Теодор Крёгер - Четыре года в Сибири

• Название: Четыре года в Сибири
• Автор: Теодор Крёгер
• Жанр: Биографии и Мемуары

Немецкий писатель Теодор Крёгер (настоящее имя Бернхард Альтшвагер) был признанным писателем и членом Имперской писательской печатной палаты в Берлине, в 1941 году переехал по состоянию здоровья сначала в Австрию, а в 1946 году в Швейцарию.

Он описал свой жизненный опыт в нескольких произведениях. Самого большого успеха Крёгер достиг своим романом «Забытая деревня. Четыре года в Сибири» (первое издание в 1934 году, последнее в 1981 году), где в форме романа, переработав свою биографию, описал от первого лица, как он после начала Первой мировой войны пытался сбежать из России в Германию, был арестован по подозрению в шпионаже и выслан в местечко Никитино по ту сторону железнодорожной станции Ивдель в Сибири. Он описывает свои переживания как немецкий военнопленный, рассказывает о своей дружбе с капитаном полиции Иваном Ивановичем и женитьбе на прекрасной татарке Фаиме, о защите немецких и австрийских военнопленных, о том, как он инициировал строительство школы. Роман драматично заканчивается закатом городка Никитино в буре Октябрьской революции. Общий тираж этого романа превысил миллион экземпляров.

---

Я посвятил братьев Исламкуловых в мои планы бегства, так как я снова и снова видел, с какой нежностью они общались со своей сестрой. Кроме того, мне нужно было покупать оружие, боеприпасы, инструменты и запасы и где-то это все прятать.

Подготовка длилась уже много недель. Приобретение оружия было исключительно трудным. Теперь все было готово, вплоть до самой незначительной мелочи.

У Исламкуловых в конюшне с некоторого времени стояла маленькая, косматая сибирская лошадка. Фаиме назвала ее «Колькой» [ласкательное имя для Николая]. Животное было сильным и терпеливым; о нем заботились с особенной тщательностью. Рядом с гнедым, бодрым Колькой стояли сани и в самом глубоком, самом скрытом углу конюшни две смазанные, совсем новые солдатские винтовки с 250 патронами и для надежности также штыки к ним, а также дробовик. Запас мясных консервов, банки с сухарями, сушеное, вяленое мясо, два полных комплекта одежды самоедов из лучших шкурок, спиртовой кипятильник, топор, пила, нож, гвозди, брезент и еще много разного.

В последнее время мы с Фаиме часто оставались у Исламкуловых до позднего вечера. Мы даже иногда ночевали там, чтобы в день побега наше внезапное отсутствие не бросилось сразу в глаза.

Я надеялся, что таким путем получу нескольких часов форы. Также я планировал идти не по дороге к ближайшей станции, а наоборот, ускользнуть в противоположном направлении. На пути к станции как, вообще, к железнодорожным линиям меня искали бы значительно больше, чем где-нибудь в лесу, на всех этих обходных тропинках и затерянных лесных просеках. Если, однако, немногочисленные преследователи там задержат меня, то у меня все еще была возможность защищаться с помощью двух армейских винтовок. Фаиме научилась быстро перезаряжать магазины.

Взятого продовольствия хватило бы нам двоим на целый месяц; лес снова и снова мог бы пополнять его.

Если зима будет очень сурова, и мы не сможем двигаться дальше, то у нас всегда была возможность перезимовать у северных кочевых народов. Полярная зима, если уметь построить снежную хижину, оказывается вполне сносной и для нас, жителей центральной Европы. В полярных местностях не знают полиции, особенно в России. Весной – к тому времени о нас давно бы забыли – мы могли бы потом приблизиться к границе.

Маршрут бегства был довольно точно разработан, если можно вообще говорить об установлении дороги протяженностью более трех тысяч километров, преимущественно через леса и снежные пустыни.

Дорога должна была вести нас сначала в северную Сибирь, так как преследование почти всегда ограничивалось железнодорожными линиями и их связями. Потом на запад через Урал, дальше в район Архангельска на Белом море. Там, вероятно, можно было бы ускользнуть на баркасе, так как Белое море благодаря влиянию Гольфстрима часто замерзало только в декабре. Если водный путь был слишком опасен, то можно было попытаться попасть от Архангельска через самую северную русско-финскую границу в Швецию. Эти самые северные области предлагали очень большую перспективу успеха, так как они были очень слабо заселены и были очень холодны, и поэтому преследование на этих территориях остается всегда очень сложным.

Ничто не указывало на наши планы бегства. Так же как Никитино готовился к зиме и к зимней спячке и хозяева лавок и большинство жителей наполняли свои кладовые, то я тоже проводил разные изменения в моей квартире.

В комнате был построен камин, полы выложены толстыми, домоткаными коврами, большие собачьи шкуры сшивались и тоже использовались как ковры. Окна с двойными рамами были недавно замазаны, только маленькие форточки устанавливались для вентиляции комнат. Входная дверь была обшита толстым войлоком, на дворе сложена гора дров; несколько дней назад начали топить.

Сильный ветер много дней хлестал по пустынной местности.

Осенний дождь погружал все в меланхолический, холодный, влажный серый цвет. Он сделал широкие лесные дороги через далекие земли едва проходимыми и настраивал людей на печальное, ворчливое, сонное состояние. Потом еще раз пришла сияющая солнечная погода, издалека слышали голоса, лай дворняжек, возгласы, пение и игра на гармошке и балалайке, смеющиеся и визгливые девичьи голоса, одиноко затихающий выстрел охотника.

В воздухе уже чувствуется мороз. Каждый день может принести нам снег. Стрелка барометра, которая сначала упала так низко, поднималась быстро, все же, в течение последних дней она снова постоянно падает.

Каждый день может принести нам снег – тогда настанет зима!

Каждое утро мы просыпаемся, и теперь наш первый взгляд всегда направлен из окна на улицу: не выпал ли уже снег?...

Мы тогда надеемся всегда на следующий день. Это только лишь промежуток из немногих, совсем, совсем немногих дней.

В течение дня я тоже нередко спрашиваю:

- Фаиме, не идет ли еще снег?

- Нет, Петруша, но совсем, совсем скоро!

Я, как часто бывало, положил свою голову на колени Фаиме. Девушка сидела на подушках, которые лежали на толстом ковре из собачьих шкур. Она охотно сидела, как это делают жители Востока, на полу и тихо качала мою верхнюю часть туловища, так же как укачивают маленьких детей.

Поленья в камине горели, трещали и распространяли приятное тепло вокруг нас. В углу светилась лампада. Снаружи плакал и ревел ледяной ветер. Иногда он нажимал на оконные стекла, и мы чувствовали, как сильно тряслась деревянная постройка.

Теплый, стеганый домашний халат, две толстых косы иссиня черных сверкающих волос, два глаза, которые видели только меня в далеком мире, руки, которые гладили только меня, губы, которые страстно целовали только меня, маленькие, голые ножки, которые с первого дня неутомимо выравнивали мне дорогу к свободе, аромат любимого человека, которого мы встречаем единственный раз, а потом приходит только лишь пустота... все это окружало меня со всеми его невидимыми колебаниями, которые только обнаруживают в нас, людях, наличие души. Спокойный свет лампады и в слабом свете едва освещенное, бородатое лицо святого... он сверху улыбается нам.

- Знаешь ли ты, что на рынке рассказал мне старый вогул? Прекрасная, чудесная новость, Петруша. Она укачивает меня дальше, равномерно и убаюкивая, приближает свой рот к моему уху, и ее горячее дыхание шепчет: – На севере первый снег выпал уже пять дней назад... три дня снег шел беспрерывно... скоро, совсем скоро мы оба убежим... убежим... убежим...

***

Внезапно ко мне приходят высокие гости. Это генерал и Иван Иванович.

- Дорогой господин Крёгер, – начинает генерал, – я пришел с просьбой к вам. Будьте моей правой рукой, в подлинном смысле слова. Помогите мне в обращении с вашими товарищами, так как я не знаю вашего языка и больше не ориентируюсь... Вы хотели бы это делать?

- Это по моей инициативе, дорогой друг; я долго хлопотал об этом у его превосходительства, – говорит, сияя, полицейский капитан.

- Да, правда, Иван Иванович меня очень просил об этом. Он говорил мне так часто: «Все же, мой друг Крёгер всегда ищет себе работу, позвольте ему разбираться со своими соотечественниками и помогать им».

У меня перехватило горло, я судорожно сжимаю руки.

- Я не могу, ваше превосходительство! Ради Бога, я действительно не могу, – срывается внезапно в ужасе с моих губ. Кровь приливает мне в голову, лоб покрывается потом.

- Дорогой господин Крёгер, – говорит спокойно и мягко генерал, – вы хотите отвергнуть мою просьбу? Человек с таким добрым сердцем, и к тому же немец? Вы не хотите помочь старику, который мог бы быть вашим отцом, не хотите помочь вашим землякам в притесненном положении? Но вы же вряд ли сказали это всерьез?

- Ваше превосходительство... простите меня... я не могу... ради Бога, я не могу!

Тягостное молчание. Мой пульс бешено колотится.

- Почему же нет, мой дорогой господин Крёгер? – снова звучит кроткий голос старого офицера.

- Я не могу!... Я не могу!... Я... не могу...! – я прижимаю руки к вискам и к ушам, чтобы не слышать слов, которые снова и снова обращаются ко мне.

- Я полагаю, что понимаю Вас. Не нужно сразу, но действительно придите скоро ко мне, и вы согласитесь. Я очень прошу вас об этом, господин Крёгер.

Озадаченно Иван Иванович смотрит на меня. Мой отказ для него остается навечно загадкой. Мы подаем друг другу руки, мужчины уходят. Я не в состоянии проводить их до двери.

-... Фаиме...

Это крик неудержимого отчаяния. Я падаю перед нею на колени, упираюсь лицом в ее лоно... я всхлипываю. Мое самообладание подходит к концу. Я только лишь смертельно огорченный, разочарованный слабый ребенок.

Она позволяет мне выплакаться.

- Мой бедный ребенок, мой дорогой, дорогой мальчик, мой маленький Петр, не плачь, не плачь, мой милый, – шепчет она.

Ее руки успокаивают меня.

Я внимательно прислушиваюсь глубоко, глубоко к себе самому...