Георгий Андреевский - Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху, 1920-1930 годы

• Название: Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху, 1920-1930 годы
• Автор: Георгий Андреевский
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-235-03123-4

Под пером Г. В. Андреевского пестрая и многоликая Москва 1920–1930-х годов оживает, движется, захватывает воображение читателя своими неповторимыми красками, сюжетами и картинами, увлекая его по улицам и переулкам, магазинам и кинотеатрам, паркам и дворам, знакомя с жизнью поэтов, музыкантов, политиков, широко распахивая окно в неизвестное прошлое столицы. Уникальные и редкие фотографии из архивов и частных собраний богато иллюстрируют книгу. Достоинством этого исследования является то, что оно создано на основании воспоминаний, архивных материалов и сообщений прессы тех лет о таких редко замечаемых деталях, как, например, езда в трамваях, мытье в банях, обучение на рабфаках, торговля на рынках, жизнь в коммуналках, о праздниках и труде простых людей, о том, как они приспосабливались к условиям послереволюционного времени.

---

Преступник мог накинуть на голову милиционера снятые с себя пальто, пиджак или плащ, мог нанести удар в лицо полями твердой шляпы (котелка), бросить в глаза песок, табак, перец, мог замахнуться палкой или ножом и нанести ему, воспользовавшись тем, что сотрудник, обороняясь, поднял руки, удар ногой в живот. Женщины, отбиваясь от задерживавшего их милиционера, могли ударить его концом зонтика, шпилькой от шляпы, связкой ключей, дамской сумочкой, в которой находились гиря или камень. Могли, наконец, искусать милиционеру лицо, руки. А уж об оскорблениях и угрозах, которые стражам порядка приходилось слышать постоянно, и говорить не приходится. Ужас положения милиционера состоит еще и в том, что он на себя принимает все недовольство граждан, вызванное неправильными или нежелательными решениями властей. При этом нельзя не учитывать и культурный уровень граждан, способных не только на грубость и матерщину, но и на плевки в лицо, насилие. Виноваты в этом были, конечно, не только люди, но отчасти и тяжелые условия их жизни.

Одна проститутка на Павелецком вокзале обозвала милиционера нецензурно. Было это 3 марта 1925 года. Когда ее спросили, почему она это сделала, она ответила, что находилась в нервном состоянии «от этой проклятой жизни». Жизнь для многих была «проклятой».

Заглянув в московские «дыры», нельзя было не ужаснуться. Вот хотя бы сухаревские подземные уборные. Грязь и смрад. Здесь взрослые и мальчишки-беспризорники резались в карты. Проигрывали всю одежду, оставаясь голыми. Друзья выручали, давали на время, чем прикрыться. Проигравший тут же шел на Сухаревку, крал и снова ставил похищенное на кон. Большинство игроков составляли «занюханные», то есть кокаинисты. Спали беспризорники в ямах, вырытых у стены Китай-города, и в находившихся около нее вечно мокрых, зловонных уборных. Уборные эти под полукруглыми черепичными крышами напоминали домики, стоящие у железной дороги, с балкончиков которых дежурные показывали машинистам флажки.

Ночевали беспризорники и в котлах, в которых сезонные рабочие варили асфальт. По окончании рабочего дня котлы еще долго сохраняли тепло. Беспризорники старались сохранить с рабочими хорошие отношения, и когда те оставляли что-нибудь на рабочем месте, всегда им забытое возвращали.

По отношению к другим работникам, и прежде всего к работникам торговли, беспризорники такой чуткости не проявляли. Нападали целыми стаями, «на шарап», на какой-нибудь лоток Моссельпрома, хватали пачку папирос и бежали дальше. Лотошница за ними, конечно, не гналась: пока будешь бегать — все растащат.

Когда в 1925 году в центре города появились автоматы по продаже табачных и кондитерских изделий, беспризорники наловчились стачивать об асфальт копейку царского времени, и когда этого не замечал сторож (а к автоматам были приставлены сторожа), опускали монетку в щель. Автоматы от этого ломались, но зато беспризорникам доставались папиросы и шоколадки.

Между Малым Сухаревским и Малым Сергиевским переулками находился так называемый «рваный переулок». Настоящее его название Цветной. Мы о нем упоминали. Там, в развалинах, в двадцатые годы жили бездомные бродяги, занимались своим ремеслом под открытым небом среди груды камней проститутки. У грязной стены на бечевке были развешаны белье и лохмотья, а рядом, прямо на земле, вповалку, положив кирпичи под голову, спали пропьянствовавшие всю ночь босые люди. По вечерам по переулку было опасно ходить: убьют или ограбят. В этом переулке постоянно сводила счеты между собой и местная рвань. В ночь на 7 июля 1925 года здесь был убит Бузин — «Ленька-летчик». Убил его Гусев с Трубной площади, вынюхавший весь кокаин, продать который поручил ему Бузин.

Цветной бульвар тоже был не самым чистым местом. На бульваре постоянно обитали группы оборванных женщин. Лица их, опухшие от пьянства, были раскрашены синяками. С ними рядом находились их мужики из той же спившейся братии. «Дамы» и «кавалеры» пили, матерились и дрались, а ночью здесь же, на земле, укладывались спать. Их не смущали ни грязь, ни присутствие вонючего писсуара. Здесь же «дамы» пытались всучить себя прохожим за любую плату.

Проституток ловили, помещали в концлагерь. Находился он чуть выше Смоленской набережной и назывался «Новопесковским» (по имени одного из находящихся там переулков). Концлагерь не был похож ни на Освенцим, ни на Майданек. Содержалось там несколько сотен заключенных. Их воспитывали, приглашали к ним артистов, вместе с которыми заключенные пели «Интернационал», «Дубинушку» и другие песни. В Москве и под Москвой, например во Владыкине по Савеловской дороге, создавались колонии для проституток, где заблудших обучали ремеслу и приобщали к общественной жизни.

Особенно много проституток было в центре города.

Об этом, в частности, говорит акт проверки, проведенной в августе 1922 года руководством московской милиции, в котором отмечалось, что «уличная торговля» производится в полном разгаре до двух-трех часов ночи в продолжении всей Тверской, Дмитровки и пр. Толпы торговцев настолько привыкли к бездействию милиции, что, помимо прямых нарушений, бесчинствуют и хулиганят. В двадцатые годы в Москве насчитывалось пятнадцать тысяч проституток. Значительная их часть была больна венерическими заболеваниями и прежде всего сифилисом. По статистике за 1928 год, сифилисом болела треть представительниц древнейшей профессии. За это их не любили женщины и побаивались мужчины. Зато к проституткам хорошо относились домоуправы, так как те исправно платили за квартиру, и приезжие: у проституток можно было переночевать.

Распространенность венерических заболеваний подвигла народных поэтов на сочинение лозунгов в духе времени, например, такого: «Шанкеры, бобоны — становись в колонны!», а на стенах поликлиник появились плакаты: «Сифилис — не позор, а народное бедствие!» Кто-то, говорят, на таком плакате внизу приписал: «А мне от этого не легче».

Со временем лицо московской проституции несколько изменилось. Если в первые годы среди проституток было больше представительниц рабочего класса и крестьянства, то к середине двадцатых годов стало больше «интеллигенток», женщин «из общества». Многие проститутки стали представляться дочерьми фабрикантов, аристократов. Это, наверное, должно было повлиять на оплату, да и не всегда это было враньем. Некоторые из них могли с клиентом заговорить по-французски.

Одним из излюбленных мест «приличных» московских проституток был Петровский пассаж. Здесь «подрабатывали» жены мужей, получавших 200–300 рублей в месяц, матери семейств, одним словом, женщины, занимающие положение в обществе. Они тихо бродили мимо витрин, разглядывая дорогие красивые вещи, а когда мимо них проходили мужчины, тихо и ласково шептали: «Я живу недалеко». А в ответ на вопросительный взгляд щебетали: «Тридцать рублей». На 30 рублей тогда можно было купить две коробки пудры «Коти», или три пары заграничных чулок, или фетровые боты, или модную шляпку. Красота требовала жертв, и женщины на них шли.

Несмотря на жилищный кризис, мест для притонов все же хватало. И на притоны разврата, и на наркотические, и для азартных игр, и просто воровские. Вот некоторые из них: в Головине переулке, между Трубной и Сретенкой, находился так называемый «кокаиновый домик». Держали его мать и сын Новиковы. Журналист Шляхтер, его жена, артистка, и приятель, журналист и писатель Кардашов в 1925 году открыли притон опиума для интеллигентной публики. Здесь можно было не только курить и нюхать, но прочесть маленькую книжонку рассказов француза К Фаррера «В грезах опиума», в которой восхваляется это одурманивающее зелье.

Прелести наркотического опьянения, описанные в рассказах Фаррера, были не для всех. Нанюхавшись кокаина в притонах Цветного бульвара и Домниковки, наши любители сладостных ощущений начинали страдать от страшного зуда кожи, им казалось, что по их телу бегают вши, крысы, змеи, что они подползают к горлу, вгрызаются в кожу и т. д. До такого состояния доходили не все и не сразу. Кокаин, как главная «дурь» тех лет, оставался одной из причин совершения краж, грабежей и убийств.

В двадцатые годы в Москве проживало более тысячи китайцев. Многие из них держали прачечные. Жили они обособленно, сохраняя свои обычаи. Привычными для них были опиум и настольные игры: лото, фишки, карты. Поэтому, естественно, в Москве существовали китайские опиумные и игорные притоны. Такие притоны были, например, в доме 24 по Последнему переулку, в доме 12 по 1-му Спасскому тупику, в домах 5 и 20 по Большому Сухаревскому переулку, в доме 8, квартире 26 по Большому Кисельному переулку, в доме 3/2 по Садово-Спасской улице и по многим другим адресам. После событий на КВЖД многих китайцев репрессировали, так что не только притонов, но и прачечных не осталось. Конечно, наркотические притоны были не только китайские. Известен, например, «волчатник» в Проточном переулке. Хозяйкой его была «касатка», грубая одноглазая баба, пользующаяся авторитетом в воровском мире. К ней в дом приносили ворованное, здесь же всегда можно было достать кокаин. «Королем кокаина» в Москве называли некоего Батинина — Батулина. Когда в январе 1925 года его арестовали агенты уголовного розыска, то в доме его они обнаружили маленькую «наркоразвесочную фабрику» с тремя работницами.