Рязанов Михайлович - Ледолом

• Название: Ледолом
• Автор: Рязанов Михайлович
• Издательство: Издательство АМБ
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-8057-0710-1

Этот том начинает автобиографическую трилогию под общим названием «В хорошем концлагере» («Ледолом», «В хорошем концлагере», «Одигитрия»).

В первом томе повествуется о событиях, произошедших в жизни автора с тысяча девятьсот тридцать шестого по март пятидесятого года, когда он по стечению обстоятельств оказался в тюрьме. В остальных книгах отражены наиболее значительные события вплоть до середины восьмидесятых годов.

---

— Не. А зачем?

— Слышь, Юрк, не нужна ли ему наша помощь?

«В следующий раз спрошу», — решил я, потому что друг на мой вопрос лишь неопределённо пожал плечами. Но «следующего раза» не состоялось. Бобылёвы сами срочно собрали урожай. Пока другие не опередили. Отца Юркина отпустили на целый день. И они управились. На заводской машине и привезли.

…Через неделю с жареной спины моей — уж в который раз за лето — слезла кожа, и на её месте наросла новая, поначалу очень болезненная и чувствительная к теплу и прикосновениям. А колодезное происшествие постепенно забылось. Единственное, что надолго врезалось в память, невероятная синь словно вырубленного квадрата полуденного неба, синего-пресинего, и хрустальной яркости звёзды, с надеждой мерцавшие мне в глубине колодезя. Так его назвал путевой обходчик.

1957 год Гвоздика

Гвоздики пряные, багряно-алые
Вдыхал я вечером — дала их ты…
А ночью снились мне сны небывалые,
И снили алые цветы… цветы…

Мне снилась девушка такая странная,
Такая милая, а взгляд — гроза.
И душу ранили мечты обманные,
И жгли лучистые её глаза.
И снилось, будто бы на грудь усталую
Припала с ласками, на грудь мою…
Гвоздику пряную, багряно-алую,
Благоуханную с тех пор люблю.

Александр Ширяевец Пробуждение. 1915. № 15

Водолазка[198]

Лето — осень 1945 года

— Жавтра на Подгорнай[199] кошти выброшат, — почти шёпотом зажужжала Герасимовна, приблизив свои губы к уху моей мамы. — В акошке. От верново шеловека шлышала. По блату. Штаруха одна. Вожля калбашного жавода и живёт. По два кило в руки, по жапиши.

«Запись» значила проставление организаторами очереди на ладони химическим карандашом номера каждому очереднику.

С заговорщическим видом Герасимовна озабоченно зыркала по сторонам, словно опасаясь: не подслушал бы кто. Меня её поведение изрядно удивило: здесь, на общей кухне, кого она опасается? Похоже, бабке постоянно бластилось, что её могут подслушать, незаметно подсмотреть и этим нанести урон.

— Егорка пушшай утрем пораньше прошнётша, да вмеште и пойдём, ш Богом…

— Не с богом я отправлюсь за костями, а с корешами, — решил я. — Богу кости ни к чему. А вот Юрке и Вовке с Генкой очень даже будут кстати — бульон сварить. К тому же редкая удача — кости будут «давать» по дешёвке и без продуктовых карточек.

Перед сном я очень удачно успел обежать друзей — Юрку Бобылёва и Игорька Кульшу — и поделился с ними бабкиным секретом. Хотя у Игорёшки Кульши мать работала продавцом в хлебном магазине, от двух килограммов костей и они не отказались. Не одни воры в магазины поустраивались, встречались и честные продавщицы.

— Утром с Галькой собрались на поле, на седьмой километр, — деловито сообщил Юрка. — Картошку второй раз окучивать. Вот уж и тяпки наточил.

— Эх ты. Это ж натуральные свежие говяжьи или свиные кости. А вдруг с мозгом попадутся? Навар такой получится — со всей Свободы собаки сбегутся на запах. А прополку можно и на завтра…

Юрка колебался.

— А не свистит[200] твоя бабка? — усомнился он.

— Да ты что?! Бабка — честная.

— Божись.

— Во! — я прикоснулся пальцем к звёздочке на своей тюбетейке. — А на картошку мы вместе послезавтра чесанём. За одно и того одноногого инвалида поблагодарю. Ну?

Гарёшка согласился не раздумывая — фартовый случай, не часто выпадает, всякому дураку понятно.

— А что мы из тех костей сварим? — поинтересовался я у мамы, уже лёжа в кровати. — Борщ? Или щи?

О вкусном, наваристом борще со сметаной я уже давно, можно без преувеличения сказать, мечтал.

— Зелёный суп. Молоденькой крапивы нащиплешь, ботвы свекольной аккуратно срежёшь, моркови покрупнее выдернешь пару штук, вот и получится суп на славу, — посоветовала мама. И предостерегла:

— Картошка ещё не подросла — один горох. Не трогай.

— И без картошки сойдёт, — подумал я. — С костями-то.

Мама разбудила меня — солнышко лишь наполовину выглянуло из-за крыш.

Обвеваемый утренней сыростью, по ещё холодным булыжникам мостовых я пробежался до Юрки и Гарёшки, к Сапогам заглянул, и мы по безлюдной, но уже чисто подметённой матерью Альки Каримова родной улице Свободы припустили к реке.

Обнесённый зелёным высоким забором — по ту сторону которого хрипло и грозно брехали цепные псы — колбасный завод, так все называли мясокомбинат, выглядел неприступным и опасным. Посередине забора, у совершенно незаметных, закрытых изнутри ставней, собралась немая неподвижная длинная очередь из стариков и старух, начавших бдение, вероятно, ещё с ночи. Бегали по берегу и несколько пацанов с девчонками, явно знакомых между собой. Местные, нагорновские.

Тут же, в дорожной пыли, втихомолку играли две или три совсем маленьких девочки — их для получения номеров привели. Тоска какая-то! Заняться бы чем-то стоящим! Но вот началось!

Мне на наслюнявленной ладони химическим карандашом вывели номер тридцать семь. Герасимиха, обогнавшая нас, привела с собой большеголового внука Валерку, чтобы получить лишний номер. Малыш спал, положив рахитичную голову ей на колени, обтянутые широкой длинной юбкой, сшитой из разноцветных ситцевых лоскутков. Мне она шепнула, что номер мне выпал нехороший: «от шатаны». На болтовню бабки я не обратил внимания — мало ли предрассудков ей может взбрести в голову.

На выцветшем светло-голубом небе — ни тучки. Как под таким солнцем усидишь возле закрытых ставней киоска? И уйти нельзя — вдруг пересчёт. Решили: оставляем в очереди дежурного, остальные — купаться. Миасс — рядом. Стремглав с пригорка вниз — аж пятки к затылку подбрасывает. На ходу скидываю тюбетейку, рыжевато-белёсые трусы, ещё в прошлом году чёрными были — выцвели, ветхую майку — и бултых!

Во все стороны серыми стрелками с невероятной скоростью скользят мальки речной рыбёшки — спасаются.

Ах, Миасс, отрада наша! Без оглядки наперекор течению что есть сил гребу на серёдку — с азартом! И брызги от бултыханий ногами зеркальными осколками слепят, и на душе весело так, что забываешь обо всём на свете, о многочисленных заботах и обязанностях, — свобода! Помнишь лишь о номере на ладони.

Остров-сад остаётся слева, течение всё дальше сносит меня к ЧГРЭСу. Пора возвращаться назад.

Подплывая к желанному берегу, я заметил неподалёку в водной ряби чёрную собачью голову. Животное плыло мне навстречу. Увидев меня, собака резко развернулась и ещё резвее зачапала лапами по поверхности воды, устремившись к берегу. Я — за ней. Но рука…

Мы выучились плавать, держа одну руку над поверхностью воды. Её нежелательно мочить — на ладони написан порядковый номер — право на получение того блага, ради которого мы вынуждены провести томительные часы ожидания в длиннющей очереди.

То ли я уже изрядно выдохся, то ли собака оказалась более выносливой пловчихой, но она первой выбралась на илистый берег, положила на землю что-то сизо-розовое, свисавшее из пасти, оглянулась в мою сторону, отряхнулась всем телом, исторгнув веер радужных брызг, снова подхватила это «что-то» и зарысила прочь, к овражку, направо.

Я истратил так много сил, что колени подсекались, когда выбрался из воды. Мне бы бухнуться на траву да отдышаться, подставив грудь уже тёплым солнечным лучам, но любопытство: что это за собака, какую штуковину она несла в зубах и куда скрылась, — заставило меня шустро натянуть немудрящую одежонку и ринуться вслед за ней.

Столкнулись мы неожиданно. Собака с лаем выскочила из глиняного выкопа, их здесь было немало, мелких и настолько глубоких, что можно свободно уместиться вдвоём-втроём: в овражке окрестные жители брали глину для штукатурки домов и кладки печей. Я сам отсюда дважды привозил в старом корыте прекрасную глину — замазать щели в общей кухонной плите.

Незнакомка выглядела настолько свирепой и решительной, что я отступил, не повернувшись, однако, к ней спиной, чтобы не вцепилась. Меня в жизни ни одна псина не укусила, всегда с ними ладил. Первый раз такое непонимание встретил.

Что она — взбесилась? И тут я заметил возле норы растерзанный лоскут каких-то скотских внутренностей!

Вот оно что! До чего же умная сука! Вылавливает куски кишок и всякие другие мясные отходы, которые с заводскими стоками из огромной железной трубы сбрасываются в Миасс. Ту трубу мы изучили хорошо. По ней можно от берега отойти к середине реки и нырнуть сразу в глубину. Вот почему вокруг этой трубы под камнями водилось всегда так много раков — они лакомились отбросами из цехов колбасного завода. Иной раз мне удавалось натаскать клешнятых полную двухлитровую кастрюлю — на зависть многим пацанам, промышлявшим недалеко от берега, где не столь глубоко. Да и не всем взрослым такое удавалось. Поэтому из-за ловли раков я и нырять научился и натренировал себя задерживать дыхание, перегоняя воздух в легких, не выдыхая его до последней возможности терпения, настолько преуспел в нырянии, что под водой пересекал поперёк весь Миасс — со свободской стороны до Острова-сада, чем чрезвычайно гордился. И обоснованно — никто из знакомых пацанов не мог побить моего рекорда. И по количеству отловленных раков — тоже.