Юрий Герт - Семейный архив

• Название: Семейный архив
• Автор: Юрий Герт
• Издательство: Seagull Press Owings Mills, MD
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 0-9714963-2-3

---

— Погодите, ребята, не лезьте в бутылку... Чего вы от меня-то хотите? Что предлагаете?..

— Ломать все к чертовой матери!.. — шумели мы. — Гнать сталинистов!..

Наум только слушал, втянув круглую голову в плечи, только моргал, растерянный — то ли от нашего напора, то ли от ощущения огромной, трудно преодолимой дистанции — между нашей наивностью и не так-то просто открывшимися ему истинами...

— Ломать, гнать, крушить... Хотите устроить жизнь по-новому, да ведь средства-то у вас старые... Средства, методы...

Мы спорили, бушевали, а он твердил свое:

— Вся суть именно в средствах. Каким должен быть рай — с этим в основном все сходятся, да какой дорожкой к нему идти — вот в чем дело...

То было время, когда всюду, куда я посылал свой роман «Кто, если не ты?..», он был отвергнут. Прийдя к нам домой, Наум подарил нам свой сборник «Годы» с надписью: «Анечке и Юре Гертам от Эммы Манделя с пожеланием успехов и выхода из трудного положения. Н.Коржавин (т.е. Эмма). 8. IX. 63 г.»

Ему принадлежали строки, облетевшие всю Россию:

Можем строчки нанизывать

Посложнее, попроще,

Но никто нас не вызовет

На Сенатскую площадь...

А мы искали, мы жаждали найти свою Сенатскую площадь, только где было ее найти?..

Он писал:

Так пусть в стихах, в основе кладки

Лежат, не прячась в них ничуть,

Не частности, не недостатки —

Противоречья. Порох. Суть.

Да, да, — думали мы, — именно так — не формалистические выкрутасы, не холуйское искусство, не «высокие истины» вне времени и пространства, а вот это: «Противоречья. Порох. Суть.»

Он писал:

Ни к чему, ни к чему, ни к чему полунощные бденья

И мечты, что проснешься в каком-нибудь веке другом.

Время? Время дано. Это не подлежит обсужденью.

Подлежишь обсуждению ты, разместившийся в нем.

Ты не верь, что грядущее вскрикнет, всплеснувши руками:

«Вот какой тогда жил, да, бедняга, от века зачах».

Нету легких времен. И в людскую врезается память

Только тот, кто пронес эту тяжесть на смертных плечах.

Да, это были наши мысли — кто, если не ты, и когда, если не теперь?..

И будет жизнь. И будет все, как надо:

Довольство, блеск, круженье при дворе...

Но будет сниться: снежная прохлада,

Просторный воздух... Сосны в серебре...

Так он писал в «Невесте декабриста» — и все это были наши ощущения... Нет, никому из нас не мечталось «жить, как надо», в довольстве и блеске... Мы хотели единственного — облегчения и счастья измученной нашей родине, России... И готовы были ради этого на все...

И вот теперь, спустя десять лет, он говорил мне: «Надо уматывать...»

Он, Наум Коржавин...

Для меня это было катастрофой.

Уехали Белинков, Галич, Некрасов. Теперь — Наум...

Я не знал более русского, более российского поэта... Кроме разве что Твардовского...

Ну, а сам я?.. Разве я мог отделить себя от России?.. Разве я не мыслил себя всегда как малую частицу ее плоти, ее крови?.. Разве жизни моих дедов и прадедов, моего отца, его брата, сестры не были сплетены с ее историей, ее муками, ее трагедиями?.. Разве письма, которые я получал и продолжал получать по поводу моего романа, не означали, что мы — люди этой страны — дышим одним воздухом, одной тоской, одними надеждами?.. И вот так — взять и перерубить — не веревки, а тросы, стальные тросы, которые связывают меня с этой страной?..

Нет, что до меня, то я останусь... Останусь — несмотря ни на что...

Мне не понравилась последняя поэма Наума «Абрам Пружинер». Он, Абрам Пружинер, был виноват в разразившейся в России революции?.. А раньше, в стихах, связанных с коллективизацией, с голодом, с неисчислимым количеством жертв?.. «Пока молчу — та кровь на мне!..» Я понимал, что и то, и другое рождено совестью, сознающей свои грехи, совестью страдающей, кровоточащей... Но винить народ, весь народ...

Я долго ждал автобуса, воздух был сырой, зябкий, он сочился за шиворот, заползал в рукава... С деревьев капало, дорога была, как загустевший коричневый кисель... И мной владело настроение подстать погоде. Уже темнело, зажигались окна, шары тумана клубились вокруг уличных фонарей. Наступил час пик, в автобусе, в метро было тесно, люди стояли в проходах, прижавшись, притиснувшись друг к другу, но мне казалось — я один в целом мире, вокруг меня пустота, пустота... 

12. «С чужих ветров...»

Здесь мне хочется рассказать об одном из весьма заурядных для тех лет эпизодов... Заурядных... Но из таких эпизодов и состояла наша литературная жизнь.

После выхода романа «Кто, если не ты?..» прошло десять лет. Роман «Лабиринт» и сатирическая повесть «Лгунья» лежали в столе без надежды на издание. Тем не менее я продолжал писать, занимался переводами... В 1973 году, после свержения Шухова, в журнал пришел новый редактор, который, будучи главным редактором Алма-Атинской «Вечерки», никакого отношения к литературе не имел, зато для ЦК КПК являлся беспрекословным исполнителем любых «указаний»... Но дело заключалось не только в Кунаеве, который был тогда первым секретарем ЦК и фаворитом Брежнева. Ларина поставил главным редактором журнала Владислав Владимиров, занимавший должность помощника Кунаева...

Всего-навсего — помощник... И только... Но в его руках сосредоточилась такая власть, которой не имели ни первый секретарь Союза писателей, ни директор издательства «Жазуши», ни председатель Комитета по печати.

Залихватский журналист, он хотел стать «ведущим писателем» в республике, а пока одних литераторов гладил по головке, других стремился уничтожить... Достигалось это простым способом: в доклад Кунаева на каком-нибудь «ответственном» совещании вписывались несколько строк — и судьба писателя, редакции, журнала, газеты, института бывала решена.

Несколько лет назад я услышал о трагической истории мальчика, который, узнав, что мать изменяет отцу, покончил с собой. Взрослые жили своей жизнью, ребенок для них становился обузой, балластом... Повесть, которую я написал, так и называлась: «Третий-лишний».

Наш новый главный решил ее напечатать. Как я впоследствии понял, не слишком замысловатый план сводился к тому, чтобы, напечатав повесть, расколошматить ее и вытурить автора из редакции... Повесть появилась в «Просторе», а через неделю «Вечерка» напечатала на нее разгромную рецензию за подписью «В. Владимиров».

Мне сочувствовали. Последними словами ругали Владимирова. Но никто не мог представить, какой из создавшейся ситуации у меня имеется выход... Я тоже его не видел. Я понимал: на моей литературной судьбе поставлен крест. И тут дело не только во Владимирове («Нет Бога, кроме первого секретаря ЦК КПК Кунаева, и Владислав Владимиров — пророк его»), это расплата за мой роман... Теперь, когда был свергнут Хрущев и понемножку восстанавливалось «доброе имя» Сталина, мой роман являлся уликой... Уликой... Уликой — в чем?.. Точных формулировок не могло быть, зато подразумевалось... Подразумевалось многое...

Я знал, что никто это не напечатает, но я просидел за машинкой всю ночь, отстукивая «Ответ критику Владиславу Владимирову (по поводу его рецензии «Вдоль обочины», напечатанной в «Вечерней Алма-Ате» 19 ноября 1974 г.)».

«Я внимательно прочел Вашу рецензию на мою повесть «Третий-лишний». Она удивила и даже обескуражила меня. Откуда такая желчность, такой издевательский тон, такая ненависть, желание любыми средствами, вплоть до грубейших передержек и подтасовок, скомпрометировать мою повесть?

Вы пишете: «Сюжет новой повести Ю.Герта немудрен. Он и она. И еще «третий-лишний». Судя по всему, сюжет Вас не удовлетворяет. Но как быть, если предмет повести — семья? А семья, при современном утверждении моногамной формы брака, именно так и образуется: он, она и дети?..

Да, проблема воспитания детей и подростков — одна из важнейших. Не даром так волнуют общественность факты, связанные с покалеченными судьбами детей, которые не сумели противостоять вредным влияниям и встали на путь хулиганства, разбоя, оказались в исправительных колониях, на скамье подсудимых! Пусть таких — в процентном отношении — немного, но ведь литератора волнуют не проценты, а человеческая жизнь — каждая, неповторимая, единственная!

«Пошлый адюльтер», пишете Вы. Но дело не в этом. Ваше целомудрие оскорбляет изображаемый в повести адюльтер. Ну, а существование в нашем обществе матерей-одиночек, а дети, отдаваемые матерями в «дом малютки»— это не коробит Ваше нравственное чувство? А распадающиеся семьи, разводы?.. Главное, чего мне хотелось, это взглянуть на «адюльтер» не с позиции «его» или «ее», а с позиции ребенка. Ибо ему-то в конечном счете принадлежит высший суд, хотя чаще всего и суда никакого он не совершает, он только ожесточается сердцем, вера в самых близких, самых любимых людей может угаснуть в нем, и не известно, чем дальше в его судьбе обернется все это...