Георгий Миронов - Планета Дато

• Название: Планета Дато
• Автор: Георгий Миронов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008

Книга известного российского искусствоведа, поэта, философа посвящена жизни и творчеству его юного грузинского коллеги – Дато Крацашвили.

Дато умер совсем молодым, оставив поразительное для юноши его возраста творческое наследие – тысячи рисунков, сотни картин, философские дневники, тысячи поэтических строк…

Георгий Миронов не только проанализировал это уникальное творческое наследие, но и впервые перевёл на русский язык стихи юного грузинского поэта. Этой книгой Корпорация продолжает знакомить читателей с творчеством молодых талантов “постсоветского пространства”.

---

Он дарил им свои рисунки и картины, иногда специально, “по заказу” писал для них (об этом встречаются упоминания в его дневниках). Или, может быть, у него было множество приятелей? Они казались ему слишком знакомыми, чтобы переносить их лица на бумагу и холст, – слишком обычный, банальный сюжет? И был один друг, настоящий, это было “своё”, что на суд окружающих не выносится!?

В четвёртом или пятом классе он написал в школе сочинение на тему “мой друг”. Вот несколько фрагментов из него: “Человек должен не существовать, а жить. Да, а если он живёт, у него всегда есть друг. Человек может иметь много товарищей, а вот друга только одного, двух или трёх. Хотя, друзей можно и не иметь. Какая разница между товарищем и другом?

Товарищ – это то же самое, что знакомый, точнее, немного больше, чем знакомый. Среди товарищей можно чувствовать себя свободно.

С другом – что-то совсем иное. Другу откроешь секрет, и он тебя не выдаст, что-нибудь расскажешь – не будет смеяться, что-нибудь случится с тобой – будет с тобой рядом, что-нибудь тебе нужно – он поможет, и, кто знает, сколько ещё добрых дел он может сделать.

Если у других много друзей, то у меня – один-единственный, но этого одного я предпочитаю многим товарищам: я нашёл нечто общее между нами, вернее, оно само нашлось, какая-то невидимая нить протянулась между нами. И она оказалась такой прочной, что, думаю, её хватит на всю нашу жизнь.

Сегодня я могу спокойно сказать: “Я и мой друг…”… У меня есть один-единственный друг на свете. Мы вместе с нулевого класса, я люблю его как брата. Бывало, что мы ссорились, но что может убить дружбу, если она настоящая?”

В живописи, рисунках, стихах, дневниках Дато часто прорывается наблюдательность, ироничность, мудрость, самокритичность сложившегося взрослого человека. Но не будем забывать – речь идёт о мальчике 15–17 лет (именно в эти годы созданы наиболее значительные его работы)! И значит – неизбежные в этом возрасте минуты “непонимания” между ним и взрослыми. И, может быть, не на таком уровне осмысления, но встречающиеся в подростковом возрасте у многих попытки познать себя, своё место среди других, свою, если хотите, значимость, стоимость, цену…

Непонимание, “отторжение” взрослыми сбивает их в одну, живущую одной общей жизнью, компанию. Но понимание сверстников иногда – лишь иллюзия…

Есть у Дато такой, не сразу и поймёшь, шутливый или трагический рисунок – голый художник перед мольбертом. Шутка ли, драма ли уязвимости, ранимости художника?

Не всегда и самые близкие поймут, не всегда и со сверстниками – всё просто и ясно. Как соединить мечту и повседневность? Как соединить нежность и любовь к родителям и стремление быть со своими сверстниками, режим семьи и режим школьной компаний? Как соединить желание не выделяться из возрастной группы и посещающее тебя временами ощущение, что ты иной, не такой как все?

3 марта 1980 г. он записывает в дневнике: “Такая была красивая сегодня луна – глаз не оторвать… Опять возникают вопросы: от чего? от кого? почему? что случилось? Ничего не случилось, ничего… Ничего не изменилось: опять дом, опять наставления матери… опять шум, опять уединение, размышления, мечты, стихи, полотна и, наконец, сон… Никто, в том числе и сам человек, не может предугадать, кем или чем он станет через 30 лет. И всё же, кто я сейчас, в данный момент? Для себя я – и Леонардо, и Пикассо… А для других?”

Мальчик ищет себя, пытается понять себя, и наедине, и среди сверстников. И потому то уединяется, то уходит надолго с друзьями. А родители волнуются… С одной стороны, поступки Дато – поступки обычного подростка. С другой стороны, уж очень необычен этот подросток, – пишет картины, стихи, музыку. И почему такие печальные у Дато глаза, что такое узнал он, открыл для себя? Родители волнуются, и их понять можно. Понял их и Дато. Так родилось стихотворение

Разговор с мамой

Понятны мне, мама, и страх твой,
и грусть.
Всё кажется: мал, беззащитен и слаб я.
Не бойся, – я не потеряюсь, вернусь.
С удачей вернусь, или даже со славой!

Прости, но и с мамой делиться бедой
Не станет, поверь, настоящий мужчина.
И нету иной на сегодня причины
Того, что порой не бываю с тобой.

Я не потеряюсь, родная, вернусь,
Твой мальчик, то вдруг непослушный,
то тихий…
И, как оленёнок к родной оленихе,
К тебе, как и в детстве, покорно прижмусь.

Ты верь в меня, мама, и в нашу звезду.
Пусть дней в нашей жизни есть
множество серых…
Сильнейший магнит – материнское сердце!
И я на любовь непременно приду.

Дато очень любил родных, гордился родителями. В дневнике его есть такая запись: “Мой отец – человек искусства: музыкант, журналист, пишет стихи, короче говоря, во всё старается вложить свой талант. Вот и я живу искусством: рисую, пишу, играю…” В дневнике, не рассчитанном на публикацию, Дато как бы для самого себя ищет отчёты на вопросы: кто он? откуда?

Многие его способности, как он и сам предполагал, – от отца. Он гордился отцом. Сохранилось его школьное сочинение, написанное в 13 лет, – о поездке с отцом (это была служебная командировка Георгия Крацашвили в Боржомский заповедник, о котором он собирался делать телепередачу; туда, в Боржоми, он и взял с собой сына). Мальчик всё замечает, подмечает, – как относятся к отцу люди, как сам отец относится к людям, природе.

Да, Дато гордился отцом. Но написать его портрет тоже так и не сумел. Или – не успел? Но осталась совершенно замечательная – и по замыслу, и по исполнению – работа: “Руки отца”. Удивительна эта работа многим: и редким для юного художника сюжетом (аналога в мировой живописи не припомню), и поразительной характерностью… Это, если так можно сказать, “Портрет отца”, хотя “на экране” – лишь руки. Такое своего рода телевизионное укрупнение (не будем забывать, что отец Дато ряд лет работал на телевидении и какие-то специфические телевизионные приёмы, ракурсы могли быть Дато знакомы): не просто “вырванный из контекста” эскиз “чьих-то” рук, а осознанно скомпонованный “портрет” рук отца. Вглядитесь в рисунок: это сильные руки крестьянина, предки которого сотни лет ухаживали за виноградной лозой, но это и руки музыканта – с чуть выгнутыми кончиками пальцев интеллигента, чувствующего искусство…

Есть у Дато и автопортрет “Рука”. Именно автопортрет, настолько в этой руке переданы и его характер, и ремесло, которым он занимается (в высшем смысле этого слова, когда художника узнают по руке, а музыканта по пальцам).

И что самое поразительное: эти работы я видел в разных залах музея, но лишь спустя недели, разложив перед собой слайды, сделанные с почти тысячи картин и рисунков Дато, я понял, – достаточно поставить две эти работы рядом, и становится очевидно: это руки близких людей, более того, – руки отца и сына! А, казалось бы, – просто “подготовительные” работы, учебные студии (кто из художников не писал руки в качестве этюдов к портретам и жанровым картинам?) висят в разных залах музея, скромно и непритязательно… Я бы так их и назвал, как это ни покажется парадоксальным (к слову сказать, сам Дато – художник необычайной парадоксальности, – думаю, одобрил бы моё предложение; названия ведь большинства его работ давались после его смерти): “Рука. Автопортрет” и “Руки. Портрет отца”.

Уже на этом примере видно, как поразительно Дато умел через деталь передать своё отношение к человеку, создать обобщённый образ через частность. У него не так уж много портретов с обозначением портретируемых (чаще – просто зарисовки людей, – кто бы они ни были, они интересны художнику). Но если уж он обращается в своих портретных композициях к конкретным людям, то нередко к личностям великим, гениям национальной и мировой культуры. Необычны по замыслу его композиции, посвящённые Бетховену и Бараташвили… Он стремится не столько к передаче внешнего сходства, сколько к созданию обобщённого символа поэзии и музыки. Вот почему в обоих портретах на первое место выходит у Дато своего рода атрибут, обозначение поэзии и музыки. В картине “Николоз Бараташвили” символом поэзии Грузии предстают красные кони, мчащиеся на голубом фоне.

У Дато часто стихи перекликаются с картиной, картина – с рисунком, портрет – с жанром или пейзажем… Так и с конями. Кони (мечта – поэзия) как поэтическая, романтическая “связка” вновь появляется в композиции “На тему песен В.С.Высоцкого”. Как и на портрете грузинского поэта, здесь кони – лишь намёком – несущиеся вверх и вдаль… То ли бричка, то ли коляска. А в ней – опять без определённости – то ли ямщик, то ли автор композиции, поэт и художник, ибо – опять намёком – в руках его то ли палитра, то ли раскрытая книга.

Замечательно передано движение – композицией, вибрацией карандашного штриха… “Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее…” Кто не знает сегодня слова этого стихотворения-песни В.С.Высоцкого? В них – и трагедия Мастера, для которого время проносится быстрее, чем для других, и его высокое счастье, – прожить жизнь короткую, но на взлёте! Вот, мне кажется, всё это, – и преходящее, убегающее время, и тему “кони-мечта”, и взлёт таланта, взлёт фантазии поэта, – стремится передать Дато своими вихревыми изображениями бега иноходцев, пересекающими композиции картин, посвящённых поэтам, которых он чтил…