Александр Богданов - Очерки по философии марксизма

• Название: Очерки по философии марксизма
• Автор: Александр Богданов
• Издательство: Звено
• Жанр: Философия
• Год: 1910

Предлагаемая читателю книга содержит философские очерки, авторы которых, известные общественные и политические деятели, философы и писатели, хотя и не являются сторонниками одной и той же философской системы, но отправляются от одного общего пункта — понимания и принятия научного социализма как новой социально-экономической формации, как нового типа общественного бытия и нового типа мышления. В статьях сборника рассматриваются проблемы диалектики и атеизма, вопросы социальной философии, сопоставляются философские системы прошлого с современными авторам направлениями философии.

В файле представлена только статья А. Богданова.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Но от простых «вещей» до «вещей в себе» остается еще очень не близкий путь. Требуется, во-первых, удвоить мир, создавши наряду с миром видимым — другой, невидимый, скрытый под ним, как зерно под скорлупою ореха; требуется, во-вторых, проникнуть под оболочку мира видимого, — как бы разгрызть ее зубами мышления, чтобы скрытое зерно стало доступно умственному оку. Это — серьезная операция и, конечно, не философы проделали их первыми.

Первоначальная форма, в которой произошло удвоение мира, очень не похожа на ту, которую оно приняло в мировоззрении домарксовского материализма вообще, барона Гольбаха — в частности, тов. Плеханова и Ортодокса — в том числе. Первоначальное удвоение было — всеобщий анимизм. Мир видимый — это были «тела», мир невидимый — заключенные в них «души». У наших «материалистов» как раз наоборот: мир видимый — это «впечатления», «опыт», вообще «психическое» или «духовное»; мир невидимый — это «материя». Наша критически объяснительная задача относится, конечно, и к анимистическим и к материалистическим формам удвоения мира; это разные звенья одной идеологической цепи, с общими корнями в области социально-трудового опыта.

V

Все различные виды удвоения мира имеют ту общую черту, что второй мир, невидимый, — будут ли это «души» анимистов, «ноумены» Канта, или «материя» Гольбаха и Плеханова, — что этот невидимый мир признается более важным, «существенным», господствующим, определяющим; мир же внешний, видимый, рассматривается как подчиненный или производный. Эта общая черта должна быть особенно принята во внимание, когда мы желаем выяснить генезис удвоения мира.

Далее, можно считать несомненным, что первоначальное анимистическое удвоение мира началось с удвоения человека. Внутри человека-тела был помещен — «интроецирован в него» — человек-душа. Первый представлялся анимистическому сознанию как элемент пассивный, инертный; второй — как элемент активный, движущий; или, выражаясь в терминах социально-трудовых отношений, первый — как воплощение функций исполнительской, второй — как воплощение организаторской. В остальном между ними существенной разницы вначале не было. Оба они были сходны по своему виду, по физическим свойствам и физиологическим потребностям, оба вполне «материальны», если говорить с точки зрения современных понятий. «Воздушность», «эфемерность», «отвлеченность» а также и «бессмертие» человека-души — результат долгого последующего развития. «Души вещей» создались по тому же образцу, первоначально как простые их копии, помещенные внутри их и наделенные организаторской функцией; а затем они изменялись и развивались параллельно с душами людей, в том числе и возникшие позже души «обобщения» различных ступеней, от самых мелких стихийных божеств до всеобщей души мира — божества монотеистов.

Как известно, содержание всей этой развивающейся интроекции образует самая основа социальной связи людей — их взаимное «понимание». Воспринимая действия и высказывания других людей, каждый человек ассоциативно связывает с ними, подставляет под них чувства, мысли, желания, восприятия, вполне подобные тем, какие сам переживает в связи с однородными действиями и высказываниями. Эта «подстановка» жизненно необходима для людей и лежит в основании всей их практики.

Но исторически сменяющиеся формы этого общего содержания подлежат особому анализу. На самых ранних стадиях жизни человечества оно, по-видимому, вовсе еще не одето в фетишистическую оболочку «души» и не интроцируется внутри «тела». По крайней мере, еще в прошлом веке были известны такие отсталые племена, у которых понятие «души» совершенно отсутствовало, к великому ужасу миссионеров. Да и вообще несомненно, что дифференциация «души» и «тела» произошла уже в мире «вещей», а отнюдь не в первобытном мире «действий». Это — ясное указание на то, что причины и движущие силы такой дифференциации следует искать не в логических и общепсихологических соображениях, как делают буржуазные исследователи вплоть до Авенариуса, а за ними, к сожалению, и большинство марксистов, — но в психологии социально трудового процесса. На этом пути вопрос становится довольно простым.

Отношение человека-тела и помещенного внутри человека-души есть определенное отношение сотрудничества: разделение труда исполнительского и организаторского. Это производственное отношение двух лиц, соединенных в одном, и здесь, как в обществе, где эти лица физически разделены, порождает свою определенную идеологию — нормативные понятия «подчинения» и «господства», оценку двух элементов как «низшего» и «высшего». Это тожество — объективно обусловленных отношений между людьми в системе производства и субъективно принимаемых отношений внутри человека в его психофизиологической организации — дает нам ключ к генезису дуализма «духа» и «тела». Ясно, что он есть идеологическое производное от авторитарных трудовых отношений.

Наш вывод вполне подтверждается, если проследить исторические судьбы этого дуализма: он, действительно, возникает тогда, когда в первобытных родовых группах уже выделилась в той или иной форме организаторская функция, в лице, например, патриарха, — прогрессирует параллельно развитию отношений господства и подчинения, достигая наибольшего расцвета вслед за их наибольшим развитием, — начинает приходить в упадок по мере вытеснения их новыми формами сотрудничества, «анархическим» и затем «товарищеским» разделением труда, держится прочно в тех отживающих классах, в которых авторитарные отношения продолжают сохраняться, и т. д. Я не буду останавливаться на обосновании этой теории: мне не в первый раз приходится излагать ее в других работах и до сих пор не пришлось встретить никакой критики изложенной там аргументации. Здесь же я должен был в общих чертах коснуться данного вопроса потому, что этого требует последовательность анализа «вещи в себе».

Итак, что же привело в дальнейшем к преобразованию тезиса в антитезис, невидимого мира «души» в невидимый мир «материи» и насколько глубока эта эволюция?

VI

«Подстановка» дает людям возможность понимать и взаимно предвидеть, а основываясь на этом — координировать свои действия. В известной степени, она дает человеку такое же понимание и предвиденье по отношению к животным, тем меньше, чем дальше отстоят они от людей по своей организации. В самой ничтожной степени то же относится к растениям. Если, тем не менее, анимизм в своем полном развитии охватывает все области существующего, населяет «душами» и людей, и животных, и растения, и неодушевленные предметы, то это объясняется, во-первых, монистическим типом организации человека, во-вторых, низким уровнем техники и знаний.

Экономия психической работы требует, чтобы одни и те же психические приспособления, раз они уже выработаны, применялись возможно шире, что бы все мыслилось по возможности в одних и тех же формах. А при неразвитой технике, при ничтожном знакомстве со свойствами вещей, анимистическое их понимание не встречает препятствий: оно не дает реального предвиденья, но его все равно взять неоткуда; и эта форма фетишизма, отражающая общественные отношения людей, находит себе прочную опору в господстве природы над человеком, в производственной и познавательной слабости людей.

Соответственно этому, упадок анимизма начинается именно в зависимости от прогресса техники и познания, с одной стороны, от распространения новых трудовых отношений — с другой. Знакомясь с естественными свойствами вещей, люди начинают элиминировать то, что стоит в противоречии с этими свойствами; и конечно, антропоморфные души вещей подвергаются этому неизбежно. Однако, даже из мертвых «вещей» они не исчезают вполне и безусловно. Авторитарные отношения сохраняются, а с ними и дуалистическая форма мышления. Души только тускнеют и обезличиваются, приспособляясь к новым условиям трудового опыта и специально к новым формам сотрудничества.

Анархическое или неорганизованное разделение труда, выражающееся в системе обмена, создает новый тип господства стихийности над сознанием — власть над людьми общественных отношений, — и вместе с тем новый вид фетишизма: отвлеченно-метафизический, фетишизм «ценности» в товарах, «субстанций» и «сил» в вещах вообще.

О происхождении и смысле фетишизма меновой ценности здесь, разумеется, говорить специально нет надобности. Что же касается фетишизма «сущностей» и «сил», то он представляет из себя не что иное, как распространение на все «вещи» того же типа мышления, который принудительно складывается в области товарообмена. Метафизическое мышление подставляет под реальные «вещи» фетиши отвлеченные, как авторитарное подставляет фетиши живые и конкретные; первые образуются по типу «ценности», как вторые по типу «души». «Субстанция» есть то, что проявляется в видимой «вещи»; но она ни в чем более и не проявляется, а потому ничего к «вещи» не прибавляет, и есть только ее абстрактное удвоение. «Сила» есть то, что проявляется в определенных изменениях вещей, но также она не проявляется ни в чем более, и есть такое же их абстрактное удвоение. Таков и первообраз тех и других — «меновая ценность», — субстанция, которая воплощается в товарах, или сила, которая определяет его движение на рынке; что прибавляет она к реальному товару, его продаже и покупке? Пока не вскрыта ее трудовая подкладка — ровно ничего, столько же, сколько к реальному опиуму и его наблюдаемому действию на организм прибавляет его «усыпительная сила», пока не вскрыта физиология механика действия опиума. В фетише меновой ценности кристаллизованный труд людей представляется как внутренняя сущность вещей — товара; в фетишах субстанций и сил кристаллизованный результат познавательной деятельности людей — обобщение опыта — представляется как скрытая сущность вещей и процессов. Это — один и тот же фетишизм.