Абу Мухаммед Али Ибн Хазм - Средневековая андалусская проза

• Название: Средневековая андалусская проза
• Автор: Абу Мухаммед Али Ибн Хазм
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Древневосточная литература

Сборник включает произведения разных жанров, созданные в X—XV вв.: «Ожерелье голубки» Ибн Хазма и «Повесть о Хаййе ибн Якзане» Ибн Туфейля, ранее уже издававшиеся, и рассказы и хроники разных авторов, впервые публикующиеся на русском языке.

Философская притча о смысле человеческого бытия, трогательные любовные истории и назидательные поучения, рассказы о поэтах и вазирах, воителях и правителях — все это найдет читатель в книге, которая в первый раз столь полно познакомит его со средневековой прозой арабской Андалусии.

---

Я говорю еще:

Благословен твой край родной, где все живут на всем готовом;
Там благоденствует народ наперекор враждебным ковам;

Там каждый камень — самоцвет, а тернии подобны розам,
А наилучший мед слывет водой в богатстве родниковом.

Один из видов непритязательности — когда удовлетворяются посещением призрака во сне и приветствием видения; приходит это лишь от воспоминаний непокидающих, обетов неизменных и нескончаемых мыслей; и когда засыпают глаза и успокаиваются движения, прилетает призрак. Об этом я говорю:

Был юноша осчастливлен отрадным ночным виденьем,
Хотя влюбленного стража держала под наблюденьем;

И я всю ночь веселился, вкусив такие восторги,
Что ради них пренебрег бы любым другим наслажденьем.

Ко мне пришел призрак милый, когда воцарился сумрак,
И сердцем распоряжался, как вечным своим владеньем.

Явилась мне, как и прежде, хотя лежала в могиле,
И кто на моем бы месте считал ее наважденьем?

Мы стали, какими были; былое как бы вернулось,
Мою порадовав душу во сне двойным награжденьем.

Поэтами сказаны о посещении призрака слова диковинные, ими изобретенные, и каждый опережает другого, высказывая какую-либо мысль. Так, Абу Исхак ибн Сайяр ан-Наззам, глава мутазилитов, считает причиною посещения призрака страх души перед соглядатаями, поставленными над прекрасным телом. Абу Таммам Хабиб ибн Аус ат-Таи считал причиной этого то, что соитие с призраком не вносит порчи в любовь, а соитие с подлинным созданием вносит в нее порчу. Аль-Бухтури видел причину прихода призрака в том, что он освещается огнем страсти влюбленного, а ухода его — в опасении утонуть в слезах любящего. А я, не сравнивая своих стихов с их стихами — у них преимущество предшествования и первенства, и мы только подбираем, а они были жнецами, — но подражая им и идя по их следу и следуя по их пути, который они проложили и осветили, — скажу отрывок в стихах, где изъяснил я посещение призрака:

К моим глазам тебя ревную, как будто ты меня пытаешь
Самоубийственным соблазном: я прикоснусь, и ты растаешь.

Боясь подобного исхода, не смею днем с тобой встречаться;
Порою тихою ночною со мною ты во сне витаешь.

Уединяется во мраке моя душа с твоей душою;
К телесной нашей оболочке ты отвращение питаешь.

Гораздо больше наслажденья в таком таинственном соитье,
Поэтому с моей душою сближаться ты предпочитаешь.

В положении того, кто посещен во сне, различаются четыре разновидности. Во-первых, это влюбленный покинутый, огорчение которого продлилось, и затем увидел он в дремоте, что возлюбленная сблизилась с ним, и обрадовался этому, и возвеселился. А потом проснулся он, и грустит, и печалится, поняв, что то, что было, — мечтания души и ее внушения.

Об этом я говорю:

Целый день скупишься ты, так что днем я весь в заботах;
Утешает ночь меня, вся она в твоих щедротах.

Против истины грешишь ты, безжалостно считая,
Что тебя заменит мне солнце при своих красотах.

Навещает он меня, призрак твой неуловимый,
Защищает и целит в неприступнейших оплотах.

Счастья полного лишен, я вдыхаю сладость счастья,
Благодатный аромат, явственный в незримых сотах.

Неприкаянный, томлюсь между радостью и горем,
Не в раю и не в аду, словно люди на высотах[57].

Во-вторых, это возлюбленный, близкий к любимой, но озабоченный случившейся переменой. И увидел он, задремав, что любимая его покидает, и огорчился из-за этого сильным огорчением, но затем пробудился он от сна, и понял, что это неправда и некое наваждение заботы.

В-третьих, это любящий, дом которого близок, и видит он во сне, что поразило его отдаленье, и озабочен этим и испуган, а затем пробуждается он, и исчезает то, что с ним было, и становится он снова радостным.

Об этом я скажу отрывок, где есть такие стихи:

Мне приснилось, что расстались мы в отчаянье жестоком
И при горестном прощанье слезы хлынули потоком;

А потом я пробудился в сладостных твоих объятьях,
И забота миновала в упоении глубоком,

Словно, встретившись, в объятья заключили мы друг друга,
Истомленные разлукой в сокрушенье одиноком.

В-четвертых, — когда живет возлюбленный далеко и видит он во сне, что приблизилось место посещения и жилища стали соседними, и веселится, и радуется, утратив печаль. А затем поднимается он после сна и видит, что это неправда, и печаль и забота становятся более сильными, чем прежде.

В одном из сказанных мною стихотворений я говорил о желанности забыться во сне, чтобы явился призрак, и сказал так:

Не спал бы влюбленный в ночной тишине,
Но призрак прекрасный приходит во сне;

Приходит он только ночною порой,
Сияя во мраке, подобно луне.

Один из видов непритязательности, когда довольствуется влюбленный тем, что смотрит на стены и видит ограды, которые окружают его возлюбленную. Мы знали людей с такими качествами, и говорил мне Абу-ль-Валид Ахмад ибн Мухаммад ибн Исхак аль-Хазин — да помилует его Аллах! — что один знатный человек рассказывал о себе подобное этому.

Непритязательность проявляется и в том, что любящему приятно видеть тех, кто видел его возлюбленную, и дружить с ними, а также и с теми, кто прибыл из ее страны. Это бывает часто, и об этом я говорю:

Как жилище адитов, печален покинутый дом;
Словно в стане Самуда[58], царит запустенье кругом.

К этой главе относятся и мои стихи, сказанные по поводу того, о чем я сейчас расскажу. Однажды я гулял с несколькими моими друзьями, из людей образованных и благородных, в саду одного из наших приятелей. Мы походили немного, а затем нам захотелось посидеть, и мы выбрали место, прекраснее которого не было во всем саду, и оказались мы среди бегущих ручьев, подобных серебряным кувшинам, и птиц, распевающих напевы, которые глумились над тем, что создали Мабад и аль-Гарид, и висящих плодов, спускающихся к берущему их, и осеняли нас облака, сквозь которые глядело на нас солнце, рисуя перед нами поля шахматной доски. И нежная вода показывала истинный вкус жизни, и полноводные ручьи скользили, как туловища змей, и то поднималось журчанье их, то понижалось. И прекрасны были разноцветные цветы, качаемые благовонным ветром, и воздух был ровный, и сидели тут люди превосходные. И было все это в весенний день с робким солнцем, которое то скрывалось за нежными облаками, то появлялось, подобно смущенной невесте или стыдливой красавице, что показывается влюбленному из-за занавесей и потом скрывается за ними, боясь следящего глаза.

А один из нас сидел, опустив голову, как будто беседуя с кем-то, — и это потому, что у него была тайна. И мне указали на него, и мы пошутили немного, а потом меня заставили сказать стихи от имени этого человека и как бы его языком, и я произнес стихи, сочиненные тут же, которые записали по памяти только после, когда мы ушли. Вот они:

Блаженствовали беспечные в прохладе сада зеленого
В тени ветвей, колыхавшихся средь воздуха просветленного.

Смеялись цветы прекрасные, роскошно благоухавшие
Среди вертограда влажного, лучами не опаленного.

Одни — протяжными стонами, другие — радостным щебетом,
Листву оглашали певчие из племени окрыленного.

И было где разгуляться нам, и было чем нам потешиться:
Приманок было достаточно для пыла неутоленного.

В кругу моих собеседников, степенных и обходительных,
Иной затмевал толковника и праведника хваленого.

И все-таки было грустно мне в саду без моей владычицы;
Ничто в роскошестве сладостном не радовало влюбленного.

Уж лучше мне быть в темнице с ней, в ее горячих объятиях,
А вам, друзья мои милые, пора в чертог Обновленного[59].

А тот, кто собственной участи дерзнет предпочесть кощунственно
Хотя бы участь завидную властителя непреклонного,

Пускай горюет и бедствует, пусть мыкается, поруганный,
И пусть ничто не напутствует изгнанника посрамленного.

И сказал он и те, кто присутствовал: «Аминь, аминь!»

Вот каковы виды истинной непритязательности, свойственные влюбленным, которые я перечислил, не преувеличивая и не преступая меры. А у поэтов есть особый вид выражения довольствования тем, что есть у них и в чем хотят они показать свое стремление и проявить способность к глубине мысли. Каждый из них говорит согласно своей природе и таланту, но только это произвол языка, излишество в речах и злоупотребление красноречием, и то, что они говорят, неверно в корне. Один из них удовлетворяется тем, что небо осеняет его и его возлюбленную и что земля носит их обоих; другой — тем, что обоих их одинаково покрывают ночь и день, или чем-нибудь подобным; и всякий спешит достигнуть предела углубленности и заполучить знак первенства в тонкости изъяснения. А мне принадлежат в этом смысле такие слова, которые не смогут превзойти все те, кто захочет сказать о том же. Вот они: