С. И. Смирнов - Духовный отец в Древней Восточной Церкви

• Название: Духовный отец в Древней Восточной Церкви
• Автор: С. И. Смирнов
• Издательство: Православный Свято–Тихоновский Богословский институт
• Жанр: Религия
• Год: 2003
• ISBN: ISBN 5–7429–0117–8

Книга проф. С. И. Смирнова (1870–1916) посвящена истории развития института духовничества в Древней Церкви (рассматривается период Вселенских Соборов). Старчество в древних восточных монастырях и его организация, особенности совершения исповеди и покаяния в миру и монастыре — эти вопросы получают всестороннее освещение в широком контексте истории древнего монашества. Несмотря на то, что книга вышла отдельным изданием еще в 1906 году, она не утратила своего значения и поныне.

---

Но имеющиеся в нашем распоряжении свидетельства не дают нам права остановиться, на этом выводе почтенного ученого.

Кто принимал тайную исповедь верующих в период Вселенских Соборов? Те известия, которые мы имеем на этот счет, совершителями тайной исповеди называют преимущественно епископов. Отсюда положение А. С. Павлова, что епископы осуществляли свою власть вязать и решить только в области внешнего, формального суда Церкви, надо признать совершенно произвольным[760]. Тайную исповедь они не совершали, утверждает А. С. Павлов, духовниками мирян не были. Почтенный ученый приводит в защиту своего положения и косвенные соображения: «Епископы и без того обременены были множеством церковно–администра- тивных дел, которые не дозволяли им самим быть духовниками всех своих пасомых, хотя, конечно, ^нуждались в благодатной помощи, подаваемой верующим в Таинстве покаяния»[761]. Однако соображения эти, отчасти справедливые[762], не доказывают поставленного положения, а исторические свидетельства дают знать, что, несмотря ни на что, вразумление падших находилось обычно в руках епископов, которые наблюдали как за великими, так и за малыми грехами пасомых. Носитель власти ключей — епископ непосредственно сам и осуществлял эту власть путем как открытой, так й частной испрведи[763].

Св. Василий Великий пишет в толковании на пророка Исайю (10–я гл., 19–й ст.): «Предстоятелям Церкви поверяются согрешившими сокровенные поступки, для коих нет иного свидетеля, кроме Испытующего тайны каждого»[764]. Таким образом, святой отец признает делом обычным тайную исповедь, приносимую предстоятелям Церкви, т. е. епископам[765].

Сет. Иоанн Златоуст говорит: «Не принуждаю я тебя выступать как бы на театральную сцену, в присутствии многих свидетелей: мне одному расскажи свои тайные грехи, чтобы я излечил рану и избавил тебя от болезни»[766].

В житии св. Иоанна Милостивого, патр. Александрийского[767], встречается такой рассказ. Одна женщина совершила тяжкий и позорный тайный грех. Мучимая совестью, она явилась к святому патриарху и просила разрешения. Тот ей сказал: «Жена! Если ты веруешь Богу, что ради моего окаянства Он простит тебе грех, о котором ты думаешь, то исповедай его мне»[768]. Но грешница стыдилась выговорить грех свой, и патриарх посоветовал его написать. Женщина согласилась написать грех, запечатать писание, но взяла со святого слово, что он не станет читать написанное сам и никому не покажет. Вскоре патриарх скончался, и женщина, опасаясь разглашения своей тайны, долго молилась к почившему, чтобы он указал ей место, где находится ее писание. Тогда св. Иоанн в видении явился женщине и возвратил ей нераспечатанной ее грамоту. На грамоте женщина прочла теперь такие слова: «Иоанна ради, раба моего, очищен грех твой» (Διά Ιακέννην τόν δουλόν μου έξήλειπται σου ή άμαρτία)[769]. В этом рассказе следует обратить внимание на приглашение патриарха женщине исповедать ему грех свой. Он не посылает грешницу, ищущую разрешения от страшной вины, к пресвитеру, а готов выслушать и разрешить ее сам, готов лично совершить над ней Таинство покаяния, приняв ее тайную исповедь. Чудесная обстановка происшествия, может быть, редкая тяжесть или необычность греха, потребовавшая и необычного средства очищения, ослабляют значение приведенного свидетельства. Но оно получает всю силу, во–первых, при сопоставлении с приведенными показаниями двух великих отцов Церкви, особенно св. Василия Великого, дающего знать 34–м правилом о тайной исповеди женщин, а во–вторых, — с данными из последующего времени.

Из одного письма преп. Феодора Сшудиша видно, что в его время покаяние совершали «иерархи, священники, монахи и игумены» (Ιεράρχοι κα\ Ιερωμένοι, μοναστο\ κα\ καβηγούμενοι)[770]. Но в век преп. Феодора Студита уже не было публичной исповеди. Значит, епископы принимали исповедь тайную. В качестве иллюстрации к этому известию можно привести показание жития современника Студита — патр. Никифора (806–815). Свергнутый с кафедры в прощальной молитве своей к Богу, произнесенной в храме Святой Софии, патриарх говорит: «[Я] привел к Тебе многих сыновей и наследников через честную купель его (храма. — С. С.) - возвратил Твоей благоутробной милости бесчисленное множество через чистосердечное покаяние»[771]. Из слов патриарха следует, что его покаянная практика была обширна. Наконец, и в последующее время — в конце IX и в следующих столетиях — тайную исповедь, несомненно, совершали восточные епископы, митрополиты и патриархи[772].

Следует пожалеть о том, что данные о тайной исповеди, совершавшейся епископами в период Вселенских Соборов, скудны й не позволяют делать никаких заключений относительно характера самой исповеди. Была ли совершаемая епископами тайная исповедь актом, только заменявшим исповедь публичную и присоединявшимся к системе публичного покаяния, за которою уже следовало разрешение, как это можно наблюдать в практике покаянного пресвитера, или она носила характер позднейшей дисциплины тайной исповеди как акта самостоятельного, сопровождаемого немедленным разрешением и тайными епитимия- ми? Разумеется, если бы можно было доказать или по крайней мере предполагать с уверенностью последнее[773], тогда значение епископской тайной исповеди в истории покаянной дисциплины было бы очень велико. Тогда нужно бы было именно в ней видеть источник и зародыш всей позднейшей покаянной дисциплины. Если же, имея в виду господствующий публичный характер древней покаянной дисциплины, мы признаем тайную исповедь, совершаемую древними епископами, лишь заменой в первом моменте публичного покаянного процесса, то значение такой исповеди будет гораздо скромнее: она не означала новой системы покаянной практики, подобно тому как и тайная исповедь, совершавшаяся покаянным пресвитером. Она давала только знать об ослаблении прежней, более тяжелой для согрешившего формы исповеди.

Итак, естественными совершителями Таинства покаяния в Восточной Церкви периода Вселенских Соборов и при тайной форме исповеди оставались епископы. Но, с другой стороны, мы встречаемся с рядом известий за то же самое время, показывающих, что Таинство покаяния на Востоке совершали тогда и пресвитеры.

Прежде всего напомним читателю сказанное раньше, что в древнейших монастырях Египта, пока в них держалась публичная исповедь, ее совершителями являлись пресвитеры. Они принимали исповедь как добровольную так и вынужденную, налагали епитимии, даже публичные, сами давали и разрешение[774]. К сожалению, мы совершенно не знаем, в каком отношении стояли эти пресвитеры к епископам — единственным носителям права вязать и решить. Имели ли они общее, генеральное поручение на принятие исповеди монашествующей братии, или поручение носило частный характер и давалось в каждом случае нужды особо, или, наконец (что труднодопустимо), в этих случаях пресвитеры выступали самостоятельно? Да если бы и известно было это, здесь бы мы имели сведения только о пресвитерах, совершавших сакраментальную исповедь в монастыре, но не в мирской церкви. Покаянная дисциплина там и здесь, как известно, была неодинакова.

Примеры совершения исповеди и покаяния пресвитерами известны и из истории мирской церкви[775].

Преп. Нил Синайский († 450), ученик Златоуста, в своем послании пресвитеру Хариклию обличает его за строгость в обхождения с падшими. «Как смеешь ты, — спрашивает преп. Нил Хариклия, — губить человека, за которого Христос нимало не отрекался отдать душу свою? Почему Фавстина, с великим смирением всенародно исповедовавшего прегрешения свои, стараешься погрузить во многую скорбь, чего не захотел бы сделать и великий Павел» относительно коринфского кровосмесника? (Πως τη περισσοτέρςρ λι5πη καταποντίσαι σπουδάζεις Φαυστΐνον, δημοσί^ έξομολογισοίμενον τά σφάλματα μετά πολλής ταπεινώσεως, δπερ Παύλος ό μέγας ποιησαι οόκ εΊλετο.) Соображение, которое приводил Хариклий для оправдания своего образа действий, заключалось в том, «будто бы не приемлет Господь согрешивших делом и исповедующихся только словом», «не приемлет простых устных выражений покаяния»[776]. Поэтому, не соглашаясь «принимать покаяние, приносимое на словах», строгий пресвитер требовал «исповеди делами», «строгого покаяния» (μετάνοια άκριβής) - вероятно, покаяния, установленного канонами IV в. Ригоризм Харик- лия подвижник сравнивает с новацианским суждением о падших, только с тем различием, что новациане отрицали всякое покаяние по просвещении крещением, а Хариклий не признавал покаяния, приносимого на словах. Было ли здесь действительное влияние нова- цианства, из послания не видно. Вероятно, нет, потому что, как сейчас увидим, и сам преп. Нил, по крайней мере судя по разбираемому посланию, стоял недалеко от пресвитера Хариклия в вопросе о покаянных подвигах — почти соглашался с ним: он не придавал особого значения словесной исповеди, ставя ее на последнее место среди других подвигов покаяния. «Подлинно прекрасно, — пишет подвижник, — и весьма прилично душе сильной совершать исповедь делами, как‑то: постом, бдением, возлежанием на голой земле, врети- щем, посыпанием на себя пепла, щедрою и радушною милостынею и другими плодами, каких требует строгое покаяние (ή άκριβτ^ μετάνοια). Но если по ма- ловнимательности, или по какому‑либо обстоятельству, или по бессилию, или по нерадению окажется у него великий недостаток сказанных выше пособий, то и устной исповеди не отвергает и не отвращается… Господь Иисус, а, напротив того, приемлет и словесное покаяние»[777]. Сопоставляя далее словесную исповедь с другими видами покаяния, он ее сравнивает с ничтожными приношениями бедных людей, которые допускались законом Моисеевым и принимались Господом, — с даром власами козьими, ничего не стоящими в сравнении с дорогим виссоном и золотом (см.: Исх. 25:4); с голубем, горлицей и малой долей пшеничной муки (см.: Лев. 14:21–22) взамен жертвенных животных; с двумя лептами евангельской вдовицы. Из всего этого видно, что здесь преп. Нил Синайский приближался к Хариклию в оценке словесной исповеди как подвига покаяния, придавая ей самое малое значение, но отличается от него тем, что Хариклий не придавал ей никакого значения. А отличие воззрений Хариклия от новацианской доктрины — громадное: новациане отрицали всякое покаяние для примирения с Церковью, пресвитер Хариклий отрицал только низший подвиг покаяния в форме словесной исповеди. Заканчивается послание такими словами: «И ты, старец (πρεσβύτα) не уничижай, но паче приими, возлелей сердце сокрушенное и смиренное, ободри и спаси его, не плодов только полных преспеяниями требуя от падших (έπταικότων) и взыскуя их в делах подвижнических, но приемля и слова сокрушающихся о грехе своем и с великим смирением исповедующих тебе (έξαγορευόντων σοι) содеянное ими худо»[778].