Борис Долинго - Аэлита. Новая волна /002: Фантастические повести и рассказы

• Название: Аэлита. Новая волна /002: Фантастические повести и рассказы
• Автор: Борис Долинго
• Издательство: У-Фактория
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2005
• ISBN: 5-9709-0124-5

Хорошо ли мы знаем мир, в котором живем? Сомнительно как-то. По правде говоря, дальше собственного города (ну, еще любимых курортных местечек) мы бываем редко. А там, за пределами обжитого пространства, происходит такое… Поинтересуйтесь, всмотритесь… И тогда однажды вы, может быть, решите, что попали в какие-нибудь параллельные миры. Они почти такие же, как наш, привычный, но со своими особенностями, чем и завораживают. Еще шаг, и вы понимаете, что угодили не куда-то, а в чуждые перпендикулярные миры. Вот уж где непривычные глазу картины, пугающая какофония звуков, невыразимые и непонятные своим мироощущением разумные (а разумные ли?) существа. Необъяснимей этого могут быть только миры за гранью. За гранью любых наших представлений, за гранью самой изощренной фантазии.

Вам интересна новая фантастика? Тогда добро пожаловать на страницы сборника «Аэлита». В реальные и, конечно же, абсолютно вымышленные миры!

Мгновение — и вы уже подхвачены НОВОЙ ВОЛНОЙ.

В очередной сборник фантастических повестей и рассказов вошли произведения молодых авторов, активно работающих в столь многоликом жанре.

Объединяющим началом новой литературной волны стал старейший российский фестиваль фантастики «Аэлита» (Екатеринбург), традиционно поддерживающий лучшие творческие силы.

---

Сначала Чистилище называлось, как положено орбитальным станциям, — буква алфавита и порядковый номер. Сигма-один. Предполагалось, что в этом районе будет еще штук десять — двадцать Сигм. А потом, когда выяснилось, что произошедшее на Эдеме с Первой экспедицией — не случайность, а закономерность, орбитальных станций больше строить не стали. Проект колонизации Эдема, такой радужный и многообещающий, очень быстро свернули. До изучения и взятия под контроль происходящего. Ни с изучением, ни с контролем продвинуться особо не удалось. Как можно изучать необъяснимый на первый взгляд феномен взаимодействия планеты и человека, если почти все участники экспедиций умирают? Ангелы тоже ничем помочь не могли. А может, и могли — но не хотели. Кто их поймет, Ангелов.

А первую — и последнюю — Сигму остряки из Третьей экспедиции переименовали в Чистилище. Название прижилось. Соответствовало, в общем.

В Чистилище, передавая Гафу разблокированную карточку с оставшимися деньгами, Ромка спросил:

— Гаф, а много сюда народа приезжает… ну, как я?

— Бывает, — осторожно ответил тот, не отрывая глаз от карточки.

— А как мне теперь дальше, до Эдема?

— Ну, это уж я не знаю. — Гаф нервно огляделся. — Я наш уговор выполнил? Выполнил. — Он требовательно пошевелил пальцами. Ромка вздохнул, выпустил из руки карточку. Посмотрел, как остатки его капитала исчезают в кармане Гафа. Гаф хлопнул ладонью по карману, расслабился, улыбнулся: — Ну сам понимаешь, не маленький. Откуда бы мне знать. Сколько бы народу ни ехало, обратно-то никто не возвращается. Ну пока, малыш! Удачи.

Ромка некоторое время стоял и смотрел, как рыжая куртка Гафа мелькает среди зеленых форменных роб ремонтников, а потом исчезает в одном из коридоров Чистилища. Последние слова Гафа… От металлического привкуса страха перехватило горло. Воздух застрял, заворочался больно в глотке, как случайно проглоченная кость. Ромка ведь это и раньше знал. Только, наверное, чтобы по-настоящему понять и испугаться, надо было услышать это со стороны. «Обратно-то никто не возвращается». Он, Ромка, по своей воле собирался отправиться в то место, откуда не возвращаются. Потому что там или умирают, или остаются навсегда. И в каком-то смысле это одно и то же. Потому что для всего остального мира ты умираешь в любом случае.

* * *

— Чудо, — хрипло сказал Ромка.

Тонкие губы Ангела тронула улыбка. Ромка перевел дыхание. Он боялся, что Ангел сейчас просто встанет и уйдет.

— Ну… э… то, что делает Эдем с некоторыми людьми, наверное, можно назвать чудом. Но ты ведь знаешь, что многие умирают, так и не дождавшись этого чуда?

— Да. Я знаю. Только… Только мне больше ничего не остается.

— Расскажи. — Ангел откинулся на спинку диванчика, прикрыл глаза. Птица тоже как будто задремала, спрятав два солнца под мутную пленку век.

* * *

Чистилище Ромку разочаровало. Станция как станция. Путаница блистающих чистотой коридоров — на то и Чистилище, чтобы чисто?.. Ярко-белый свет глаза выжигает, погрузчики снуют, бригада мусорщиков пол драит, гудит от усердия, металлическими боками звонко толкается, за ними служащий в оранжевом комбинезоне наблюдает. Плутая по незнакомым коридорам, Ромка сначала опасался, что его, чужака, немедленно обнаружат и арестуют. Но внимания на него никто не обращал. Народу здесь ходило много всякого и странного. Группа в белых халатах — не то врачи, не то ученые, — размахивая руками, громко ругаясь на непонятном научном сленге, едва не сшибла Ромку с ног. Последний, толстенький лысый — доктор? — подхватил споткнувшегося Ромку под локоть, сказал укоризненно: «Осторожнее, молодой человек» — и бросился догонять своих. Потом мимо прошли двое босиком, в полосатых полотенцах. «Вода сегодня того… хлоркой воняет, — брюзгливо бубнил долговязый, — и волн нету. А я волны люблю…» — «Да, да. И чего они морской бассейн только в пятницу открывают? Жалко им, что ли?» — в унисон гудел его собеседник…

Ромка устал и отчаялся. По этим коридорам можно было ходить бесконечно. Но все равно не станет понятно, что делать дальше. Теперь, когда Эдем был так близко — и в то же время так далеко. Пешком-то не дойдешь. Что, хватать первого попавшегося — например, вон того, длинного, в полотенце, — и спрашивать, как добраться до Эдема? Глупо. За такие вопросы просто сдадут ближайшему патрулю; а потом — депортация на родину и штраф за нарушение визового режима плюс покрытие расходов. И все зря — путешествие в неудобном тайнике, бессонные ночи, страхи перед пограничниками, последние деньги, отданные Гафу. А может, и ладно? Может, и пусть патруль? Пока не поздно, пока еще можно вернуться. Дома мама, наверное, уже извелась; и лучший друг Михал, с которым в Академию собирались поступать — экзамены осенью… Что патруль… Ну, отругают, двадцати одного-то Ромке еще нет. И со штрафом что-нибудь придумать можно… В который раз за последнее время Ромка почувствовал, что готов сдаться. И в который раз возненавидел себя за это.

А потом он набрел на местную столовку. И в полумраке бара, отделенного от общего шумного зала стойкой с цветами, заметил Ангела.

То, что это Ангел, Ромка понял сразу. И не потому, что одет посетитель бара был странно — в длинный, до пят, грязноватого цвета плащ-балахон. И не потому, что бармен гнулся перед своим клиентом, услужливым вопросительным знаком выворачивая спину. На плече у Ангела сидела птица. Небольшая, невзрачная; издалека — как будто складка капюшона завернулась. Вроде бы птица как птица. Только… было что-то — то ли в движении коричневой птичьей головки, то ли в ответном наклоне другой головы, человеческой, черноволосой; то ли в свободном развороте плеч, будто и не обремененных лишней ношей… Словно человек и птица были едины и движение, вздох, взгляд одного из них сразу находили отклик в другом… Словно не было ни человека, ни птицы — а было одно существо. Ангел.

— Еще чашечку, уважаемый гор Альберт? — Голос бармена истекал липким медом.

— Пожалуй. Как всегда, чудесный кофе, Лукас.

Птица, повернув голову, строго смотрела на подошедшего Ромку. Глаза ее были ослепительно желты, как два маленьких солнца; острия зрачков будто протыкали Ромку насквозь.

— Мы знакомы, молодой человек? — Ангел спросил не поворачиваясь, словно видел Ромку золотыми птичьими глазами. Птица качнула острым крючковатым клювом — принимая участие в вопросе?

— Я… простите. — Ромка неожиданно осип. Бармен Лукас замер с ковшиком для кофе в руке, молча излучая неодобрение и готовность прийти на помощь уважаемому гору Альберту. Затылок Ангела наконец дрогнул; длинные волосы плеснули вороновым крылом. Теперь на Ромку смотрели две пары глаз. Желтые — птичьи. Два маленьких солнца, выжигающие насмерть, до костяного хруста белой пустыни. Светло-серые — человечьи. Вода в ручье. Зыбкая прохлада тихой заводи; стремительный бег серебряного потока, крошащий камни в пыль.

— Кофе на столик. Пожалуйста, Лукас. Две чашки.

* * *

Кофе остыл. Запах корицы и шоколада. Запах дома.

— Значит, ты так сильно любишь свою девушку? — Вода в ручье, пронизанная солнцем. Огненное кружево рассыпается на нити в серебряной глубине. Человек и птица смотрели друг на друга, как будто забыв про Ромку. Огонь и вода. — Ты готов умереть только ради того, чтобы попытаться спасти ее?

— Да. Юлька… она…

* * *

Почему-то он всегда вспоминал Юльку улыбающейся. Улыбка удивительно меняла ее строгое лицо, иногда напоминавшее полупрозрачные лики на старых темных иконах. То ли совершенством черт, то ли отрешенностью. Перед Юлькой задумчивой Ромка робел, даже немного… побаивался ее, что ли. Больше всего ему нравился самый первый миг, когда улыбка еще только трогает Юлькины губы и обозначает ямочки на щеках. И превращает иконописный лик, перед которым можно только благоговеть и молиться, в милое живое лицо. Лицо девчонки, в которую можно влюбиться.

Юлька никогда помадами и всякой этой ерундой не красилась. Ее нежно-розовые губы пахли абрикосами и молоком; и поцелуи были сладкими, чуть с горчинкой — абрикосовой косточки… Как и Юлькин взгляд: голова кружится, кружится — будто летишь, раскинув крылья, в самом лучшем из снов и жемчужные облака скользят далеко внизу; а потом оказывается — что не летишь, а падаешь и под пухом облаков — острые скалы; но от этого последние секунды полета еще прекраснее… Потому что — последние… Как Юлькины картины: первый взгляд — полет, ветер гнется под сильными крыльями; потом облака расступаются — и гулко хохочут летящие навстречу скалы. Но между тем и другим — между небом и смертью — несколько мгновений. Волшебных, прекрасных, невозможных. Мгновений, когда бескрылая тварь, рожденная ползать, обретает крылья.

Перед Юлькиными картинами люди подолгу молчали. Замирали. Как будто пытались прожить снова и снова эти несколько мгновений между небом и смертью. Ну, не все, конечно. Кому-то не нравилось. Может, тем, кто не помнил, как это — летать во сне.