Алексей Крученых - 15 лет русского футуризма

• Название: 15 лет русского футуризма
• Автор: Алексей Крученых
• Издательство: Издание ВСП
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1928

15 лет русского футуризма. 1912–1927 гг. Материалы и комментарии:

1) Призыв — Артема Веселого; 2) Конфискованный манифест; 3) 15 лет верности; 4) Неизданные поэмы В. Хлебникова; 5) Игра в аду; 6) Автобиографии: С. Кирсанова, С. Третьякова, А. Крученых; 7) О разложившихся — И. Терентьева

Портреты: Н. Асеева, Э. Инк, В. Кашницкого, А. Крученых, И. Терентьева, С. Третьякова и В. Хлебникова

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Речь судреца:

«Всего ужасней одинокий,
Кто черен, хил и гноен.
Он спит, но дух глубокий
В нем рвется, неспокоен.

Бессильный видит вечно битвы,
Он ждет низринуть королей,
Избрал он царства для ловитвы,
Он — чем смелее, тем больней.

И если небо упадет
И храм сожженный просверкает,
Вчерашний раб народы поведет,
Ведь силен тот, кого не знают!

Вот я изрек премудрость ада,
За что и сяду ко всем задом».

-

Счастливец проснулся, смекнул,
Свое добро взвалил на плечи
И тихим шагом отшагнул
Домой, долой от сечи.

И умиленно и стыдливо
За ним пошла робка и та,
Руки коснувшись боязливо,
И стала жарче чем мечта.

«Служанки грязною работой
Скажи, какой должно помочь?
Царица я! копьем охоты
Именам знатным кину: прочь!

Сошла я в подземные недра,
Земные остались сыны.
Дороги пестрила я щедро:
Листами славными красны.

Ты самый умный, некрасивый,
Лежишь на рубище в пыли,
И я сойду тропой спесивой
Твои поправить костыли.

Тебя искала я давно,
Прошла и долы и моря,
Села оставила гумно,
Улыбок веники соря.

Твой гроб живой я избрала
И в мертвом лике вижу жуть,
В борьбе с собой изнемогла,
К тебе моя уж настежь грудь.

Спесь прежних лет моих смирится —
Даю венок,
Твоя шершавая десница —
Паду, великая, у ног.

О, если ринешься с высот
Иль из ущелий мрачных взмоешь —
Равно вонзаешь в сердце дрот
И новой раной беспокоишь».

Отверженный всегда спасен,
Хоть пятна рдеют торопливо,
Побродит он —
И лучшее даст пиво…

Как угля снег сияло око,
К блуднице ластилися звери,
Как бы покорно воле рока,
Ей, продавщице ласки, веря.

И вырван у множества вздох:
«Кто сей, беззаботный красам?»
И путь уж ему недалек,
И знак на плечах его: сам!

Тщедушный задрожал от злата
И, вынув горсть червонцев,
Швырнул красавице богато —
Ах, на дороге блещет солнце!

Та покраснела от удара,
Руками тонкими взметнула,
И, задыхаясь от пожара,
В котел головою нырнула.

Дворняжкой желтой прянул волос,
Вихри оград слезой погасли,
И с медью дева не боролась,
Махнув косой в шипящем масле.

Судьба ее вам непонятна?
Она пошла, дабы сгореть.
Высоко, пошло и бесплатно —
Крыс голубых та жертва снедь…

И заворчал пороков клад,
К смоле, как стриж, вспорхнув мгновенно.
Вот выловлен наряд,
Но тела нет, а есть лишь пена!

Забыть ее, конечно, можно.
Недолог миг, короче грусть,
Одно тут непреложно
И стол вовек не будет пуст.

Игра пошла скорей, нелепей,
Шум, визг и восклицанья —
Последни рвутся скрепы
И час не тот, ушло молчанье!

Тысячи тысяч земного червонца
Стесняют места игроков.
Вотще, вотще труды у солнца,
Вам места нет среди оков!

Брови и роги стерты от носки,
Зиждя собой мостовую,
Где с ношей брюхатой повозки
Пыль подымают живую.

Мычит на казни осужденный:
«Да здравствует сей стол!
За троны вящие вселенной
Тебя не отдам нищ и гол!

Меня на славе тащат вверх,
Народы ноги давят.
Благословлю впервые всех,
Не всё же мне лукавить!..»

Порок летит в сердцах на сына,
Голубя слаще кости ломаются.
Любезное блюдо зубовного тына
Метель над желудком склоняется…

А наверху под плотной крышей,
Как воробей в пуху лежит один.
Свист, крики, плач чуть слышны,
Им внемлет, дремля, властелин.

Он спит сам князь под кровлей —
Когда же и поспать? —
В железных лапах крикнут крошки,
Их стон баюкает как мать…

И стены сжалися, тускнея,
Где смотрит зорко глубина,
Вот притаились веки змея
И веет смерти тишина.

Сколько легло богачей,
Сколько пустых кошельков,
Трясущихся пестрых ногтей,
Скорби и пытки следов!

И скука, тяжко нависая,
Глаза разрежет до конца,
Все мечут банк и, загибая,
Забыли путь ловца.

И лишь томит одно виденье
Первоначальных светлых дней,
Но строги каменные звенья,
Обман — мечтания о ней.

И те мечты не обезгрешат,
Они тоскливей, чем игра.
Больного ль призраки утешат?
Жильцу могилы ждать добра?

Промчатся годы — карты те же
И та же злата желтизна,
Сверкает день все реже, реже,
Печаль игры как смерть сильна!

Тут под давленьем двух миров
Как в пыль не обратиться?
Как сохранить свой взгляд суров,
Где тихо вьется небылица?

От бесконечности мельканья
Туманит, горло всем свело,
Из уст клубится смрадно пламя
И зданье трещину дало.

К безумью близок каждый час,
В глаза направлено бревно.
Вот треск и грома глас.
Игра, обвал — им все равно!

Все скука угнетает…
И грешникам смешно…
Огонь без пищи угасает
И занавешено окно…

И там в стекло снаружи
Всё бьется старое лицо,
Крылом серебряные мужи
Овеют двери и кольцо.

Они дотронутся, промчатся,
Стеная жалобно о тех,
Кого родили… дети счастья
Всё замолить стремятся грех…

* * *

В заключение привожу несколько строф и вариантов, написанных исключительно В. Хлебниковым и не вошедших ни в одно издание по различным причинам (преимущественно из нежелания растягивать поэму). Эти варианты опубликованы до сих пор нигде не были.

I.

Как наги, наги! Вы пухлее,
чем серебристый цветок ив,
и их мечтательно лелея,
склонился в кладбище прорыв.

II.

Он машет лапкою лягушьей
зубастый ящик отворив,
соседу крикнул он: «Послушай,
концом хвоста почто ревнив?»

III.

Здесь месяц радости сверкал
нога бела, нога светла.
К полетам навык и закал
и деревянная метла.

IV.

Она стакан воды пила
разбросав по полу косу
и заржавевшая пила,
как спотыкач брела в лесу.
Грызя каленые орехи,
хвосты бросая на восток,
иль бросив вдруг среди потехи
на станы медный кипяток.
И в муках скорчившись мошейник
спросил у черта: Плохо, брат?
Ответил тот: молчи, затейник.
Толкнул соседа: виноват!..

А. Крученых.

Эмилии Инк

ликарке[4] и дикообразке.

Публичный бегемот[5] питался грудью Инки,

он от того такой бо-о-льшой

во мху
закруглый,
она же —
сплинка.

Больница — это трепет, вылощенная тишина,

стеклоусталость — отдых ликаря,

мускулатура в порошках…

Туда в карете Инка, зубы крепко затворя.

Когда ж ей пятый позвонок

    проколот доктор раскаленной до-бела иглой,

она, не удостоя стоном «ох»,

под шелест зависти толстух

гулять пройдет в пузыристо-зеленый кино-сад,

где будет всех держать

      в ежовых волосах.

Слоенный бегемот храпит под ейною ногой,

и хахали идут, как звезды, чередой.

Автобиографии

Семен Кирсанов

Curiculum vitae младчайшего из футуристов Семена Кирсанова

Мать произвела меня на свет 5 сентября старого стиля 1906 или 1907 года. Точная дата года неизвестна, так как устанавливалась в зависимости от срока воинской повинности.

Потом я рос. В 1914 году поступил в гимназию, которую не окончил в 1921 году. С 1921 университет до 1923 года… Октябрьской революции я не помню. Мне было слишком мало лет для участия и наблюдения. Однако конец 1917 года был для меня датой первого моего литературного выступления.