Карл-Иоганн Вальгрен - КУНЦЕЛЬманн & КунцельМАНН

• Название: КУНЦЕЛЬманн & КунцельМАНН
• Автор: Карл-Иоганн Вальгрен
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-386-01906-8

Карл-Иоганн Вальгрен — автор восьми романов, переведённых на основные европейские языки и ставших бестселлерами. Новый роман «Кунцельманн & Кунцельманн» вышел в Швеции в январе 2009 г.

После смерти Виктора Кунцельманна, знаменитого коллекционера и музейного эксперта с мировым именем, осталась уникальная коллекция живописи. Сын Виктора, Иоаким Кунцельманн, молодой прожигатель жизни и остатков денег, с нетерпением ждёт наследства, ведь кредиторы уже давно стучат в дверь. Надо скорее начать продавать картины!

И тут оказывается, что знаменитой коллекции не существует. Что же собирал его отец? Исследуя двойную жизнь Виктора, Иоаким узнаёт, что во времена Третьего рейха отец был фальшивомонетчиком, сидел в концлагере за гомосексуальные связи и всю жизнь гениально подделывал картины великих художников. И, возможно, шедевры, хранящиеся в музеях мира, принадлежат кисти его отца…

Что такое копия, а что — оригинал? Как размыты эти понятия в современном мире, где ничего больше нет, кроме подделок: женщины с силиконовой грудью, фальшивая реклама, враньё политиков с трибун. Быть может, его отец попросту опередил своё время?

---

В суматохе ему удалось незаметно отползти к входу в «пещеру». Он быстро забрался туда, огляделся, чем бы замаскировать вход, и обнаружил, что его насмерть перепуганный сосед ищет, где укрыться. Виктор схватил его за ворот, втащил в грот и прикрыл вход фанерным щитом.

Из зала доносились звуки, похожие на взрывы, — там явно били посуду. Маленькая красная лампочка почти не освещала их убежище. Виктор никогда здесь раньше не был, ему мешала застенчивость. Он с любопытством огляделся, словно происходящее за стеной не имело к нему никакого отношения. С потолка свисали искусственные сталактиты. В песке — пепельницы на высоких ножках. Стены были выкрашены слабо фосфоресцирующей краской, а на полу посредине комнаты стояли удобные козетки. На сервировочном столике — пустые бутылки из-под шампанского и портрет Марлен Дитрих с автографом. Здесь мужчины занимаются любовью с мужчинами без всякого стеснения, успел подумать он, но тут его вернули к действительности донёсшиеся из зала пистолетный выстрел и душераздирающий крик. Он никогда раньше не слышал, чтобы человек так кричал, это был даже не человеческий, а звериный вопль, и Виктор понял, что так может кричать только тот, кто чувствует неизбежный и скорый конец. На что ему было надеяться? Он рассчитывал, что тут есть хотя бы пожарная дверь на задний двор, но в помещении не было даже окна.

— Что будем делать? — спросил незнакомец так тихо, что Виктор еле его расслышал.

Тёмноволосый южанин, его ровесник или чуть постарше. Черты лица нерезкие от ужаса, будто он не в состоянии придать им какое-то выражение.

— Не знаю, — ответил он, пытаясь нащупать выключатель.

Наконец выключатель обнаружился прямо за его спиной. Он погасил лампу.

— Рано или поздно они нас найдут. Ты ведь знаешь, что они делают с такими, как мы…

— Как тебя зовут? — спросил Виктор. Он чувствовал, что собеседника вот-вот покинут остатки самообладания. Может быть, простой вопрос поможет ему немного успокоиться.

— Хаман. Георг Хаман… какая разница? Мы должны во что бы то ни стало выбраться отсюда… О боже, здесь нет ни дверей, ни окон…

Из ресторана доносились ругань, односложные выкрики, какие-то короткие приказы. Ещё два выстрела прозвучали до странности глухо, будто кто-то ударил молотком по толстой чугунной болванке. Потом послышались всхлипывания, похожие на плач ребёнка.

Глаза Виктора постепенно адаптировались к темноте — теперь единственным источником света было вентиляционное отверстие. Хаман держал в руке портрет Марлен Дитрих.

— Это я сделал, — прошептал Хаман.

— Ты фотограф?

Снова донёсся грохот разбиваемой посуды, должно быть, о человеческие головы, подумал Виктор, а может быть, бьют прямо по лицам, нанося страшные, долго не заживающие раны. Невероятно, но кто-то поставил пластинку; звуки джаза заглушали крики.

— У меня даже фотоаппарата нет. Я купил портрет у букиниста. Очень дёшево. Народ избавляется от портретов Дитрих.

— Это что, запрещено — иметь портрет Дитрих?

— Не напрямую, но с момента её эмиграции это выглядит… скажем так, вызывающе. Во всяком случае, былого спроса нет, и я купил портрет задёшево… Сейчас в моде Сёдербаум и Леандер… все эти шведские звёзды. Ну и кто угодно, главное, чтобы был предан партии. Приятели Геббельса. Карл Раддац и ему подобные типы.

Беседа его заметно успокоила. Он даже оживился.

— Автограф я сделал сам и продал хозяевам «Микадо» — они обожают Марлен! И дёшево продал… для настоящего автографа.

— Но он же не настоящий.

Хаман улыбнулся.

— А какая разница? Автограф сделан идеально. Никто и никогда не отличит его от оригинала.

— Ты хочешь сказать, что продал им подделку?

— Дёшево! Десять марок и клубная карточка. Собственно, меня именно карточка и интересовала. Я не прохожу по возрасту… мне всего девятнадцать.

— Ты их надул!

— Я бы это так не назвал. Я сделал их счастливыми за очень и очень умеренную плату. Лола даже прослезилась. Автограф Марлен!.. Кстати, если ты член клуба, думаю, ты тоже соврал насчёт возраста. Ты не старше меня.

Хаман замолчал и прислушался. Из зала донёсся странный звук, как будто что-то волокли по песчаному полу. Мебель? Или тела убитых? Виктор сделал глубокий вдох и задержал дыхание.

— Фокус в том, чтобы перевернуть подпись вверх ногами, — еле слышно продолжал Хаман. — Ты как бы обманываешь самого себя — перед тобой уже не имя, а просто какая-то загогулина, и ты спокойно её перерисовываешь. Куда труднее копировать известное имя, чем бессмысленную закорючку.

Это логично, подумал Виктор. Лишённую смысла фигуру и в самом деле легче скопировать, чем подпись. Так устроен наш мозг: геометрическое мышление.

— Так это то, чем ты занимаешься? Подделываешь автографы?

— И этим тоже. Надо же как-то крутиться… Меня выгнали из дома, когда узнали, что я… ну, ты знаешь… не такой, как все.

Виктор вдруг обратил внимание, что в зале стало тихо. Музыка прекратилась; слышен был только скрип патефонной иглы, царапающей пластинку. Хаман был совсем близко. Он сжал его кисть ладонями: они были холодные и влажные, будто он только что вынул их из ведра с ледяной водой.

— Ты боишься? — спросил он.

— Что за вопрос? Конечно, боюсь.

— Нет-нет, я имел в виду вообще… тебе не страшно, что будет потом? Куда идёт страна?

— Пожалуйста, говори потише. Немного подождём, а потом попробуем выбраться отсюда.

— Ты же понимаешь, они не успокоятся, пока мы не исчезнем с лица земли… пока они нас не ликвидируют, всех до одного… извращенцев, уранистов, психических гермафродитов… или как там ещё они нас называют.

Они стояли так близко друг к другу, что Виктор чувствовал тепло его кожи. От незнакомца исходил сладковатый запах пота, одеколона для бритья… и ещё какой-то трудноопределимый запах… запах оптимизма, воли к сопротивлению.

Хаман наклонился и поцеловал его. Это было настолько неожиданно, что Виктор даже не успел удивиться. Его никогда до этого не целовал мужчина. Он всегда мечтал об этом, но не решался. Уже два года он постоянно посещал клубы вроде «Микадо», нелегальные бары, работающие под видом певческих или шахматных кружков, — и все два года надеялся, что это когда-нибудь произойдёт. Мужчины флиртовали с ним, более зрелые и опытные пытались познакомиться с ним поближе, но застенчивость не позволяла ему пойти дальше чем рукопожатие, короткая ласка, прикосновение к прикрытому одеждой телу… Язык, этот маленький влажный зверёк, коснулся его дёсен, нёба, уздечки верхней губы, обвился вокруг его собственного языка… очень мягко и очень нежно. Он вдруг представил себе брачные игры аквариумных рыбок. Чувства не переставая телеграфировали ему: Хаман пахнет табаком и простудой, отросшая щетина на бороде трёт ему щёки, как наждачная шкурка трёт грунт на полотне, глухой щелчок, будто столкнулись две фарфоровые чашки, — это их передние зубы коснулись друг друга… Они улыбались, не прерывая поцелуя. Виктор потрогал ягодицы Георга, провёл пальцами вокруг талии, по шву брюк, коснулся гульфика… но тут он почувствовал что-то, какой-то холодок — и они отпустили друг друга.

— Я не могу, — сказал Хаман. Глаза его печально светились в полутьме. — Я здесь не один… и так нельзя, это неблагородно… А может быть, он ранен? Или убит?

Момент прошёл, сейчас казалось вообще невероятным, что между ними пробежала эта искра — только что Виктора сводила с ума нежность, теперь её сменил страх.

— Ты постоянно с ним?

— Да, уже год. Он спортсмен… борец. До него мне все изменяли… я не хочу его потерять… Наверное, там никого нет… тишина…

Момент безумия, внезапная страсть, насаженная на штык страха… её как будто и не было. Они подползли на корточках к выходу и отодвинули щит. В зале повсюду валялась мебель, поставленная на попа стойка бара возвышалась над ними, как средневековая башня, прикрывая вход в убежище. Это их, по-видимому, и спасло.

От «Микадо» осталось одно воспоминание. В песке лежали ножки стульев, кокосовые орехи, миксеры, поломанные столы, битое стекло, бутылки… всё это выглядело как остатки кораблекрушения. На стене были видны тёмно-красные пятна, и у них не было никакого желания устанавливать их происхождение. В мойку из крана текла вода, заливая месиво из кусочков льда, песка, поломанных бамбуковых палок и ещё чего-то… похоже на парик Лолы. Игла продолжала ритмично царапать пластинку, напоминая стихотворение о бессмысленности существования.

— Мы уцелели, — сказал Хаман. — Если и были убитые, они уволокли их с собой.

Игрушечный поезд потерпел крушение в спичечной бамбуковой роще; пролитые рюмки аквавита и кюммерлинга[47] валялись рядом с мигающим семафором; миниатюрный шлагбаум беззвучно поднимался и опускался каждые пять секунд.