Всеволод Кочетов - Ленинградские повести

• Название: Ленинградские повести
• Автор: Всеволод Кочетов
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1981

Книгу известного советского писателя Всеволода Кочетова составили повести: «На невских равнинах» (о ленинградских ополченцах), «Предместье» (о содружестве фронтовиков и тружеников тыла во имя победы над фашистскими оккупантами), «Профессор Майбородов» (о созидательном труде бывших воинов в первые послевоенные годы), и другие произведения.

---

Тем резче бросилась в глаза секретарю разница между схваченными морозом полями и этими, встретившими его новым урожаем, тучными скирдами озимых хлебов, стогами клеверного сена, зеленью овощей и картофеля.

Жадность увидеть все самому, самому удостовериться, так ли хозяйствовали без него, охватила Карабанова в первый же день возвращения в район и все еще не проходила, хотя с того дня минула добрая неделя. Сначала он мучил второго секретаря Заранкина, требовал от него рассказов — долгих и подробных, потом ему несли сводки. Но сводки Карабанов знал почти наизусть — ему их регулярно присылали в Москву. Не терпелось повидать живую жизнь.

И вот Андрей Васильевич четвертые сутки разъезжает по району. Прошедшую ночь он провел в Заполье, в доме секретаря колхозной парторганизации, проговорили до вторых петухов, поспать почти не удалось. С рассветом секретарь райкома приехал в приречный колхоз имени Чапаева, самый отдаленный от районного центра и от шоссейных дорог.

Он побывал в полях, где заканчивали жатву ячменя, беседовал с молотильщиками на току, осмотрел фермы — молочную, свиноводческую, птичью. Ему приятно было, что все встречают его как старого друга, жмут руку, спрашивают, как жилось-училось в столице, каков был харч, не заморился ли на студенческом положении.

На дальней пасеке пчелиный дед Митрич, в белом картузе и стоптанных валенках, которые он не снимал и в летнюю жару, «чтобы грубым шагом пчелок не тревожить», угостил его медом, прозрачным и желтым, как подсолнечное масло.

— От всех хворей и недугов лекарствие — медок, Андрей Васильевич, — приговаривал дед, оглаживая широкую бороду. — Восьмой десяток мне, сам знаешь, а силенка — вот она!.. — Подобрав с земли подпору, какие осенью ставят в садах под ветви яблонь, Митрич переломил ее легко, точно то была не толстая ольховая жердина, а соломина. — Достигнем, — добавил, отбрасывая в крапиву обломки, — чтоб каждому на день по полфунта лекарства этого выдавать, вот тогда живи народ хоть до ста годов!

— Проблему, значит, долголетия решаешь, Кузьма Дмитрич? — пошутил Карабанов.

— А что, Андрей Васильевич, жизнь ныне такая — не то что молодому, и старому-то умирать неохота. Интерес берет, а как оно через год будет да как через десять? Дела большие затеяны… Вон возьми Квасникова Кирюшу. Тоже проблемы, как ты говоришь, решает. Водопровод ведет к скотном у двору. Поилки эти самые ставить хочет… Ну как их! — подскажи, Андрей Васильевич?

— Автопоилки?

— Они, они, авто. Ткнет корова морду — вода сама набегает. Подумать только, а! Ну ведь то — Кирюша! У него и заморская скотина в бока пошла. Заглядение!

Карабанов смотрел на коричневое лицо Митрича в окладе белой с прочернью бороды, почти не слушал, о чем дед говорил, думал о том, что и в самом деле пора бы науке разрешить проблему долголетия человека. Ни в семьдесят, ни в восемьдесят лет не хотят вспоминать люди о смерти. И понятно. Митричу восьмой десяток, но жил-то он по-настоящему еще только лет тридцать. Да и того, пожалуй, меньше. До коллективизации батрачил у Никиты Воскобойникова, на промышленной пасеке, бездомничал. Только теперь старик стал хозяином, уважаемым и почтенным. О смерти ли ему думать!

Вечером Карабанов собрался было ехать дальше по району, да где там, — не отпустили, повели на реку. На береговом песке, распугивая комаров, дымно горел костер. Пламя лизало бока черного от копоти ведра, из которого вместе с паром шли крепкие острые запахи, а уха, как и требовал того старый рыбацкий обычай, уже варилась. По давнишнему же обычаю к подъему невода на берегу собралось без малого все мужское население деревни. Одни помогали рыбакам управляться с сетями и рыбой, другие просто сидели на изъеденных водой днищах опрокинутых челнов в ожидании, когда в ведре поспеет душистое варево, чтобы отведать его вместе с рыбаками. Завечеревшее небо темнело над рекой, зеленые проступали в нем звезды, над огненной дорожкой, далеко протянувшейся по тихой воде от костра, бесшумно и мягко вились летучие мыши.

И так же, как было днем на пасеке, на берегу в этой вечерней тишине зашел разговор о жизни, о больших делах, о планах, по выражению председателя колхоза, «дальнего прицела». Председатель Степан Валежников, в синем пиджаке, в крепких сапогах о подковками, сидя возле костра, толковал о будущей электростанции, многоукосных клеверах, о мичуринском саде, о колхозном кирпичном заводе.

— Все это хорошо, — перебил его Карабанов. — Но если говорить откровенно, товарищ Валежников, то в образцовом порядке у вас только молочная ферма. В остальном же столько еще прорех и недоделок… Торфянище не осушили, камень для облицовки плотины не подвезли, птица ночует под дырявой крышей. А молочная ферма, повторяю, никакого упрека ей сделать не могу. Кстати, почему заведующего не было видно?

— Квасникова-то? На покос, должно быть, ходил. Осоку на силос обкашиваем.

— А что, Андрей Васильевич, у Квасникова плохо? — развел руками Валежников. — Это ж такой человек!.. Разобраться по-настоящему — полный профессор. Коровы у него, что львы, — всякому видно. А почему? Научный подход. Ты зайди к нему в дом, посмотри. У него книг полтыщи. Не то что коров — какого африканского зверя он выходил! Слыхал, поди?

— Что-то нет, про африканского зверя не слыхивал.

— Знаменитая же история!

Карабанов улыбнулся, ожидая подвоха. Сам он вышел из крестьян, и прекрасно знал, что русский крестьянин любит подшутить. Особенно, конечно, подшутить над приезжим, пусть даже то будет и секретарь райкома.

— Я, гляди, напутаю, — решил Валежников. — Давай лучше самого «профессора» позовем. Квасников! — крикнул он в темноту. — Кирилл Ильич!

Оттуда, где на черные колья развешивали невод для просушки, откликнулся веселый звонкий тенор:

— Есть, Квасников!

— Иди-ка, ефрейтор, сюда. Без твоей помощи обойдутся. Да ты садись, садись, разговор долгий будет.

— Здорово, Кирилл Ильич! — пожал ему руку Карабанов. — Что ж ты никогда мне про африканского зверя не рассказывал? От других слышу.

— Вот длинные языки! — досадливо отмахнулся Квасников. Он тоже присел возле костра, застегнул зачем-то пуговки на вороте гимнастерки. — Им скажи — по всему свету разнесут. Зверь-то, Андрей Васильевич, был ручной, хотя и африканский. Никакой, выходит, разницы — что он, что корова. О чем толковать?

— А зверь-то, зверь какой все-таки?

— Обыкновенный зверь. Бегемот.

— Бегемот?! — Карабанов удивился не на шутку. Где же это и когда лучший животновод района Квасников, тихий, мирный весельчак, выхаживал бегемота! Так и есть, очередной подвох.

— Вижу, от рассказа не уйти, — заметил его сомнение Квасников. — Давай, Андрей Васильевич, слушай по порядку.

Он утер разжаревшее возле костра лицо, от сунутой в огонь щепки прикурил папироску, выпустил дымок, от которого комары шатнулись еще дальше в стороны.

— Так было дело, — заговорил. — Освободили мы наш городок в Прибалтике. Четыре дня штурмовали. Немцы, понятно, как это у них и водилось, жгли дома. Дым, пламень видим под крышами. Ну, вошли мы в ярость, и вот — ворвались. Не буду я вам, Андрей Васильевич, всего рассказывать. Сами воевали, знаете, какую картину встречал советский солдат в городах, освобожденных от врага.

Квасников снова затянулся папиросой.

— Очищаем от остатков немецких войск здания… Парки там были большущие, сады. Натыкаемся на зверинец. Тоже, понятно, остатки. Глядим, наш комбат, майор Авдеев, выходит из одного звериного домишка и говорит: «Эй, ребята, есть среди вас кто понимающий в животноводстве?» «Я, говорю, понимаю, товарищ майор. Три года колхозной фермой заведовал». «Давай, ефрейтор, осмотри этого представителя животного царства. Что-то с ним не того». И ведет меня прямо в домишко. А там на дне сухого бетонного бассейна лежит здоровенный бегемотище. Раскровавленный, немощный. «Эх, думаю, неосторожно тут наши осколочным шарахнули». А кто-то из подоспевших бойцов и вверни на грех: «Что с ним возиться, товарищ майор! На колбасу собакам — да и только».

Комбат обернулся. «На колбасу? Соображать надо, товарищи. Эта животина тоже, как и все прочее, государственное достояние. За нее, может быть, золото мы капиталистам платили. И, может быть, она — наглядное пособие. Школьники по ней зоологию изучали. Попробуй-ка, одним словом, товарищ Квасников, сделай что-нибудь, чтобы она еще науке послужила».

Я, понятно, подошел, осмотрел. Одиннадцать пулевых дырок в боку, по спине этакие борозды чем-то пропаханы.

«Плохо, говорю, дело, товарищ майор».

«Ну раз плохо, вот и займись, — отвечает. — Поручаю тебе животное».

А и верно, обстановка позволяла. Части наши уперлись в морской берег, дальше идти некуда, противник по всему побережью ликвидирован. Вышел, как говорится, временный отдых. Я и занялся, Андрей Васильевич. Перво-наперво пошел медикаментов просить: креозоту, карболки или еще чего подобного — раны обработать. Вернулся часа через три, гляжу — в зверинце старичок бродит, белый, тощий, ну вроде насквозь просматривается.