Александр Дюма - Джузеппе Бальзамо (Записки врача)

• Название: Джузеппе Бальзамо (Записки врача)
• Автор: Александр Дюма
• Издательство: Арт-Бизнес-Центр
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1994
• ISBN: 5-7287-0027-6

Истории Франции в канун и во время Великой Французской революции конца XVIII столетия посвящена серия романов А. Дюма: «Джузеппе Бальзамо», «Ожерелье королевы», «Анж Питу» и «Графиня де Шарни». Серия эта имеет название «Записки врача».

Время действия романа: 1770–1774 гг. В основе повествования «Джузеппе Бальзамо» лежат действительные исторические события и судьбы реально существовавших людей. В центре романа — таинственная, идеализированная автором фигура знаменитого Алессандро Калиостро (1743–1795), одного из лидеров европейского масонства, мечтающего о всеобщем братстве и счастье. Он выступает под одним из своих псевдонимов — Джузеппе Бальзамо.

_{Иллюстрации Е. Ганешиной}

---

— Монсеньер предлагает мне свои услуги; я спрашиваю вас: «Монсеньер, какого рода услуги вы готовы мне предложить?»

— Прежде всего, мое влияние при дворе.

— Монсеньер! Монсеньер! Вы и сами знаете, что доверие к вам пошатнулось. Я бы скорее предпочел услуги господина де Шуазёля, несмотря на то что ему осталось не более двух недель быть министром. Если уж говорить о влиянии, ваше высокопреосвященство, давайте полагаться на мое. Вот прекрасное золото! Как только монсеньеру понадобятся деньги, дайте мне знать накануне или в то же утро, и я приготовлю вам золота столько, сколько ваша душа пожелает. А когда у тебя есть золото — можешь все, не так ли, монсеньер?

— Нет, не все, — прошептал кардинал, превращаясь из покровителя в просителя и не пытаясь этому сопротивляться.

— Ах да, я совсем забыл, что монсеньер жаждет не золота, а кое-чего такого, что дороже всех земных благ; однако это уже зависит не от науки, это подвластно только колдовству. Ваше высокопреосвященство! Скажите только одно слово, и алхимик готов уступить место колдуну.

— Благодарю вас, сударь, мне ничего больше не нужно, я ничего более не хочу, — с грустью вымолвил кардинал.

Бальзамо приблизился к нему:

— Монсеньер! Молодой, пылкий, красивый, богатый принц, носящий имя Роган, не должен так отвечать магу!

— Отчего же?

— Да потому что маг читает в его сердце и знает правду.

— Я ничего более не желаю, сударь, — почти испуганно повторил кардинал.

— Я полагаю, напротив, что желания вашего высокопреосвященства таковы, что вы не осмеливаетесь в них признаться даже себе, сознавая, что это может себе позволить только король.

— Сударь, — вздрогнув, проговорил кардинал, — вы, как мне кажется, намекаете на слова, оброненные вами у ее высочества.

— Да, готов это признать, монсеньер.

— Сударь, вы ошибались тогда и ошибаетесь теперь.

— Не забывайте, монсеньер, что я вижу так же ясно, что творится сию минуту в вашей душе, как видел, что ваша карета выезжала из монастыря кармелиток в Сен-Дени, миновала заставу, свернула на бульвар и остановилась под деревьями в пятидесяти шагах от моего дома.

— Прошу вас объясниться.

— Монсеньер! Принцы вашего дома имеют обыкновение влюбляться сильно и рискованно. Вы не станете этого отрицать, таков уж закон!

— Я не понимаю, что вы хотите этим сказать, граф, — пролепетал кардинал.

— Напротив, вы прекрасно меня понимаете. Я мог бы попробовать затронуть многие струны вашей души, но зачем напрасно тратить время? Я коснулся именно той, что звучит громче других, я в этом уверен.

Кардинал недоверчиво поднял голову и встретился глазами с ясным и уверенным взглядом Бальзамо.

Бальзамо улыбался с выражением такого превосходства, что кардинал опустил глаза.

— Вы правы, ваше высокопреосвященство, вы совершенно правы, не смотрите на меня, потому что тогда я слишком ясно вижу, что происходит у вас в душе. Ваше сердце подобно зеркалу, хранящему изображение предмета, который в нем отразился.

— Молчите, граф де Феникс, молчите, — взмолился покоренный кардинал.

— Да, вы правы, надо молчать, ведь еще не пришло время признания в такой любви.

— Вы говорите, еще рано?

— Да.

— Так у этой любви есть будущее?

— Отчего же нет?

— А не могли бы вы мне сказать, не безрассудна ли она? Ведь я именно так полагал и теперь полагаю. И так мне будет казаться до тех пор, пока мне не представится случай убедиться в противном.

— Вы слишком многого от меня требуете, монсеньер. Я ничего не могу вам сказать, не имея связи с лицом, внушающим вам эту любовь. По крайней мере, у меня в руках должна быть какая-нибудь имеющая к ней отношение вещь.

— Что, например?

— Ну, скажем, прядь ее прекрасных золотистых волос, совсем маленькая.

— Какой вы проницательный человек! Да, вы были правы: вы читаете в сердце так, как я читал бы книгу.

— Увы, именно это я уже слышал от вашего бедного двоюродного прадедушки, шевалье Луи де Рогана, когда пришел с ним проститься в Бастилию за несколько минут до того, как он мужественно взошел на эшафот.

— Он вам сказал, что вы проницательный человек?

— Да, и что я читаю в сердцах, потому что я предупреждал его, что шевалье де Прео его предаст. Он не захотел мне поверить, а шевалье де Прео в самом деле предал его.

— Какая же связь между мною и моим предком? — невольно побледнев, спросил кардинал.

— Я напомнил вам о нем только затем, чтобы призвать вас к осторожности, монсеньер, когда вы будете добывать из-под короны нужные вам волосы.

— Не имеет значения, где их придется взять, они у вас будут, сударь.

— Ну и отлично! А теперь — вот ваше золото, монсеньер. Надеюсь, вы больше не сомневаетесь в том, что это золото?

— Дайте мне перо и бумагу.

— Зачем, монсеньер?

— Я напишу вам расписку на сто тысяч экю, которые вы любезно согласились мне одолжить.

— Ах, вот вы о чем, монсеньер? Мне — расписку? А зачем?

— Мне частенько случается брать в долг, дорогой граф, — ответил кардинал, — но даров я не принимаю.

— Как вам будет угодно, принц.

Кардинал взял со стола перо и написал расписку крупным неразборчивым почерком, от которого в наши дни служанка простого ризничего пришла бы в ужас.

— Все верно? — спросил он, протягивая Бальзамо бумагу.

— Превосходно! — отвечал граф и опустил расписку в карман, даже не взглянув на нее.

— Вы не хотите прочесть?

— С меня довольно слова вашего высокопреосвященства: слово Рогана дороже любой расписки.

— Дорогой граф де Феникс! — произнес кардинал с полупоклоном, что весьма много значило для человека столь высокого звания, — вы благородный человек, и, если уж вы не хотите быть моим должником, позвольте вам сказать, что мне приятно чувствовать себя обязанным вам.

Бальзамо в ответ поклонился и позвонил в колокольчик. Явился Фриц.

Граф сказал ему несколько слов по-немецки.

Фриц нагнулся, сгреб в охапку переложенные паклей восемь золотых слитков и поднял их с такой легкостью, как если бы ребенку довелось подобрать восемь апельсинов; удерживать их в руках ему было неловко, но ничуть не тяжело.

— Да этот парень — настоящий Геркулес! — изумился кардинал.

— Да, он очень силен, монсеньер, — отвечал Бальзамо, — но справедливости ради стоит сказать, что, с того дня как он поступил ко мне на службу, я даю ему по три капли эликсира, составленного моим ученым другом доктором Альтотасом. И вот результаты дают себя знать: через год он сможет поднять одной рукой сто марок.

— Удивительно! Непостижимо! — пробормотал кардинал. — Я не смогу удержаться, чтобы не рассказать обо всем этом.

— Рассказывайте, рассказывайте, монсеньер! — со смехом отвечал Бальзамо. — Однако не забудьте, что вы тем самым добровольно возьмете на себя обязательство самолично погасить пламя костра, если парламенту вздумается поджарить меня на Гревской площади.

Проводив знатного посетителя до самых ворот, он почтительно с ним простился.

— Где же ваш слуга? Что-то я его не вижу, — заметил кардинал.

— Он понес золото к вам в карету, монсеньер.

— Так он знает, где она?

— Под четвертым деревом справа от поворота на бульвар. Об этом я и сказал ему по-немецки, монсеньер.

Кардинал простер руки к небу и пропал в темноте. Бальзамо дождался Фрица и поднялся к себе, заперев все двери.

LX ЭЛИКСИР ЖИЗНИ

Оставшись в одиночестве, Бальзамо подошел к двери Лоренцы и прислушался.

Молодая женщина дышала ровно и легко.

Он приотворил окошко в двери и некоторое время задумчиво и нежно на нее смотрел. Потом захлопнул оконце, прошел через комнату, отделявшую апартаменты Лоренцы от лаборатории, и поспешил к печи. Он открыл огромную трубу, выводящую жар, и впустил воду из резервуара, расположенного на террасе. Затем бережно уложил в черный сафьяновый портфель расписку кардинала.

— Сло́ва Роганов довольно только для меня, — прошептал он, — однако там должны знать, на что я употребляю золото братства.

Едва он произнес эти слова, как три коротких удара в потолок заставили его поднять голову.

— A-а, меня зовет Альтотас, — промолвил он.

Он проветрил лабораторию, разложил все по местам и снова заложил печь кирпичами. Стук повторился.

— Он нервничает: это добрый знак.

Бальзамо взял в руки длинный железный стержень и тоже постучал. Он снял со стены железное кольцо и потянул за него: с потолка свесился на пружине трап до самого пола лаборатории. Бальзамо встал на него и с помощью другой пружины стал медленно подниматься, словно бог на сцене Оперы. Вскоре ученик очутился в комнате учителя.

Новое жилище старика-ученого имело около девяти футов в высоту и шестнадцати — в диаметре. Оно освещалось сверху и напоминало колодец, потому что было герметично закупорено с четырех сторон.