Наталья Иванова - Скрытый сюжет: Русская литература на переходе через век

• Название: Скрытый сюжет: Русская литература на переходе через век
• Автор: Наталья Иванова
• Издательство: «Русско-Балтийский информационный центр "БЛИЦ"»
• Жанр: Публицистика
• Год: 2003
• ISBN: 5-86789-117-8

Книгу известного литературного критика Натальи Борисовны Ивановой составили очерки о литературе последних лет. Рассказывая о движении и взаимодействии различных литературных сил автор выявляет линии развития русской словесности после обретения ею бесцензурной свободы. Размышления критика вписаны в хронику современной литературной и общественной жизни, в конкретный общекультурный контекст конца XX — начала XXI веков. Книга насыщена как известными, так и мало знакомыми именами и фактами литературной и общественной жизни. Среди персонажей книги такие классики русской литературы, как В. Астафьев, Д. Солженицын, В. Маканин, а также ставшие известными только к концу XX пека писатели Д. Пригон, Т. Толстая, Э. Лимонов и многие другие. Автору книги удалось показать развитие современной словесности в непростое и полное конфликтов и противоречий время, осмыслить путь нашей литературы в контексте глобальных политических перемен в нашей стране.

---

В кулуарах съезда поговаривали об особой приближенности Олейника к Горбачеву.

Так что выпад Олейника можно было интерпретировать как непосредственное озвучивание мнения очень даже вышестоящего товарища, которого в дальнейшем — всего через четыре года! — Олейник проклянет и назовет «Сатаной».

Внутренняя драматургия съезда выразилась и в выступлении Бакланова. Кроме «критики критики» здесь был еще один сюжет, понятный посвященным и внимательным: анти-бондаревский.

Ведь и Бакланов, и Бондарев, если читать их выступления без декодирования, которым, как видим, необходимо пользоваться при чтении газет десятилетней давности, — оба выступили против критики.

Но Бакланов — против критики, незаслуженно «захвальной», комплиментарной, а Бондарев — против критики, в суждении самостоятельной.

Выступление академика Лихачева — еще один поворот съезда: нет полных изданий Пастернака, Хлебникова, бессистемны издания Ахматовой; но тут же — нет русского фольклора, академических Лермонтова и Гоголя… Осторожная, более чем осторожная смелость и в отношении Гумилева: «И я хочу обратить внимание на то, что у Гумилева нет ни одной строки антисоветской». Только знающим и ведающим о том, как выдворяли Лидию Чуковскую с дачи из-за ее выступлений в самиздате и поддержки Солженицына, внятна следующая лихачевская фраза: «Ждет своего часа научное издание наследия Корнея Чуковского, как ждет признания и музей его в Переделкине». Кстати, в Переделкине получил — незадолго до съезда — дачу пастернаковскую Чингиз Айтматов: вроде бы даже повесил там люстру… Так что «музейный» пафос речи Лихачева — не просто музейный, а еще и политический, реабилитационный.

На нынешний взгляд, не обнаружишь никакой бравады в словах К. Ваншенкина: «Я не помню что-то, чтобы выдающимися называли Ю. Трифонова, Ю. Казакова, В. Тендрякова, Б. Слуцкого. А ведь на деле это так». Но зал совершенно справедливо расшифровал эту фразу и как выпад не занимающей никаких постов одиночки против окопавшейся в секретариате и вокруг него серости, и как дань должного уважения и признательности живых — ушедшим, незаслуженно отодвинутым секретарской серостью в сторону при жизни, истинным талантам.

Эзопов язык выступлений подвергался залом незамедлительной интерпретации.

Но были и прямые, обладавшие громко названным адресом, непосредственно направленные выступления, на которые следовала незамедлительная реакция, никак не отраженная в официальных сообщениях со съезда. В. Распутин в своем выступлении упомянул реакцию «грузинских товарищей» на рассказ В. Астафьева «Ловля пескарей в Грузии», опубликованный в журнале «Наш современник»: «Не было никакого оскорбления в адрес грузинского народа, уважаемые грузинские товарищи, в рассказе Астафьева, вчитайтесь в него и сумейте отделить боль от издевательства и правду от лжи. Русский народ тоже не весь спился, он продолжал работать и работает, но мы с вами вместе били законную тревогу, когда пьянство стало принимать характер увеличивающейся болезни…».

Опять не без лукавства.

Как и во многих других случаях.

Опять — не без политиканства — оперирование словами-знаками.

Например, словечком «пьянство» — в момент разгара антиалкогольной кампании, в присутствии Лигачева. Это был несомненный и, увы, как и в случае с «перестройкой», весьма значительный поклон в сторону власти, нависавшей в креслах президиума над выступающим. Но тут же, под подкладкой, — свой интерес, защита Астафьева от нападения, хотя бы при помощи столь расчетливо-очевидного тактического хода.

Но в момент как раз после обращения к ним «грузинские товарищи» демонстративно и достаточно шумно всей делегацией покинули зал, пройдя по центральному проходу.

В знак протеста.

И — спустились в буфет.

Я вышла вслед за Чабуа Амирэджиби и Отаром Чиладзе. Грузинская делегация была достаточно представительной, и я была хорошо знакома со многими делегатами по совместному участию в ежегодных семинарах, проводимых грузинской коллегией по переводу и взаимосвязям между литературами — организацией, предоставлявшей возможность практически закрытых для чужих глаз встреч и откровенных обсуждений «в провинции у моря» (кстати, именно там мне уже в 1984-м был рассказан — под шорох волн — сюжет абуладзевского «Покаяния»).

Этот конфликт — сегодня как бы даже не очень значительный — на самом деле был самым настоящим предвестием событий 9 апреля 1989 года в Тбилиси, а затем и распада СССР. Предвестием, тревожность которого ощутил, например, Гавриил Троепольский. В исполненной истинного благородства речи, помянув Твардовского, презрительно отозвавшись о докладе Ан. Иванова, съязвив в сторону Маркова («Серый, говоря о серости, никогда не назовет серого»), назвав полузакрытое имя Владимира Лакшина («А он не получил даже пригласительного билета на съезд, его нет!»), Троепольский — от имени редколлегии «Нашего современника» — принес грузинской делегации свои извинения: «Да, талантливый человек Астафьев, талантливый писатель, уважаемый, и, если он сделал грубую ошибку, пусть она станет его личной ошибкой».

На фотографиях, сопровождающих текст выступлений, «в перерыве между заседаниями», — нынче беженка из Таджикистана Гурлухсор Сафиева с Татьяной Кузовлевой, Михаил Дудин и Янка Брыль, цветы Неизвестному солдату возлагает Иван Стаднюк…

Единство советской литературы? Иллюзия? Фантом?

В докладе Ан. Иванова неожиданно злой выпад — в сторону «профкома литераторов». Почему? Потому что гам собирались литераторы, по причинам всяким, в том числе и цензурным, непечатавшиеся. Инстинкт — у Ан. Иванова и его группы прекрасно развитый — подсказал: не пройдет и семи лет, как именно такие, кто в этот профком входят, и близкие к ним перевернут советскую писательскую пирамиду.

Во всяком случае, в 1986-м их еще и на двор не пускали, но опасность, исходящую от «другой» литературы, номенклатура чуяла.

4

Если посмотреть содержание «толстых» журналов за 1986-й год подряд, то сложится впечатление полнейшего сумбура. Если вчитаться, вдуматься в порядок публикаций, то проясняется сюжет года.

Приход Бакланова в «Знамя» был ознаменован публикацией многострадального романа Александра Бека «Новое назначение» (№ 11–12). На закрытие года — два рассказа Фазиля Искандера (еще один был опубликован в № 6, рядом с Платоновым) плюс «Недолгое пребывание в камере пыток», рассказ из цикла «Опрокинутый дом» Юрия Трифонова — тот, что был снят из предшествующей новомирской публикации цензурой.

А начало года — роман Маркова «Грядущему веку» (№ 2).

Посередине года — «Ювенильное море».

Такова динамика «Знамени»-86. «Баклановского» — к концу года «Знамени».

«Новое назначение» в портфеле журнала находилось с конца 85-го; редакция имела безусловное намерение его печатать; однако слух об этом распространился но Москве еще ранней весною — и в редакцию поступили официальные письма, категорически требующие остановить публикацию. Дело застопорилось — и только при Бакланове благополучно разрешилось.

Изменения назревали — и остановить их было уже трудно. Но надо было иметь интуицию (и чутье) принимать решения. Решения (и вкусы), а также духовная ориентация могли бы быть прямо противоположными. Помнится мне, тогда работавшей в «Знамени», что в качестве кандидатур на пост главного редактора назывались и А. Проханов, и Ан. Иванов.

Но само время меняло рисунок журнальной политики: в февральском, еще до Бакланова, номере рядом с Марковым печатался Б. Васильев («Неопалимая купина»), в апрельском — тогда еще либеральный С. Есин («Незавершенка» — метафора состояния дел в государстве и обществе); близкий по проблематике к А. Гельману А. Каштанов («Злой час», № 3), К. Ваншенкин (рассказы, № 3), А. Генатулин (№ 3), Б. Екимов (№ 3)…

Стихи Гумилева (весточка! ласточка «перестройки»!) были опубликованы в № 10, а уже в № 11-м — первый после длительного запрета на имя цикл стихотворений Владимира Корнилова; хотя в том же номере — всех всегда устраивавший Марк Лисянский. «Малолеток» Давида Самойлова — в № 12, вообще показательном по набору: кроме Самойлова, Трифонова, Бека, Искандера — «В тот день, поздней осенью» Е. Ржевской, статья Л. Аннинского о Вл. Маканине, Ю. Болдырева — правда, всего лишь о прозе В. Бээкмана, рецензия на книгу Алеся Адамовича…

В публицистике наряду с мастодонтом пропаганды Юрием Жуковым (№ 2) успели появиться А. Стреляный (дважды), О. Лацис, Г. Лисичкин; напечатана публицистическая пьеса В. Губарева о Чернобыле «Саркофаг» (№ 9); в критике — в том же номере, где А. Бек, — бдительно-партийная правая рука главного редактора Л. Скорино (к 90-легию со дня рождения Н. Тихонова). Год по критике открыл Ф. Кузнецов, а продолжили — приглашенные новым главным редактором И. Виноградов и И. Золотусский!