Лора Томпсон - Агата Кристи. Английская тайна

• Название: Агата Кристи. Английская тайна
• Автор: Лора Томпсон
• Издательство: АСТ, Астрель, Полиграфиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-17-064397-4, 978-5-271-28709-1, 978-5-4215-0964-6

Агата Кристи. Королева детектива. Любимая писательница миллионов. Женщина, чья жизнь была окутана не меньшей тайной, чем сюжеты ее захватывающих романов.

В своей увлекательной книге Лора Томпсон рассказывает об эдвардианской Англии, в которой выросла Агата Кристи, о ее друзьях, близких, мужьях и дочери, но прежде всего отвечает на многие вопросы, которые по сей день мучают биографов и поклонников писательницы.

---

В жизни Агата не была убежденной антисемиткой; в отличие от других людей ее сословия она не стала бы наслаждаться посольским гостеприимством фон Риббентропа. В 1933 году она волею судеб повстречалась в Багдаде с нацистом. Директор тамошнего департамента древностей, исключительно воспитанный и образованный человек, играл на фортепьяно, когда кто-то невзначай произнес слово «евреи». Он среагировал мгновенно: «Их следует истребить. Только так можно решить проблему». Агата была шокирована, хотя, как ни удивительно, это не положило конец проявлениям расхожего антисемитизма в ее книгах: в «Лощине» есть шепелявящая «уайтчепелская еврейка с крашеными волосами и голосом как у коростеля». Быть может, это, как ничто другое, доказывает, насколько ничего не значащими являются на самом деле подобные характеристики.

Разумеется, Агата была не единственной, у кого в книгах встречались такие высказывания («Мистер Антуан… на удивление оказался и не евреем, и не латиносом, и не полукровкой из Центральной Европы», — читаем у Дороти Л. Сэйерс в романе «Чей труп?»), но она проигрывает с точки зрения принятого в ее времена допустимого уровня предрассудков, который, как мы считаем, был ниже теперешнего, хотя на самом деле просто предрассудки были другими. С нынешней точки зрения человек есть сумма его убеждений; Агата могла допускать сомнительные замечания о евреях, чернокожих или слугах, но ей бы никогда в голову не пришло, что по ним могут судить о ее собственном мировоззрении — не более, чем по свободному и «либеральному» изображению ею лесбийской пары в романе «Объявлено убийство». Для нее жизнь была не так проста. Она не выносила того, что теперь назвали бы широко толкуемым термином «политкорректность» — системой взглядов, которая создает глупым людям иллюзию глубокомыслия («Не кажется ли вам, что вы придаете слишком большое значение ярлыкам?» — говорит Хилари Крейвен в романе «Место назначения неизвестно», когда другой персонаж начинает разглагольствовать о коммунизме и фашизме). Агата знала, что человеческая натура всегда в конце концов возьмет верх над идеологией и ложными решениями. Будучи уже в преклонных годах, она сделала попытку голосовать против вхождения Великобритании в Европейское сообщество, полагая, что это никому не нужное и обреченное на провал предприятие; такое мнение многие разделяют и теперь (хотя Макс в свое время убеждал ее изменить его). В «Размышлениях на расовую тему» она писала: «Есть люди, и таких немало, которые думают, что дети с кофейной кожей отвечают всем требованиям». Но ей невыносимо было представлять себе будущее, в котором божественное человеческое сообщество будет приведено в некий иной порядок во имя «прогресса». «О, мир кофейного цвета, ты будешь так скучен!»

Будучи «продуктом» своего происхождения и воспитания, Агата была также и порождением своего времени: она была глубоко вовлечена в события середины двадцатого века. «Агата Кристи» могла закоснеть в своем времени, но сама Агата — нет. Она писала о мире, в котором жила: о подвижности классовых границе «Ночной тьме»; о политическом фанатизме в романах «Раз, два, три, туфлю застегни», «Место назначения неизвестно» и «Часы»; о последствиях войны в «Береге удачи», «В 4.50 из Паддингтона» и «Объявлено убийство»; о социальной инженерии в «Игре зеркал»; о виртуальной реальности в «Отеле „Бертрам“»; о «кафешной» культуре в «Вилле „Белый конь“»; о наркотической субкультуре в «Третьей девушке». Писала она об изменении отношения к смертной казни, о биологической наследственности, природе правосудия, вине и ответственности преступника. Она не привлекала особого внимания к тому, что затрагивает подобные темы, — это было не в ее стиле. И ее мнения большей частью не совпадали с общепринятыми в те времена. Она прочно вросла корнями в поздневикторианскую эпоху и верила скорее в Бога и человеческий дух, нежели в «идеи».

Например, в «Свидании со смертью» она до некоторой степени углубляется в модное понятие «подсознание». Пылкая молодая докторица считает его чрезвычайно современным, актуальной проблемой, требующей изучения и решения, но ее старшего коллегу не проведешь.

«В человеческом подсознании заложено столько странного: жажда власти, стремление к жестокости, необузданное желание рвать и кромсать, рудименты нашей былой расовой памяти… Все это — жестокость, дикость и похоть — никуда не ушло, мисс Кинг… Мы закрываем дверь перед всем этим и отказываемся впускать его в свою сознательную жизнь, но иногда оно оказывается сильнее нас».

Он развивает тему, касаясь опасных политических идей, которые возникли в предвоенные годы:

«Все это мы видим сегодня вокруг себя — в политических пристрастиях, в поведении государств. Отступление от гуманизма, от сострадательности, от братской доброжелательности. Иногда политические кредо звучат очень привлекательно: мудрый режим, милосердное правительство, — но все это навязывается силой и зиждется на жестокости и страхе. Они, эти апостолы насилия, раскрывают двери и впускают древнюю дикость, древнее наслаждение жестокостью ради самой жестокости! О, все это так сложно… Человек весьма хрупко сбалансированное животное. Он и сейчас руководствуется единственным первобытным инстинктом — выжить. Продвигаться вперед слишком быстро так же опасно, как тащиться в хвосте. Человек обязан выжить! Вероятно, для этого он должен отчасти сохранять свою первобытную дикость, но он не должен — нет, определенно не должен — боготворить ее!»

Тогда, в 1938 году, это звучало весьма провидчески. Но поскольку мнение исходило от «Агаты Кристи», никто его так не воспринял. Оно утонуло в общем представлении о ней. Между тем это было одним из моментов, когда сама Агата ненадолго выглядывала из-за своей маски. И таких примеров — большинство из них опять-таки прошли незамеченными — много. Взять хотя бы этот, из романа «Раз, два, три, туфлю застегни»:

«Если я раздавлен и обесчещен, то и страна, моя страна — тоже. Ибо я кое-что сделал для Англии, месье Пуаро. Я способствовал тому, чтобы она оставалась крепкой и платежеспособной. Она свободна от диктаторов, от фашизма и коммунизма… Да, я люблю власть, люблю управлять, но у меня нет желания быть тираном… Мы свободная страна. Я дорожу этим, и в этом смысл всей моей жизни».

Таковы были убеждения самой Агаты, неизменные при всей подвижности ее воображения и превратностях эпохи. Они — несгибаемый стержень явления, именуемого «Агата Кристи», без них вся конструкция давно бы рухнула подобно фальшивому эдвардианскому фасаду отеля «Бертрам».

Но в центре всего — ее зачарованность человеческой природой. Величайшая ирония заключалась в том, что Агату Кристи не интересовало убийство как таковое. Ее интересовало английское убийство, а это совсем другое дело, имеющее отношение скорее к сущности человеческой природы, чем к акту насилия. Ее критиковали за то, что она не умела показать ужас убийства, кровь, смертельные раны и горе; но то, что она не показывает всего этого, абсолютно естественно — это не ее предмет. Точно так же говорили, что убийства, которые она описывает, никогда не могли бы случиться в действительности. В реальной жизни никто не убивает, роняя из окна тяжелую кофемолку на голову жертвы; никто не обеспечивает себе алиби, устраивая маскарад, в котором жена изображает труп; никто не планирует убийство, ради которого надо обежать корабельную палубу и выстрелить себе в ногу, лишившись таким образом дееспособности. Ничего подобного и впрямь не может произойти в жизни. Но Агата и не считала, что может. Почему кто-то думает, будто она намеревалась выдать такие события за правдоподобные? Они были всего лишь «одушевленной алгеброй», задачкой, требующей решения.

Критика Реймонда Чандлера в отношении романа «И никого не стало»[420] абсолютно корректна: «Это полнейшее и беззастенчивое одурачивание читателя, какое только можно себе представить. И я не собираюсь вдаваться в механизмы совершения преступлений, большинство из которых основаны на чистой случайности, а некоторые просто невозможны». Все правильно. Но все в некотором роде высокомерно неуместно. Головоломки Агаты Кристи не имеют ничего общего с реальным актом убийства: тот факт, что убийство может быть не осуществимым практически, никак не влияет на условия задачи, ибо она предназначена для того, чтобы ее решать, а не для того, чтобы сравнивать ее с реальностью. И разгадывать следует не акт убийства, а движения человеческой души. Вот в чем читатель ищет ясности: во внутренних побуждениях подозреваемых, персонажей, людей.

И это, конечно, противоречит распространенному мнению, будто Агата Кристи сочиняет блестящие головоломки, лишенные проникновения в мир чувств и характеры действующих лиц. Ее книги до сих пор читают именно потому, что хотят разгадывать загадки, а разгадав, больше не перечитывают или если перечитывают, то потому, что смущенный читатель находится под обаянием картины исчезнувшей эпохи, в которой слуги страдали увеличенными аденоидами, дамы никогда не выказывали своих чувств на публике и т. д. и т. п.