заглядывал.

Познакомился с этими томами я в камере-одиночке, куда меня водворили после страшного события: на глазах у меня изнасиловали взрослого мужчину, после чего я не смог есть и вставать с нар. Такое моё поведение на третьи сутки заставило старосту камеры вызвать надзирателей, которые после осмотра меня врачом и привели в одиночку. В ней я находился дней десять. Или больше. Врач каждый день мне давал какие-то таблетки, и я постепенно пришёл в себя. Потом меня возвратили в ту же камеру. Я ожил, стал соображать, нормально разговаривать. Кроме стихов Ивана Франко я успел прочесть, вернее перечитать, роман В. Гюго «Отверженные».

— Красивые стихи. Но непонятные, — признался я Коле. И он строку за строкой перевёл весь тюремный сонет.

— Он, что, сидел? — догадался я. — Революционер?

Я обожал революционеров. И не меньше приключений любил читать книги об отважном Камо, о благородном Кирове, о добром дедушке Ленине…

— У меня есть пачка папиросной бумаги, я её в кисете с махрой храню. На её листочках мелкими буковками химическим карандашом записываю стихи, песни. Запрещённые. Есенина. Вертинского. Лещенко. Знаешь Сергея Есенина?

Коля не знал. И это для меня было удивительно — не знать стихов и песен есенинских.

— Я тебе дам прочитать. Только ты — осторожнее, не попадись. Сколько раз надзиратели шмонали, не нашли, — похвастался я.

Кисет-тайник воспринимался мною как крохотный уголок, куда я мог укрыться от постоянного надзора окружавших, от ищуще устремлённых на тебя мельтешащих глаз. Как это ни трудно было, но я выискивал мгновения, чтобы уединиться с обломком карандаша и записать не только понравившуюся песню, но и отдельные мысли — свои, поведать о том, что тревожит, задевает, заставляет размышлять.

Как-то само собой получилось, что я потянулся к двум людям, показавшимися мне близкими, — к Комиссару и Христосику. Причём один утверждал, проповедовал, что никакого Бога не было, нет и не может быть, — его выдумали слабые духом люди, а есть великая идея, служить которой — подлинное счастье, другой убеждал и тоже проповедовал, что Бог творец всего и что следует жить по его заповедям. И мы как бы руководимы этим всемогущим Богом. И должны служить ему. За что и получим якобы по делам своим. А за строительство счастливого будущего для всего человечества на Земле не получим ничего. Потому это великое дело требует бескорыстия. Единственная награда — участие. Мне больше по душе пришлось то, чему отдал себя Комиссар.

Другое дело, если б я верил в Бога. А как служить тому, во что не веришь?

И всё-таки после нескольких бесед мы с Колей стали друзьями. Правда, о Боге при нём я старался не упоминать. Но если друг всё же затевал разговор на эту тему, я не уступал ему — изобличал несостоятельность религиозных мифов. Дружба не должна довлеть над истиной. А Коля с такой непосредственностью рассусоливал о Боге, словно был знаком с ним лично. И к тому же находился в дружеских отношениях. И события, описанные в Новом Завете, пересказывал и объяснял как очевидец. Особенно забавным мне показалось изложение эпизода, когда Христос ходил по воде. Коля ничуть не сомневался в достоверности этого события. Или взять случай возвращения слепому зрения. Ладно, если б Христос оперировал больного или лечил бы его какими-то лекарствами, а то — размешал дорожную пыль в собственной слюне, намазал этой грязью глаза слепца — и он прозрел! Я не вытерпел и откровенно сказал Коле: как можно верить в подобную ахинею? А он опять своё талдычит: для Бога нет ничего невозможного. Тогда я уяснил: разубеждать друга в его религиозных заблуждениях — бесполезно. И прекратил с ним спорить. Хочется ему верить — пусть. Это его личное дело.

А как человеку я ему доверял полностью. Христосик — не предаст. И не сподличает. Не обокрадет. Как и Комиссар. Больше — некому. Наверное, среди тысяч товарищей по несчастью и есть такие же честные и благородные, да они мне неизвестны — поди сыщи.

Мы опять прогуливались вдоль запретки. Попки уже приметили нас и не окрикивали, не грозили пристрелить. Нам не только никто не мешал, но и не слышал, о чём мы откровенничали. А в этот раз я поведал моему спутнику, что если выживу, то обязательно напишу обо всём увиденном и пережитом большую повесть. Чтобы люди её прочли и поняли: так с людьми обращаться нельзя. Причём рассказать я должен лишь правду. Тогда мне поверят. И прекратят творить это зло, которое порождает ещё большее зло. А от него всем плохо.

Коле моя задумка очень понравилась. Он, оказалось, не против того, чтобы обличить зло и тем самым покарать его.

В этот вечер мы обошлись без споров. Хотя собеседник и не упустил возможности провозгласить, что не следует осуждать других, ибо повинны не они, а какие-то самостоятельно существующие силы зла. И их руководитель — дьявол. Он искушает людей. Но я-то знал, что каждый сам себе и Бог и дьявол. И потому должен отвечать за то, что выбрал. И содеял. Перед самим собой и другими. Коля же твердит: только перед Богом человек ответственен. А я ему: Бог-то Бог…

Но во многом наше понимание жизни совпадает. Например: за добро следует платить тем же. Не причинять другим зла. Признавать свои ошибки. По возможности исправлять их и не допускать впредь. Уважать тех, кто этого достоин. А по убеждению Коли — всех. И не за силу, как принято у пацанов уличных и в тюрьме, а за справедливость. За доброту. За другие хорошие качества человеческого характера.

Тогда я не отдавал себе отчёта, что в беседах и спорах с Колей я продолжаю определять свои нравственные правила. Мне мнилось, что делюсь накопившимся на сердце, требующим участия. Я искал ответа на то, что мучило меня, тревожило, бродило во мне, словом, как говорится, изливал душу.

В беседах с Колей я преодолел недоверие, недозволенность рассуждать откровенно, высказывать своё, лишь в тебе зародившееся. Сколько от разных людей пришлось слышать, что никому не интересно моё, личное. Что ценно лишь уже выработанное кем-то другим. Особенно старательно внушали мне это в школе. Да и отец, даже когда я доверял ему что-то очень значительное, чем загорался и жил, обычно насмешливо отвечал, что сказанное мной — ерунда в сравнении с мировой революцией. Для него, по-видимому, всё, кроме него самого, было ерундой. Да и другим я не нужен был со своими мыслями и переживаниями. Едва ли не единственным человеком, которому я был интересен, — Мила. Да вот Коля появился. А ведь довериться здесь можно, чтобы не пострадать самому, далеко не каждому. А лучше, как я ещё недавно думал, — вообще никому. Чтобы не рисковать. И защитить себя от паразитов и провокаторов. Глухая защита — вот надёжная броня.

Едва ли не впервые в своей куцей жизни я встретил человека, ненавидимого и презираемого многими, за то, что всегда старался сделать для них — для всех — добро. И я не мог понять почему. Ведь такое отношение к Христосику, каким его все или почти все считали, противоречило здравому смыслу, которым должно руководствоваться общество. Выходит, не всякое общество — здравомыслящее. Особенно здесь, в неволе, где всё шиворот-навыворот. В сравнении с волей.

К тому времени однодельцы вовсе отвернулись от меня. Серёга и Витька крутились возле блатных, Кимка ни о чём другом не думал, как набить собственный желудок, и шестерил на кухне. А Серёга стал относиться ко мне откровенно враждебно после моих резких высказываний о блатных, об их паразитической сути.

Потому я, может быть, и потянулся к Христосику. И дружба с ним крепла день ото дня. К тому же жить стало немного посытнее — мама ежемесячно помогала мне продуктовыми посылками. Как ни тяжело ей приходилось, она выкраивала из скудного семейного бюджета и мне. В первой же посылке я получил и «Логику». И она стала моей самой читаемой книгой. Любимой.

С Колей мы сдружились настолько, что стали придерживаться друг друга. Но вскоре — и неожиданно — нашей дружбе наступил конец.

О причине ссоры расскажу подробнее, заранее повинившись, что был неправ. Жаль, что этого я тогда не понимал. И не мог понять.

В нашей палатке, в противоположном углу, напротив моего места, под вторыми нарами, на земле, поселилось жалкое существо по кличке Невеста. Я и раньше наблюдал подобных изгоев. И презирал их. И никогда не общался с ними. Даже не заговаривал. Настолько они мне были омерзительны.