Луис Фишер - Жизнь Ленина

• Название: Жизнь Ленина
• Автор: Луис Фишер
• Издательство: «Книжная лавка — РТР»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1997
• ISBN: ISBN 5-300-00971-7 (т. 1) ISBN 5-300-00970-9

В. И. Ленин сыграл большую роль не только в истории России, Восточной Европы, но его учение повлияло на развитие многих стран.

В книге Луиса Фишера предстает образ Ленина не только политического деятеля, но и человека. Автор рассказывает и о людях из его окружения.

Данное издание дополняет уже известные работы о жизни Ленина и его месте в истории России и многих стран мира.

---

Как общественный деятель, Горький был в это время, вероятно, популярнее Ленина. Он был известен интеллигенции и многим рабочим и крестьянам, независимо о того, читали они его произведения или нет. В отличие от Ленина, пришедшего в революцию из дворян, Горький был человеком из народа и служил народу по-своему. Ленин питал к Горькому особое уважение и обычно принимал его дома. Если же Горький должен был посетить его в Совнаркоме, то Ленин приходил в свой кабинет раньше обычного и напоминал секретарю: «Не забыли ли сказать в будку у кремлевских ворот, не задержат ли там Горького?» Через полчаса он звонил из кабинета: послали ли за Горьким машину. Обычно Горькому не приходилось ждать в приемной, Ленин принимал его без очереди. Секретарь Ленина вспоминает: «В часы, когда у Владимира Ильича сидел Горький, на нашу долю выпадало много работы»{565}. Горький приносил ходатайства об арестованных ученых, писателях, художниках. Классовая дискриминация огорчала Горького: официальное солнце сияло только для рабочих и крестьян, интеллигенция оставалась в тени. Горький «приедет сюда завтра, и я очень хотел бы вытащить его из Питера, где он изнервничался и раскис», писал Ленин 7 июля 1919 года Крупской, находившейся на борту волжского агитпарохода «Красная звезда». Ленин пытался уговорить Горького присоединиться к волжской агитгруппе: это было бы большой политической победой. В конце письма Ленин прибавил: «Митя (т. е. его брат Дмитрий) уехал в Киев: Крым, кажись, опять у белых. Мы живем по-старому: отдыхаем на «нашей» даче по воскресеньям. Троцкий поправился, уехал на юг, надеюсь подтянет. От замены главнокомандующего Вацетиса Каменевым (с Востфронта) я жду улучшения… Крепко обнимаю, прошу писать и телеграфировать чаще. Твой В. Ульянов. NB. Слушайся доктора: ешь и спи больше, тогда к зиме будешь вполне работоспособна»{566}.

На другой день Ленин телеграфировал Крупской: «…Сегодня видел Горького, убеждал его поехать на вашем пароходе… но Горький категорически отказался». Слово «категорически» показывает, что Горький не отговаривался работой или состоянием здоровья. Он просто не хотел присоединиться к агитпароходу и отождествить себя с советским режимом. Он не был антисоветски настроен, но ограничение свободы и преследование интеллигенции мучило его. В Петрограде оно чувствовалось всего сильнее. Петроград был окном в Европу, европейским городом, а Москва — всего лишь непомерно разросшейся деревней. Окно затуманилось политической изморозью. Флюгер показывал на восток: ветер дул из Азии. Отчасти в плохой погоде была повинна вражда западных держав. Но в этом было мало утешения. Интеллигенцию возмущал холодный ветер, дувший из московского Кремля. Возмущал он и Горького. Чистокровный великоросс, он вкусил запада и чувствовал нужду в нем.

Горький вернулся в Петроград, но Ленин не сдавался. Он снова написал Горькому 19 июля 1919 года, уговаривая его приехать в правительственный дом отдыха под Москвой, в Горках: «Я на два дня часто уезжаю в деревню, где великолепно могу Вас устроить и на короткое и на более долгое время. Приезжайте, право! Телеграфируйте, когда, мы Вам устроим купе, чтобы удобнее доехать. Немножечко переменить воздух, ей-ей, Вам надо. Жду ответа! Ваш Ленин»{567}.

Горький отказался, дав волю накопившейся в нем горечи. Ленин ответил 31 июля длинным письмом, пожалуй самым длинным его письмом за всю гражданскую войну. В письме чувствовался сдерживаемый гнев. «Дорогой Алексей Максимыч! — начиналось оно{568}.— Чем больше я вчитываюсь в Ваше письмо, чем больше думаю о связи его выводов с изложенным в нем (и рассказанным Вами при наших свиданиях), тем больше прихожу к убеждению, что и письмо это, и выводы Ваши, и все Ваши впечатления совсем больные. Питер — один из наиболее больных пунктов за последнее время… голод тяжелый, военная опасность тоже. Нервы у Вас явно не выдерживают. Это не удивительно. А Вы упрямитесь, когда Вам говорят, что надо переменить место, ибо дать себе истрепать нервы до больного состояния совсем неразумно…

Начинаете Вы с дизентерии и холеры; и сразу какое-то больное озлобление: «братство, равенство». Бессознательно, а выходит нечто вроде того, что коммунизм виноват — в нужде, нищете и болезнях осажденного города!!

Дальше какие-то мне непонятные озлобленные остроты против «заборной» литературы (какой? почему связанной с Калининым?). И вывод будто «ничтожные остатки разумных рабочих» говорят, что их «предали» «в плен мужику».

В письме Горького, доказывал Ленин, речь шла «об остатках аристократии». «Их настроение на Вас болезненно влияет, — писал Ленин. — Вы пишете, что видите «людей самых разнообразных слоев». Одно дело — видеть, другое дело ежедневно во всей жизни ощущать прикосновение». В силу своей профессии, намекал Ленин, Горький вынужден принимать «десятки озлобленных буржуазных интеллигентов». Горький писал Ленину, что «остатки» «питают к Советской власти нечто близкое симпатии», а большинство рабочих «поставляет «воров, примазавшихся коммунистов и пр. «И Вы договариваетесь до вывода, — замечает Ленин, — что революцию нельзя делать при помощи воров, нельзя делать без интеллигенции».

«Это — сплошь больная психика, — утверждал Ленин. — Все делается, чтобы привлечь интеллигенцию (небелогвардейскую) на борьбу с ворами… В Питере «видеть» этого нельзя, ибо Питер город с исключительно большим числом потерявшей место (и голову) буржуазной публики (и «интеллигенции»), но для всей России это бесспорный факт. В Питере или из Питера убедиться в этом можно только при исключительной политической осведомленности, при специально большом политическом опыте. Этого у Вас нет. И занимаетесь Вы не политикой и не наблюдением работы политического строительства, а особой профессией, которая Вас окружает озлобленной буржуазной интеллигенцией, ничего не понявшей, ничего не забывшей, ничему не научившейся…

Если наблюдать, надо наблюдать внизу, где можно обозреть работу нового строения жизни, в рабочем поселке провинции (скуку которой Горький так хорошо знал. — Л. Ф.) или в деревне, — там не надо политически охватывать сумму сложнейших данных, там можно только наблюдать…

Вы поставили себя в положение, в котором непосредственно наблюдать нового в жизни рабочих и крестьян, т. е. 9/10 населения России Вы не можете». (В ряде других высказываний Ленин славил Петроград как пример пролетарского города, а Горький, самый наблюдательный художник России, уже видел крестьян на съезде в Зимнем…) «Советы уехать Вы упорно отвергаете. Понятно, что довели себя до болезни: жить Вам. Вы пишете, не только тяжело, но и «весьма противно»!!! Еще бы!» Горький, по словам Ленина, приковал себя к «больной» интеллигенции Петрограда. «Ни нового в армии, ни нового в деревне, ни нового на фабрике Вы здесь, как художник, наблюдать и изучать не можете… Страна живет лихорадкой борьбы против буржуазии всего мира… Жизнь опротивела, «углубляется расхождение с коммунизмом». В чем расхождение, понять невозможно. Ни тени указаний на расхождение в политике или в идеях нет».

В заключение письма Ленина снова посоветовал «радикально изменить обстановку, и среду, и местожительство, и занятие, иначе опротиветь может жизнь окончательно.

Крепко жму руку. Ваш Ленин».

Некоторые из «остатков аристократии», за которых заступался Горький, были аристократами духа, кисти или пера. Среди них был великий князь Николай Михайлович, историк, желавший удалиться в Финляндию, чтобы посвятить себя литературному труду. Горький ходатайствовал перед Лениным о разрешении на выезд и получил от него особое письмо к петроградским властям. Но вернувшись в Петроград, Горький узнал о казни великого князя. По словам Бориса Николаевского, видного меньшевистского писателя, Горький, находясь в Берлине в 1922–1923 гг., высказывал подозрение, что Ленин лично, или кто-нибудь из его приближенных, отдал приказ о казни великого князя в то самое время, когда ходатайство Горького было формально удовлетворено Лениным. Это подозрение подтверждается телеграммой, воспроизведенной в 21 томе «Ленинского сборника» (с. 279), в которой Ленин приказывал Зиновьеву задержать отъезд Николая Михайловича.

Но ничто не могло нарушить связь между Лениным и Горьким. Обращаясь к Ленину, как к последней инстанции, Горький спас жизнь многим писателям, художникам и ученым. А Ленину Горький был нужен как знаменитый во всей России писатель, вышедший из народа, писавший о народе и для народа. Разве Горький не связал себя с коммунистической партией? Отчуждение его могло повредить престижу советской власти. Ленин и Горький продолжали встречаться в Москве: Горький привозил свой список допущенных несправедливостей, Ленин пытался «наставить его на путь истинный». Воспоминания Горького о Ленине, написанные после смерти вождя, настоящий гимн в его честь{569}. Но позиция Горького оставалась неизменной: он мягко, но упорно оказывал давление на вождя большевиков, отстаивая принципы свободы. «Мне часто приходилось говорить с Лениным о жестокости революционной тактики и быта.