Кэти Летт - Мальчик, который упал на Землю

• Название: Мальчик, который упал на Землю
• Автор: Кэти Летт
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-86471-636-6

Новый роман Кэти Летт горестен и весел, как сама жизнь. У счастливой лондонской пары появляется на свет пригожий сын, которому довольно скоро врачи ставят пугающее клеймо «аутист». И счастливая лондонская пара перестает быть счастливой, а вскоре и парой. Героиня оказывается один на один с оригинальным и ошеломительным ребенком, жизнь с которым – истинное испытание, страшное и веселое. Мечты бедной женщины разрушены, карьера отправлена под откос, домашнее хозяйство запущено навеки, а секс превращается в далекие воспоминания. Добро пожаловать в Страну жутких и смешных чудес! Героиня в отчаянии плутает по ней, забредает в Зазеркалье и почти смиряется... Тут-то в ее беспросветной жизни и появляется отвратительный во всех отношениях и столь же идеальный мужчина, а вслед за ним и сгинувший было муж... И тогда она осознает, что все поступки ее невероятного сына – ничто по сравнению с выкрутасами нормальных взрослых.

Эта книга о том, что у любого человека есть его уникальный синдром. «Мы здесь все ненормальные», – писал Льюис Кэрролл. И это правда – все мы, как ненормальные, хотим одного и того же: любви, свободы и поводов просыпаться по утрам. Мы хотим, чтобы всегда были причины для смеха и радости. Кэти Летт умудрилась написать анекдотически смешной роман о событиях, из которых принято делать слезливую драму.

---

Мама общалась исключительно открытками. Одна прилетела из Катманду, на ней был як и приписка: «По уши влюблена в шерпу». Следующую я получила из Бразилии: «Шерпаэктомия. Балдею по окаменелостям – не по археологу, хоть он и душка». Диагноз Мерлина вернул ее домой, мигом. Излишне говорить, что моя жизнерадостная мама и поллианнообразная[16] сестрица сочли мой бойкий пессимизм до тревожного тошнотным.

Но безразличие мужа остужало мой задор до арктических температур – даже под тефлоновым слоем остроумия. Джереми обвинил меня в «отчуждении привязанности» – юридический термин, обозначающий потерю хочухи. Сказал, что попытки заняться со мной любовью равносильны походу за покупками в провинциальном городке в субботний день. Все закрыто. Когда он упрекнул меня в том, что я прекратила лезть к нему первой, я чуть не предложила ему гореть в аду – и тут осознала, что в сравнении с моей жизнью родителя-одиночки с ребенком-аутистом ад показался бы сущим раем.

Моя сестра-оптимистка была убеждена, что Джереми страдает от некого посттравматического синдрома. «Он одумается. В глубине души Джереми – порядочный, участливый человек».

Я ржала в голос: называть Джереми участливым все равно что меня – перуанским чемпионом по прыжкам с шестом. Желчность уже пропитала мой голос, а укоризна врисовалась в черты лица. Что произошло с человеком, которого я обожала?

Джереми задерживался на работе все дольше – и однажды не вернулся домой совсем. А когда вернулся наконец – за неделю до Мерлинова третьего Рождества, – на нем был пояс террориста-смертника, судя по тому, какая граната прилетела в мой мир.

– Я ухожу.

В голосе лязгнуло усталое отчаяние, на лице – алкогольный румянец.

– Мне нужно обрести равновесие. Внутри.

На самом деле он обрел телебогиню по имени Одри. Снаружи.

Со своей зоркостью Стиви Уандера я не замечала, как он отплыл в ручки и свежеэпилированные ножки пленительной поварихи из дневного эфира. Находка у нас в постели накладного ногтя должна была навести меня на догадки, но какое там, я предпочла списать ноготь на излишнюю фасонистость очередной няньки. Я дотащилась за Джереми и его чемоданом до тротуара, мимо рождественской елочки, которую украшала весь день. Лицо у меня сложилось в гримасу изумления.

– Почему?

Мы были женаты всего пять лет.

– Ну, если бы ты постоянно меня не отталкивала... выказывала хоть капельку любви... но ты же вся в хлопотах.

Его дыхание прозрачным дымком клубилось в ледяном воздухе, как в сигаретной рекламе пятидесятых.

– Ты ни о чем, кроме Мерлина, не в состоянии думать. Ты забросила готовку. Дома бардак. В постели ты холодна до того, что я еле сдерживался, чтоб не проверять у тебя пульс каждые полчаса.

– Ой, прости меня, Джереми. Я бы, конечно, утрахала тебя до потери соображения, но Одри, очевидно, меня опередила – судя по тому, насколько упал твой IQ, если ты спутался с женщиной, которая печет плюшки за деньги. Что же, путь к сердцу мужчины – и впрямь через желудок? Я всегда подозревала, что целю выше ошибочно.

Сестра моя Фиби погуглила нашу ТВ-искусительницу. Помимо постоянной кулинарной программы в дневные часы, где она открячивала губы, как на порносъемках, ее притязания на славу сводились к желтому компромату: на одной рок-н-ролльной вечеринке она села в тарелку с кокаином, привнеся новый смысл в эвфемизм «пудрить щечки». Снимки запечатлевали дотошно следующую диетам златовласую блондинку из глубинки с дынистыми грудями, микроскопической талией и кошачьей томностью. Макияж на ней был настолько последовательно безупречен, что казалось, будто она в любую минуту ожидает выхода на сцену и получения приза за особые заслуги перед контуром для губ.

Невзирая на ее прайм-таймовую привычку буквально минетить любой фаллоподобный овощ, прежде чем приготовить его, дама была настолько худосочна, что Ив Сен-Лоран мог бы потягивать через нее коктейли. Единственную внушительную часть ее тела – груди – можно было принять за автономную республику. На пафосной шмаре были кашемировые брюки – со всей очевидностью надеты, чтобы согревать ей лодыжки, пока мой муж брал ее решительным штурмом у кустиков многолетней ботвы на ее огороде. Я подавила стремительный припадок отвращения, вообразив моего искрометного Джереми обнаженным рядом с женщиной, у которой загар морковного цвета. Одного поцелуя достаточно, чтобы усвоить половину дневной нормы каротина.

Когда я обнародовала новость маме, показав ей фотографию Джереми и Одри в «Хеллоу!» (их поймали в кадр – какая ирония! – на некоем благотворительном балу в пользу детей-инвалидов), мама охнула от одного щепкообразного вида теледивы.

– Это булимия, точно.

– Ага, – саркастически согласилась я. – Джереми знается со всеми интересными людьми. Ее сестра, Анна Рексия, тоже скоро подъедет.

Неделями я продолжала это чахлое балагурство и болезненное притворство.

– Мой муж – смысл моей жизни. Горестной, ожесточенной, циничной и путаной, – сообщила я коллегам.

– У женщин одна беда: они вечно раздувают из мухи слона, а потом на нем женятся, – объявила я непробиваемому директору школы, когда брала отгулы по семейным обстоятельствам.

– Когда взрослый м-му-мужчина с-сбегает с женщиной помоложе-постройнее, знаешь, как я это называю? Самкореализация, – бубнила я сочувствующей сестре за коктейлем.

– У нас небольшое семейное разногласие, – объяснила я его семье. – Я хотела отпраздновать пятилетие нашего брака каникулами на Карибах, в компании нашего прелестного сына, а также пристройкой бельведера – в честь повышения банковских доходов Джереми. А он пожелал развестись со мной, съехаться с телеповарихой по имени Одри – пардон, Пудри – и двинуть с ней, блин, в Америку, где у нее будет больше телевозможностей. Она даже не с настоящего телеканала. С кабельного. Ну и, что уж тут, маммограмма этой дамы – возможно, самая блестящая ее экранная работа. Я того и гляди опять стану оптимисткой, ничего удивительного.

– Свидетельство о рождении моего мужа – покаянное письмо с фабрики презервативов, – говорила я нянечке, молочнику, социальным работникам, банковскому клерку...

А наедине с собой выла так, что хоть сердце выноси. Я стенала. Меня трясло с головы до ног, как собаку, истерзанную осами. По ночам я грызла подушку и сворачивалась в клубок – в припадках «если-бы-да-кабы» и презрения к себе. Если б я была к Джереми внимательнее. Если бы Мерлин не родился с аутизмом. Если бы я вообще не забеременела, уж раз на то, блин, пошло. Если бы я не позволила Мерлиновым делам просочиться в наши отношения, в наш смех, в нашу любовь. (Поверьте, ни одному мужчине не удастся разбудить женщину, которая прикидывается, что спит. Даже если врубить хэви-метал через колонки прямо ей в ухо.)

Я написала Джереми, сказала, как мне все это. Пообещала пройти кулинарные курсы и никогда больше не воспринимать пожарную сигнализацию как кухонный таймер. «Я осознала, что “бланманже” не есть высочайшая точка французских Альп», – уверяли его мои эсэмэски. Я пекла йоркширские пудинги. Вылизала дом сверху донизу. Я умоляла о прощении. Предлагала родить еще одного ребенка. Я заклинала его к нам вернуться. Поначалу я была уверена, что он вернется, пыталась выманить его из насупленной молчанки: «Я бы ответила на твое письмо раньше, если б ты его прислал». Но, проходив пару месяцев при полном макияже и в шелковом белье – на случай, если он вдруг явится, – поняла, что все это стало попахивать мисс-хэвишемистикой[17]. Меня подмывало ходить по дому в пожелтевшем и дырявом свадебном платье, плести косы и пускать слюни...

Только на нервный срыв не оставалось времени. Мерлина я на пять дней в неделю сдала в местный детсад, а сама вернулась работать на полную ставку. Одиночное материнство означало мое прибытие на работу в 8.55 и отбытие в 15:30 (уволить меня не могли, поскольку это и был договорной минимум), однако мои коллеги оценивали мою работу как «довольно паршивую». Увлеченные педагоги ведут актерские занятия или шахматный клуб во внеклассные часы и подают затем на повышенную квалификацию; с моим стажем я уже могла бы на это претендовать. Да, я заинтересованная в карьере женщина, сообщала я всем и каждому, но мой совет современным молодым женщинам таков: инвестируйте по старинке и получайте в наследство побольше гостиниц. Я забросила мысль писать роман. Для чего? Я и так живу в романе.

Дома я начала совершенствоваться в ремесле «сделай сам». Ну... в общем, успешно, если не считать импровизированной «химии» на голове после необъяснимого короткого замыкания. Я научилась делать всю работу по дому вдвое быстрее. Среди прочего освоила атлетический трюк по смене простыни, пододеяльника и проветриванию матраса, и все это – не разбудив Мерлина. Великомученическое домохозяйствование занимало почти все мои дни. Я стала звать себя Святой Люси Лэмбетской. Практически заняла очередь на примерку нимба.