Джакомо Казанова - Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 1

• Название: Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 1
• Автор: Джакомо Казанова
• Издательство: Ленинград “Васильевский остров”
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1991
• ISBN: 5-7012-0064-7

Мемуары знаменитого авантюриста Джиакомо Казановы (1725—1798) представляют собой предельно откровенный автопортрет искателя приключений, не стеснявшего себя никакими запретами, и дают живописную картину быта и нравов XVIII века. Казанова объездил всю Европу, был знаком со многими замечательными личностями (Вольтером, Руссо, Екатериной II и др.), около года провел в России. Стефан Цвейг ставил воспоминания Казановы в один ряд с автобиографическими книгами Стендаля и Льва Толстого.

Настоящий перевод “Мемуаров” Джиакомо Казановы сделан с шеститомного (ин-октаво) брюссельского издания 1881 года (Memoires de Jacques Casanova de Seingalt ecrits par lui-meme. Bruxelles, Rozez, Libraire-editeur, 1881.)

и составляет приблизительно одну четвёртую его часть.

Для включения в русский перевод были отобраны те части “Мемуаров”, которые:

во-первых, отражают существенные события в жизни автора;

во-вторых, представляют исторический интерес (встречи с Руссо, Вольтером, Фридрихом II, путешествие в Россию) и показывают нравы века;

в-третьих, наиболее обработаны в отношении драматургии и стиля повествования;

и, наконец, просто занимательны, как житейские рассказы.

---

“Дверь отперта. На лестнице вам будет лучше. Там вы найдёте свет, легкий обед и книги. Правда, сидеть будет неудобно, но в этом я могу помочь лишь маленькой подушечкой. Не сомневайтесь, для вас время пройдет быстрее, чем для меня, а поэтому терпите. Я сказала генералу, что плохо себя чувствую и не хочу выезжать. Ради Бога, не кашляйте, особенно ночью, иначе мы пропали!”

Сколь изобретательна любовь! Я поднялся и обнаружил отменно накрытый куверт, превосходные блюда, спиртовую горелку, кофе, лимоны, сахар и ром для пунша. Я был поражён, как моя очаровательная дама сумела приготовить всё это тайком от своего семейства.

Три часа я был занят чтением, а три других — едой и приготовлением пунша. Потом я заснул, и в десять часов был разбужен моим ангелом. Несмотря на всё блаженство, вторая ночь оказалась не столь восхитительной, как первая, поскольку мы были лишены возможности видеть друг друга и, кроме того, наши движения затруднялись недалеким соседством дражайшего супруга. Часть ночи мы спали, а рано утром пришлось играть отступление. 

Так кончился мой роман с этой красавицей. Генерал отправился в Вестфалию, а она должна была ехать в деревню. Посему я решил покинуть Кёльн и обещал ей вернуться на следующий год. Как увидит читатель, я не сдержал своё слово.

Два с половиной месяца, проведённые в этом городе, не облегчили мой кошелёк, хотя каждый раз, когда приходилось садиться за карты, я проигрывал. Боннский бал существенно помог мне. Мой банкир, г-н Франк, жаловался, что я ничего не взял у него, но надо было доказать всем наблюдавшим за мной, что я заслуживаю почтительного обхождения.

В середине марта я выехал из Кёльна и задержался в Бонне, дабы засвидетельствовать своё почтение электору, который однако, был в отсутствии. Я отобедал с графом Веритой и аббатом Скампаром, княжеским фаворитом. Граф дал мне письмо к одной канониссе в Кобленц и при этом с жаром превозносил её, что заставило меня нарочито остановиться там. Но вместо означенной дамы, которая, как оказалось, уехала в Мангейм, я встретил на постоялом дворе некую актрису по имени Тоскани, возвращавшуюся в Штутгарт вместе со своей дочерью, очень молодой и весьма красивой девицей. Они ехали из Парижа, где юная особа в течение года обучалась танцам у славного Вестриса. Девица была истинной жемчужиной и без труда склонила меня сопровождать их до Штутгарта. Матери не терпелось узнать, какое впечатление произведёт на герцога её дочь, которую она с детских лет предназначала для услаждения сего любвеобильного государя. Последний же хоть и содержал любовницу, но имел обыкновение испытывать всех фигуранток балета, отличавшихся хоть какими-то достоинствами.

Я отужинал вместе с ними, и легко представить, что беседа с двумя нимфами кулис составилась не из одних максимов чистой морали. Тоскани сказала мне, что дочь её ещё совсем неопытна и она твёрдо решилась не позволять герцогу прикасаться к ней, пока он не прогонит царствующую фаворитку. Сей метрессой была танцовщица Гарделла. дочь того венецианского гондольера, о котором я писал в первом томе моих воспоминаний. 

Поскольку несколькими прозрачными намёками я дал им понять, что, по моему мнению, цветок уже сорван в Париже, и герцогу Вюртембергскому придётся довольствоваться лишь остатками, они посчитали себя задетыми и согласились дать мне возможность удостовериться в истине. Было договорено, что сия процедура совершится на следующий день. Они исполнили обещанное, и утром я с немалой приятностью провёл два часа, но оказался принуждённым охладить на матери весь пыл, возбужденный её чадом.

Хотя Тоскани была ещё молода, она не нашла бы во мне ничего, кроме ледяного холода, если бы не её очаровательная дочь. Впрочем, мать не доверяла мне настолько, чтобы оставлять наедине с нею.

Итак, я решил ехать в Штутгарт, где должен был встретить Бинетти, которая всегда с радостью вспоминала обо мне. Я помог ей обосноваться на подмостках в тот год, когда синьора Вальмарама выдала её замуж за французского танцовщика Бине, итальянизировавшего потом своё имя. Там же в Штутгарте находился столь любимый мною младший Балетти, молодая Вулькани, на которой он женился, и несколько других старых знакомых. Всё это, как мне казалось, должно было сделать моё пребывание в этом городе отменно приятным. Но читатель вскоре увидит, сколь опасно полагаться на собственные суждения. На последней почтовой станции я расстался с моими актрисами и, въехав в город, остановился у “Медведя”.

XX ЗЛОКЛЮЧЕНИЯ В ШТУТГАРТЕ 1760 год

В ту пору двор герцога Вюртембергского был самым блистательным во всей Европе. Щедрые субсидии Франции сему государю за десятитысячное войско, которое он содержал для этой державы, поглощались роскошью и развратной жизнью. Войско сие казалось весьма импозантным на вид, но в течение всей войны прославилось одними лишь поражениями.

Вкусы герцога отличались крайней помпезностью: величественные здания, охотничьи экипажи, великолепная конюшня и множество всяческих капризов. Но самые непомерные деньги тратились на пожалования, а ещё больше — на театры и любовниц. Он содержал французскую комедию, две итальянские оперы, трагическую и комическую, и двадцать итальянских танцовщиков, причём каждый из них имел у себя на родине первые роли. Иногда на сцену выходило по сотне статистов. Все танцовщицы отличались красотой, и любая могла похвастаться тем, что хоть однажды доставила удовольствие монсеньору. Самой главной была одна венецианка, дочь гондольера, по имени Гарделла. Она приглянулась герцогу, и он выпросил её у мужа, который почёл себя осчастливленным. Однако же через год, насытившись, герцог отправил её в отставку.

Она вызывала зависть всех других танцовщиц, тем более что сохранила свой титул и жалованье. Все интриговали против неё, но венецианка обладала величайшим талантом очаровывать и держалась, несмотря на ухищрения соперниц. Она не только не пеняла герцогу за постоянные измены, но даже поощряла в этом и, не питая к нему никаких чувств, нисколько не огорчалась недостатком его внимания. Больше всего ей нравилось, когда искавшие герцогских милостей танцовщицы просили её покровительства. Она принимала их и давала советы, как лучше угодить государю. Последний, в свою очередь, находил снисходительность фаворитки весьма удобной и почитал себя обязанным изъявлять свою благодарность. Он публично оказывал ей все почести, приличествующие настоящей принцессе.

Я быстро понял, что самой сильной страстью герцога было желание заставить говорить о себе, и при подходящем случае он охотно последовал бы примеру Герострата. Ему хотелось слышать, как все говорят, что ни один государь не обладает таким вкусом и такой фантазией в изобретении удовольствий и лучшими способностями в управлении. Наконец, он тщился показать себя новым Геркулесом в трудах Вакха и Венеры. Он безжалостно прогонял слуг, которым не удавалось разбудить его после трёх или четырёх часов сна, но зато разрешал использовать все средства, дабы принудить себя встать с постели.

Случалось, что, заставив герцога выпить большое количество кофе, камердинеру приходилось опускать его в ледяную ванну и, дабы не захлебнуться, он всё-таки просыпался.

Одевшись, герцог призывал к себе министров и решал дела, потом принимал первого из тех, кто являлся во дворец. Эти аудиенции бедным подданным представляли собой крайне комическое зрелище. Часто приходили неотёсанные крестьяне и работники самого низшего разбора. Несчастный монарх потел и сердился, стараясь убедить их, но не всегда преуспевал в этом, и нередко они выходили перепуганные и отчаявшиеся. Зато жалобы хорошеньких крестьянок он разбирал наедине, и хотя обычно ничем не помогал, они всегда уходили довольные.

Субсидий, которые французский король по глупости выплачивал ему, явно недоставало, и он настолько отягощал своих подданных налогами и повинностями, что сей терпеливый народ, дойдя до крайности, обратился в Вецларскую Палату, которая заставила герцога переменить управление. Он взял себе в жёны дочь маркграфа Байрейтского, самую совершенную из немецких принцесс. Когда я был в Штутгарте, она уже уехала искать убежища у своего отца после вопиющего оскорбления от недостойного супруга. Напрасно говорили, будто она покинула мужа, не в силах переносить его измены.

Отобедав один у себя в комнате и совершив туалет, я поехал в оперу, которая была открыта для публики за счёт герцога и помещалась в нарочито построенном прекрасном здании. Сам государь сидел перед оркестром в окружении своего блестящего двора. Я занял одну из первых лож и с отменным удовольствием выслушал музыкальный пассаж, исполненный знаменитой Жюмеллой. Из-за моего незнания обычаев мелких немецких дворов случилось так, что я стал аплодировать арии, превосходно спетой одним из кастратов. Через минуту в моей ложе появилась какая-то личность и обратилась ко мне в неучтивом тоне, на что я мог отвечать лишь “нихтферштанд”.