Джордж Мередит - Эгоист

• Название: Эгоист
• Автор: Джордж Мередит
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1970

Роман «Эгоист» (1879) явился новым словом в истории английской прозы XIX–XX веков и оказал существенное влияние на формирование жанра психологического романа у позднейших авторов — у Стивенсона, Конрада и особенно Голсуорси, который в качестве прототипа Сомса Форсайта использовал сэра Уилоби.

Действие романа — «комедии для чтения» развивается в искусственной, изолированной атмосфере Паттерн-холла, куда «не проникает извне пыль житейских дрязг, где нет ни грязи, ни резких столкновений». Обыденные житейские заботы и материальные лишения не тяготеют над героями романа. Английский писатель Джордж Мередит стремился создать характеры широкого типического значения в подражание образам великого комедиографа Мольера. Так, эгоизм является главным свойством сэра Уилоби, как лицемерие Тартюфа или скупость Гарпагона.

---

— Да, но мужу ее он оказывал неизменное покровительство. Уилоби всегда был великодушен. Единственный его недостаток…

— …это избыток чувствительности. В этом…

— …весь его секрет. Но никто…

— …не должен этого знать! Он и теперь, взрослый, такой же, каким был в детстве. Никому не пришло бы в голову винить Уилоби Паттерна в недостатке мужественности. И однако… отчего это так?.. Он страдает, как никто, если не чувствует себя любимым. Между тем собственные его привязанности незыблемы и неизменны.

— Он непостижим. Мы прожили с ним всю жизнь и знаем его всегдашнюю готовность к самопожертвованию. Но только он требует, чтобы и ему отдавали сердце безраздельно. И если в душу его вкрадывается сомнение, он становится таким, каким мы его видели сегодня.

— Совершенно разбитым. Он просто неузнаваем.

— Будем надеяться, — в третий раз начал доктор Мидлтон. Он так и рвался объяснить дамам, отчего это так. Кто-кто, а он мог бы разрешить их недоумение. — Мы, англичане, народ суровый, — продолжал он, отказавшись от своей обычной метафорической манеры, которая, как он чувствовал, была бы неуместна в приложении к данной теме. — Мы, сударыни, суровый народ, и доза суровости в нашем воспитании нам не вредит, а, напротив, закаляет нас. Без подобной закалки мы страдали бы от малейшего дуновения мороза. Но, к сожалению, как раз там, где требовалась бы особая неуязвимость, где мы больше всего подвержены воздействию ураганных ветров, мы изнежены. Я имею в виду наше самолюбие. Мы — варвары, и даже тогда, когда нас выращивают в теплице благополучия, на почве, утучненной богатством, мы все равно остаемся варварами. Поэтому блистать по-настоящему мы можем только на полях сражений, когда вырываемся из теплицы туда, где на нас обрушиваются тяжелые удары неприятеля. Только на войне чувствуем мы себя дома, там мы все, — от Сципионов{69} до рядовых воинов, — отважные солдаты. В мирное время мы не знаем покоя. Наша природная суровость прорывается самым неожиданным образом — мы становимся необузданными тиранами, домашними деспотами. И если мы с детства не получаем суровой закалки — как душевной, так и телесной… с помощью традиционного орудия, принятого на нашем острове для внедрения цивилизующей мудрости, унаследованной нами от древних… если этого нет, говорю я, мы непременно впадаем в эксцентричность и деспотизм. Впрочем… — Здесь достопочтенный доктор кашлянул, отказавшись от своей попытки в завуалированной форме преподать этим старым девам горькую истину, заключающуюся в том, что своим нынешним упадком Англия обязана главным образом обилию старых дев, ее населяющих. — Впрочем, я бы не сказал, что Уилоби страдает этой преувеличенной чувствительностью. Он вынес столько, сколько я, признаться, вынести бы не мог, хоть и не отличаюсь чрезмерной изнеженностью.

— Он скрывает свое страдание, — сказали тетушки, — но оно очень глубоко.

— Следовательно, это у него нечто вроде болезни?

— Это не поддается объяснению, здесь какая-то мистика.

— Мистика? Нечто оккультное? Уж не культ ли самого себя?

— Себя? — воскликнули тетушки. — Но ведь человек, посвятивший себя служению своей личности, обычно равнодушен к другим. Разве такой человек жаждет сочувствия, любви и преданности?

— Его гостеприимство безупречно, сударыни.

— Он безупречен во всех отношениях.

— Человек, который может внушить подобное мнение о себе женщинам столь проницательного ума, прожившим с ним бок о бок всю жизнь, должно быть, и в самом деле безупречен. Могу только повторить, что хозяин он безупречный.

— Он будет прекрасным мужем.

— Надо полагать.

— В этом не может быть сомнения! Послушная и любящая жена будет им управлять по своей воле. Вот и все, что надлежит знать той, кого он полюбил столь роковым образом. И если бы мы только смели, мы бы раскрыли ей этот секрет. Она может управлять им посредством своей любви к нему, а управляя им, она будет править всеми вокруг. Ее владычество будет основано на любви, которую она ему подарит. Если бы она захотела это понять!

— Если бы она могла быть философом! — вздохнул доктор Мидлтон.

— Но чувствительность, столь обостренная…

— …если его подруга не проявит необходимой чуткости…

— может в конце концов, ибо и лучшие из нас не более как смертные…

— …привести к ожесточению!

— И хоть он будет испытывать те же чувства, что и прежде…

— …даже больше прежнего!..

— …и останется таким же нежным в душе…

— …он может зачерстветь снаружи!

Развернув перед доктором столь ужасающую перспективу, обе дамы разом взглянули ему в лицо.

— О, да вы нарисовали горестную картину образования мозоли! — сказал он, в тон их печальным голосам.

Все трое склонились в унынии. Дамы пытались вникнуть в смысл его последнего замечания; достопочтенный доктор боялся, как бы здравый смысл у него не одержал верх над галантностью.

Спасение пришло неожиданно.

Дверь в гостиную распахнулась, и лакей провозгласил:

— Мистер Дейл!

Мисс Эленор и мисс Изабел обменялись взглядами и всплеснули руками.

Обе направились к гостю с приветственными возгласами.

— Садитесь, садитесь, мистер Дейл! — восклицали они, подвигая ему кресло. — Надеемся, вы не принесли нам худых вестей о нашей дорогой Летиции?

— Нам так редко выпадает счастье видеть вас здесь, что, вместо того чтобы радоваться этому счастью, мы впадаем в тревогу.

— Итак, доктор Корни оказался чудотворцем?

— Да, это он доставил меня к вам, сударыни, — ответил мистер Дейл, худощавый и сдержанный джентльмен, на лице которого сквозь матовую бледность больного, прикованного к постели, все еще проступали следы индийского солнца. — Мне нечасто удается покидать свое жилище.

— Достопочтенный доктор Мидлтон.

Мистер Дейл поклонился. Лицо его выражало удивление.

— У вас тут великолепный воздух, сударь, — заметил достопочтенный доктор.

— Увы, я почти лишен возможности им пользоваться, сэр, — ответил мистер Дейл и, обратившись к дамам, спросил: — Мне удастся поговорить с сэром Уилоби?

Посовещавшись между собой, они сказали:

— У него сейчас Вернон. Мы пошлем спросить.

И позвонили в колокольчик.

— Я имел счастье познакомиться с вашей дочерью, мистер Дейл. Весьма достойная особа, — сказал доктор Мидлтон.

Мистер Дейл поклонился.

— Ваши похвалы для нее большая честь, сэр. И насколько я могу судить — а я сужу о ней, как отец, — она их заслуживает. До настоящего времени у меня не было оснований в этом сомневаться.

— Сомневаться в Летиции! — воскликнули дамы и принялись расхваливать ее, как воплощение добродетели и чуткости.

— До последнего времени я и сам свято в это верил, — сказал мистер Дейл.

— Но ведь более преданной дочери и заботливой сиделки невозможно себе представить!

— Это я могу подтвердить, сударыня, как отец.

— Да и во всех прочих отношениях, мистер Дейл, разве она не совершенство?

— Я хотел бы так думать.

Вошел лакей и объявил, что сэр Уилоби заперся в лаборатории с мистером Уитфордом.

— Хозяйственные дела, — заметили дамы. — Вы ведь знаете, мистер Дейл, как досконален в этом отношении Уилоби.

— Надеюсь, он здоров? — спросил мистер Дейл.

— Совершенно.

— И телом и душой?

— Мистер Дейл, он никогда не хворает.

— Ах, каково это слышать тому, кто никогда не бывает здоровым! А как здоровье мистера Уитфорда?

— Здоровье мистера Уитфорда? — воскликнул доктор Мидлтон. — Не пугайте меня. Оно незыблемо, как наша конституция, как наша казна, как репутация нашего князя всех поэтов{70}. Не вселяйте в мою душу таких опасений, молю вас!

Мистер Дейл хмыкнул. Недоумение его возрастало с каждой минутой.

— Мистер Уитфорд работает головой, сэр, — сказал он. — А усиленные занятия наукой не всегда способствуют, если можно так выразиться трезвому взгляду на житейские вопросы.

— Не повторяйте этого поклепа на ученых, мистер Дейл! Поверьте мне, что тот, кто усиленно занят умственным трудом, лучше кого бы то ни было разбирается в делах практических.

— Вот как! И ваша дочь, сэр, тоже здесь?

— О да, сэр, и будет счастлива представиться отцу своей родруги.

— Ах, так они подруги?

— Их связывает самая нежная дружба.

Мистер Дейл еще раз хмыкнул, кан бы для собственного успокоения, и глубоко вздохнул.

— Летиция! — вполголоса произнес он и дрожащей рукой провел по лбу.

Дамы участливо осведомились, не душно ли ему, и одна из них предложила ему свой флакончик с нюхательной солью. Он вежливо отклонил их услуги.

— Благодарю вас, сударыни. Я надеюсь, что у меня хватит сил дождаться сэра Уилоби.

— Мы не решаемся тревожить его, мистер Дейл, когда он запирается. Но если хотите, мы пошлем ему записку. Вы и вправду не принесли дурных вестей о нашей Летиции? Она покинула нас нынче утром второпях, даже не простившись и только передав через служанку, что состояние вашего здоровья требует ее немедленного присутствия.