Карсон Маккаллерс - Отражения в золотом глазу

• Название: Отражения в золотом глазу
• Автор: Карсон Маккаллерс
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-8301-0162-9

Карсон Маккаллерс (1917–1967) стала знаменитостью к 24-м годам. До того как получить литературное признание, она работала машинисткой, официанткой, тапершей. Музыка научила ее строгой логичной композиции, — сюжеты ее произведений представляют собой гармоническое целое. Повести и рассказы, включенные в эту книгу, затрагивают излюбленные темы американской писательницы. Это проблема детства, с трудом преодолевающего барьер во взрослую жизнь, а также все странное и необычное в человеческой природе, когда за отклонением от нормы скрывается глубокий трагизм и страдание, а возможно, и желание исправить этот несовершенный мир.

---

Госпожа Зеленская появилась на музыкальном факультете Райдер-колледжа благодаря усилиям его декана, мистера Брука. По общему мнению, колледжу крупно повезло: госпожа Зеленская была известна и как композитор, и как выдающийся педагог. Мистер Брук сам подыскал ей жилье — небольшой домик с садом неподалеку от колледжа, по соседству с многоквартирным домом, где жил сам.

До приезда госпожи Зеленской в Вестбридж никто в колледже не был с ней лично знаком. Иногда мистер Брук встречал ее фотографии в музыкальных журналах, а как-то написал ей о своих сомнениях в подлинности одной из рукописей Букстехуде. Кроме того, когда обсуждался вопрос о переезде госпожи Зеленской, они обменялись несколькими деловыми письмами и телеграммами. У нее был прямой четкий почерк, а единственная странность писем заключалась в том, что в них упоминались порой совершенно неизвестные мистеру Бруку персонажи — то какая-то «рыжая кошка из Лиссабона», то некий «бедный Генрих». Мистер Брук объяснял эти несуразицы суматохой, связанной с отъездом госпожи Зеленской и ее семьи из Европы.

Мистер Брук был человеком весьма покладистым: годы жизни, отданные моцартовским менуэтам и разбору малых септим с минорными трезвучиями, приучили его к профессиональному терпению. Жил он одиноко и ужасно не любил суету академической жизни. Несколько лет назад, когда преподаватели музыкального факультета договорились провести вместе лето в Зальцбурге, мистер Брук в последний момент отказался от поездки и один отправился в Перу. У него были свои маленькие причуды, и к чужим странностям он относился снисходительно, а порой и с интересом. Часто, наблюдая какое-нибудь необычное или нелепое положение, он чувствовал внутри легкое щекотание, и тогда его длинное кроткое лицо застывало, а в серых глазах вспыхивал яркий огонек.

За неделю до начала осеннего семестра мистер Брук встретил госпожу Зеленскую на вокзале и тотчас узнал ее. Это была высокая худощавая женщина с бледным, измученным лицом. Под глазами лежали тени, темные спутанные волосы были отброшены назад, а большие тонкие руки казались довольно неухоженными. Нечто величественное и неземное в ее внешности заставило мистера Брука остановиться и нервно поправить запонки. Несмотря на очень простую одежду — длинную черную юбку и потертую кожаную куртку, — она выглядела элегантно. С ней приехали трое детей — мальчики в возрасте от шести до десяти лет, белобрысые, смущенные, милые, и какая-то старуха, как позже выяснилось, ее служанка-финка.

Такую вот живописную группу встретил мистер Брук на вокзале. Весь их багаж состоял из двух огромных сундуков, набитых рукописями и нотами; остальные вещи были потеряны при пересадке в Спрингфилде. Что, естественно, может случиться с каждым. Усадив всех в такси, мистер Брук облегченно вздохнул, довольный, что главные трудности позади, но в эту минуту госпожа Зеленская начала протискиваться через его колени к выходу.

— Боже! — воскликнула она. — Я забыла… как это называется… тик-так…

— Часы? — спросил мистер Брук.

— Нет! — нетерпеливо ответила она. — Ну, этот самый, тик-так… — и она, словно маятником, покачала пальцем из сторону в сторону.

— Тик-так… — повторил мистер Брук, приложив ладонь ко лбу и закрыв глаза. — Метроном!

— Да, да! Кажется, я оставила его на той станции, где была пересадка.

Мистеру Бруку удалось ее успокоить. Он даже любезно пообещал, что достанет ей завтра другой метроном. И невольно подумал, что паника из-за метронома выглядит странно, если учесть, что пропал почти весь багаж.

Семья Зеленских поселилась в соседнем доме, и, судя со стороны, все у них было в порядке. Мальчики, которых звали Зигмунд, Борис и Сэмми, оказались спокойными детьми. Они всегда держались вместе и обычно ходили гуськом, с Зигмундом во главе. Между собой они говорили на невообразимой мешанине из русских, французских, финских, немецких и английских слов, а если рядом оказывался кто-то чужой — застенчиво молчали. Из всего, что делалось и говорилось в семье Зеленских, мистера Брука ничто особенно не беспокоило, за исключением кое-каких мелочей. Например, когда дети госпожи Зеленской бывали у кого-нибудь в гостях, что-то его смутно тревожило. Наконец он понял, что именно. Никто из мальчиков не наступал на ковер, они обходили его гуськом по голому полу, а если ковер занимал всю комнату, дети останавливались в дверях и внутрь не заходили. И еще одно. Неделя шла за неделей, а госпожа Зеленская, казалось, не собирается ни приводить дом в порядок, ни обставлять его — кроме стола и кроватей, в нем ничего не было. Входная дверь днем и ночью оставалась открытой, и вскоре квартира приобрела унылый и подозрительный вид места, где уже много лет никто не живет.

У колледжа к госпоже Зеленской претензий не было. Она преподавала с небывалым рвением и буквально выходила из себя, если какая-нибудь Мэри Оуэнс или Бернадина Смит недостаточно чисто исполняла сонаты Скарлатти. Она поставила в классе четыре рояля и усаживала за них играть фуги Баха четырех изумленных учениц. Из ее класса всегда доносился ужасный шум и грохот, но госпожа Зеленская не обращала на это никакого внимания. Если бы бескорыстная воля и усердие преподавателя превращались в музыкальные способности учеников — о лучшем педагоге трудно было бы и мечтать. По ночам госпожа Зеленская сочиняла свою Двенадцатую симфонию. Похоже было, что она вообще не спит: в какой бы час ночи ни выглянул мистер Брук из окна гостиной, в ее комнате всегда горел свет. Таким образом, причиной возникшего беспокойства мистера Брука послужили отнюдь не профессиональные соображения.

В конце октября мистер Брук впервые со всей уверенностью понял, что его дурные предчувствия не лишены оснований. Днем он обедал с госпожой Зеленской и с интересом слушал ее подробный рассказ о том, как в 1928 году она охотилась в Африке. Позже она заглянула к нему в кабинет и рассеянно остановилась в дверях.

Мистер Брук поднял взгляд от стола и спросил:

— Вам что-нибудь угодно?

— Нет, благодарю вас, — ответила госпожа Зеленская. У нее был низкий, красивый, печальный голос. — Мне пришло в голову… Помните, метроном? Как по-вашему, не остался ли он у моего француза?

— У кого? — спросил мистер Брук.

— У француза, моего бывшего мужа, — ответила она.

— Ах, у француза… — тихо протянул мистер Брук. Он попытался представить себе мужа госпожи Зеленской, но не смог. Потом пробормотал чуть слышно: — Отец ваших детей…

— Не всех, — решительно возразила госпожа Зеленская. — Отец Сэмми.

Мистер Брук мгновенно понял, к чему могут привести дальнейшие расспросы, но из уважения к порядку сказал:

— А кто же отец двух других?

Госпожа Зеленская закинула руку за голову и взъерошила короткие стриженые волосы. Лицо у нее было задумчивым, она долго молчала. Наконец ответила:

— Борис — от поляка, который играл на флейте-пикколо.

— А Зигмунд? — спросил мистер Брук, уткнувшись взглядом в, свой письменный стол, на котором лежали ровная стопка проверенных работ, три остро заточенных карандаша и пресс-папье из слоновой кости. Потом поднял глаза на госпожу Зеленскую. Она над чем-то глубоко задумалась и смотрела в угол комнаты, нахмурив брови и шевеля губами. Наконец проговорила:

— Простите, о чем мы? Об отце Зигмунда?

— Нет, нет, — ответил мистер Брук. — Меня это не интересует.

Госпожа Зеленская произнесла решительно и с достоинством:

— Отец Зигмунда — мой соотечественник.

Мистера Брука услышанное им это действительно не интересовало. Он не имел на этот счет предрассудков: пусть люди женятся хоть двадцать раз и рожают негритят, ради Бога. Но в разговоре с госпожой Зеленской что-то его тревожило. И вдруг он понял, что именно. Дети госпожи Зеленской, как три капли воды, были похожи друг на друга, но совершенно не похожи на нее. При трех разных отцах такое сходство казалось невероятным.

Госпожа Зеленская разговор на этом прервала. Она застегнула молнию на кожаной куртке и повернулась, чтобы уйти.

— Ну, конечно, — сказала она, кивнув головой. — У него и оставила. У француза.

Дела на музыкальном факультете шли хорошо. Ни одного серьезного происшествия, которое мистеру Бруку пришлось бы улаживать, вроде прошлогоднего, когда преподавательница-арфистка сбежала с механиком гаража. Если, конечно, не считать госпожу Зеленскую. Мистер Брук по-прежнему не мог понять, что вызывает его сомнения, и почему он не может разобраться в своих чувствах к ней. Начать хотя бы с того, что госпоже Зеленской немало пришлось поездить по свету, и в разговоре она к месту и не к месту упоминала самые удаленные уголки земли. Иногда она целыми днями не раскрывала рта и бродила по коридору, засунув руки в карманы куртки и размышляя о чем-то своем. А потом хватала мистера Брука за пуговицу и разражалась длинным сбивчивым монологом. В глазах ее появлялся безумный блеск, речь лилась возбужденно и нетерпеливо. Она говорила о чем угодно и ни о чем, и в каждом рассказанном эпизоде всегда было что-то странное, сбивающее с толку. Когда она сообщала, например, что водила Сэмми в парикмахерскую, ее слова звучали так же невероятно, как рассказ о поездке в Багдад. Мистер Брук никак не мог понять, в чем здесь дело.