Дэвид Эберсхоф - 19-я жена

• Название: 19-я жена
• Автор: Дэвид Эберсхоф
• Издательство: Азбука, Азбука-Аттикус
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-389-02583-7

Двадцатилетний Джордан Скотт, шесть лет назад изгнанный из дома в Месадейле, штат Юта, и живущий своей жизнью в Калифорнии, вдруг натыкается в Сети на газетное сообщение: его отец убит, застрелен в своем кабинете, когда сидел в интернет-чате, а по подозрению в убийстве арестована мать Джордана — девятнадцатая жена убитого. Ведь тот принадлежал к секте Первых — отколовшейся от мормонов в конце XIX века, когда «святые последних дней» отказались от практики многоженства. Джордан бросает свою калифорнийскую работу, едет в Месадейл и, навестив мать в тюрьме, понимает: она невиновна, ее подставили — вероятно, кто-то из других жен. Теперь он твердо намерен вычислить настоящего убийцу — что не так-то просто в городке, контролирующемся Первыми сверху донизу. Его приключения и злоключения чередуются с главами воспоминаний другой девятнадцатой жены — Энн Элизы Янг, беглой супруги Бригама Янга, второго президента Церкви Иисуса Христа Святых последних дней; Энн Элиза посвятила жизнь разоблачению многоженства, добралась до сената США и самого генерала Гранта…

Впервые на русском.

---

— Можем мы поговорить с вами, — спросил я, — о Господе?

— Пожалста, а у вас нет немножко хлеба?

Гилберт отломил половину сэндвича с маслом, который миссис Кокс завернула нам с собой. Он протянул хлеб девушке, но старуха с ребенком выхватила его из руки Гилберта и тут же, прямо у нас на глазах, сожрала.

— Он предназначался девушке и ее брату, — упрекнул ее я.

— Он так же мог предназначаться мне и моему ребенку, — отвечала женщина с блаженным видом, будто не испытывала стыда из-за совершенной ею кражи.

Гилберт протянул девушке вторую половину сэндвича, внимательно следя за тем, чтобы он оказался в ее руках. Она разделила хлеб с братом, а все остальные вокруг нее в это время кричали, выпрашивая хоть кусочек для себя.

— Ну а теперь, — обратился я к брату и сестре, — можем мы поговорить об Иисусе Христе?

— Мне очень жаль, — ответила девушка, — только я ни во что такое уже не верю. Теперь больше не верю.

Я не мог ее винить. Если бы мне была вручена ее Судьба, не могу с уверенностью сказать, осталась бы моя вера такой же твердой или нет. Такое несчастье слишком глубоко, чтобы мы могли предположить, что понимаем все его значение.

Однако мы с сыном все пытали девушку на платформе:

— Можно с вами поговорить?

— Мне не нужна ваша жалость. Мне нужна работа.

— Можно поговорить с вами об Иисусе Христе?

— Мне не нужно спасение, мне нужна работа.

Тогда мы подошли к юноше с затуманенными глазами:

— Сэр, можете вы уделить нам минутку, если у вас есть лишнее время?

— Если у вас найдется лишний медяк.

— У меня нет.

— Тогда и у меня нет.

Тем и заканчивались наши усилия, остававшиеся безуспешными почти целый год.

Каждый вечер мы возвращались к камину, в котором жарко горел уголь, разожженный миссис Кокс. В нашей комнате и Гилберт, и я опускались на колени и молились о том, чтобы нам были дарованы успех и стойкость. При свете свечи я писал два письма: по одному каждой из миссис Уэбб. Часто я сталкивался с затруднениями в попытке предложить каждой из них неодинаковый рассказ о проведенном нами дне, ибо боялся, что они могут поделиться друг с другом содержанием писем и обнаружить, что я копирую свои чувства из одного письма в другое. Если я подписывал свои письма к Элизабет словами «Твой верный муж», то письма к Лидии я аккуратно заканчивал словами «Твой весьма искренний муж». Проходило время, и моя тоска по обеим женщинам все возрастала, и я часто, когда Гилберт мирно спал рядом, засиживался допоздна — писал о своем желании видеть каждую из них и представлял себе день, когда желание это сбудется. Любой мужчина, переживший долгую разлуку с женой, может понять это томление.

Как-то вечером, когда мы оба стояли на коленях, Гилберт сказал мне:

— Отец, я не знаю, как долго я еще смогу этим заниматься.

Этот день, в самом конце одинокой недели, прошел очень тяжело. Погода стояла сырая, настроение в городе было мрачное, и какая-то легкомысленная женщина в лисьих мехах, проходя мимо нас на улице, хихикая, бросила своей компаньонке: «Вот жалость — такой хороший молодой человек, а попусту пропадает!»

— Отец, — продолжал Гилберт, — я не уверен, что мы можем чего-нибудь добиться.

Пораженный его поколебавшейся верой, я тут же, перед пылающим камином миссис Кокс, пообещал моему сыну, что следующий день принесет нам успех.

— Не могу сказать тебе, как или кто это будет, но ты увидишь, что твои усилия вознаграждены.

Есть лишь одно объяснение того, почему я пообещал такое, чего не мог сам исполнить: отчаянное стремление подавить разгорающееся в душе моего сына сомнение. Гилберт был труднопознаваемым молодым человеком, всегда и во всем несколько отстраненным. Порой у меня возникало ощущение, что он втайне подозревает меня в тщеславии, лицемерии и других грехах, свойственных людям богатым и занимающим высокое положение в обществе. Нет сомнений, что его недоумения по поводу нашей веры и нашей Церкви углубились во время пребывания за границей, и я опасался, что он может поспешно и необдуманно воспротивиться, а то и вообще отойти от вероучения, которое когда-то спасло его мать и привело их обоих ко мне. Я беспокоился о его будущем, как это свойственно всякому отцу. Из-за этого беспокойства я не заметил своих собственных сомнений, уже тлевших в моей душе. В книге «Девятнадцатая жена» моя дочь обвиняет меня в слепой вере. «…С повязкой на глазах, сотканной из мамоны и власти», — говорит она. Ее нападки жестоки, я это понимаю, но я часто задаюсь вопросом: не скован ли ее убийственный клинок из беспримесно-чистой правды?

На следующий день солнце сияло ярко и погода была столь же ясной, сколь накануне серой и пасмурной. Мы провели почти двенадцать часов в четырехугольном дворе Торговой биржи, подле статуи лорда Нельсона. Окна повсюду были раскрыты, впуская легкий ветерок. Благоприятная погода может оказаться неблагоприятной для миссионера, затрудняя его работу, так как в целом обнадеживающий характер климата помогает человеку забывать о горестях. Так что этот день оказался таким же, как и предыдущий, за исключением того, что одна женщина, вся в шелках цвета студня, облыжно обвинила нас в краже свертка с кружевами, который несколько погодя обнаружился на скамейке.

Мы возвратились в маленький дом миссис Кокс разочарованные и уставшие. Меня угнетало чувство стыда за попытку пророчества. Я едва мог выдавить из себя приветствие миссис Кокс и ее дочурке.

— Здрасте-здрасте, денек хорошо провели, правда? — отвечала мне миссис Кокс. — Вирджини, милочка, оставь джентльменов в покое, они цельный день на улице провели, трудясь ради Господа Бога. Ну а я уже разожгла у вас камин, как вы любите, и чайник на огонь только-только поставила. Поднимайтесь, располагайтесь, а я сейчас печенья принесу, а если хотите — так и пива могу принесть.

Всегда словоохотливая, имевшая мало что сказать, но располагавшая невероятным обилием слов, миссис Кокс на этот раз, как нам показалось, особенно старалась подольше задержать нас внизу, у подножия лестницы.

— Можно мне словечком с вами перекинуться? Если вы не очень устали? — И добавила, увидев, что мы не поняли ее намерения: — Про вашу Церковь и про вашу Книгу? Я-то, конечно, родилась в англиканской вере. Но с тех пор как мистер Кокс отошел, должна прямо признать: мне чтой-то по временам сомнительно бывает.

И только тут я понял. Я сделал движение, собираясь начать разговор, но Гилберт остановил меня:

— Отец, можно я попробую?

Его неожиданное рвение, желание самостоятельно обратить кого-то, меня удивило и вызвало чувство гордости за сына. Мы провели весь вечер в гостиной миссис Кокс, причем беседу по большей части вел Гилберт. Вирджини лежала на ковре, то одевая, то вновь раздевая свою куклу. Гилберт рассказывал историю Откровений, полученных Джозефом Смитом, говорил о Святых Последних дней, порой забывая тот или иной важный момент, о котором деликатно упоминал я, изо всех сил стараясь не умалить достоинств Гилберта. Миссис Кокс слушала терпеливо и внимательно, высказывая восхитительные комментарии к событиям ранней истории нашей Церкви:

— И ведь он по правде нашел те золотые пластины в земле, а то нет! Вот повезло-то, что рядом никто не оказался. Большинство людей их бы взяли да расплавили, и все тут.

— А вы хотели бы почитать нашу Книгу? — спросил Гилберт.

Было уже позже полуночи, и улица за окном миссис Кокс давно затихла. На коленях у меня спала Вирджини.

Миссис Кокс взяла Книгу и держала ее, прижав к груди.

— Ну, теперь у меня много вопросов, да уж поздно становится, так что, может, я только один спрошу — он меня уже давно грызет.

Я подбодрил миссис Кокс, сказав, что она может задавать какие угодно вопросы.

— Тут некоторые ходят и болтают, что, мол, мормонские мужья по дюжине жен себе берут, а то и больше. Когда я такое слышу, я говорю, никакая это не правда, быть такого не может. У меня вон два Мормона живут, прям в моем доме, и не мне ли знать, есть у них там, за океаном, гарем или нету.

Перед нашим отъездом в Англию Брат Бригам инструктировал нас так, чтобы мы избегали говорить правду о многоженстве. «Далеко-далеко, за морями и океанами, — говорил он, — вы увидите, что иностранец не способен представить себе ни красный цвет пустыни в Зайоне, ни высоту наших заснеженных горных пиков, ни просторов нашего великого озерного бассейна. Точно так же как эти невежественные мужчины и женщины не способны увидеть красоту нашей земли, не способны они и понять уникальность наших семей. Не нужно говорить им о многих женах, пока наши иностранные братья и сестры не прибудут в Дезерет и не увидят собственными глазами, каким красным цветом цветет здесь песок».

Большинству мужчин, и сам я тоже в их числе, весьма свойственно то, что ложь слетает у нас с языка быстрее и естественнее, чем нам хотелось бы признать. Поэтому я отрицал правду о полигамии, отвечая миссис Кокс, и всегда потом сожалел, что так сделал. Но не могу никого, кроме себя, винить за это прегрешение.