Камилл Бурникель - Селинунт, или Покои императора

• Название: Селинунт, или Покои императора
• Автор: Камилл Бурникель
• Издательство: ТЕРРА-Книжный клуб
• Жанр: Современная проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-275-00341-2

Камилл Бурникель (р. 1918) — один из самых ярких французских писателей XX в. Его произведения не раз отмечались престижными литературными премиями. Вершина творчества Бурникеля — роман «Темп», написанный по горячим следам сенсации, произведенной «уходом» знаменитого шахматиста Фишера. Писатель утверждает: гений сам вправе сделать выбор между свободой и славой. А вот у героя романа «Селинунт, или Покои императора» иные представления о ценностях: погоня за внешним эффектом приводит к гибели таланта. «Селинунт» удостоен в 1970 г. премии «Медичи». «Темп» получил в 1977 г. Большую премию Французской академии.

---

— Каких прав?

— Да на книгу же… ну вы знаете… Сандра Атарассо отказалась ото всего, что могла бы от этого получить… И сейчас, и в будущем.

Корабельная сирена прервала его ненадолго.

— Просто невероятно, правда? Вы, ее друг, живете в ее доме и ничего не знаете… Какая скромная девушка!

Он изменил тон: «Я полагаю, вы читали… ту книгу?» Я ответил отрицательно, чем как будто ободрил его и побудил высказать на сей счет свои сокровенные мысли: «Не стану вам говорить, какое у меня составилось мнение… Это не моя область. Но, между нами, главное, что Фонд существует, правда?»

Главное — я долго раздумывал над этим словом после того, как он ушел, — каждый понимает по-своему и судит о нем со своей колокольни.

* * *

Я-то думал, что проник в суть загадки, а на самом деле понимал все меньше и меньше. Я переходил из комнаты в комнату, но ничто из того, что я видел, не помогало мне найти ключ. Несколько сундуков, низкая мебель, очень мало книг, больше пепельниц, чем предметов… полное отсутствие подсказок. Голые стены, ровные поверхности… и все-таки реальное и даже комфортное место, где должно быть приятно жить, вписывать сюда чье-то присутствие. Я ищу это присутствие. Запах лака и сандалового дерева — вот и все, что есть в комнате Сандры Все слишком просто, и в обстановке, которую она выбрала, и в работе, которую она себе нашла, — увлекательной, согласен. И ведет она себя слишком просто. Я как будто не стесняю ее. Она обходится со мной, словно с братом, с которым никогда раньше вместе не жила и который явился с другого края света, или как с ребенком, который переболел свинкой и нуждается в покое. Что бы я ни делал, под каким бы углом зрения ни смотрел, мне не удается отвести ей настоящее место, в рамках подлости и лжи.

Вдруг она появилась передо мной, встряхнула волосами, сняв с головы шелковый платок. Она как будто не удивилась, увидев меня в своей комнате, и спросила, как я провел утро. Я сказал, что приходил один человек. «А, Гельмут!» — отозвалась она сразу и рассмеялась. Неужели только он сюда и приходит? «Гельмут!» Это имя как будто ей нравилось, она повторила его с удовольствием. Великий Боже! Почему она так юна, так невинна, так безразлична к угрозе, которая вскоре все размечет? Почему между нами существуют все эти ужасные грядущие осложнения?.. Но об утреннем посетителе, который пел ей дифирамбы, она рассказала мне не больше, чем в свое время об Андреасе Итало. Еще один попался ей на крючок. По меньшей мере, она может говорить с ним о том, что ее интересует, что всегда было ее жизнью… У меня в голове промелькнула дурацкая мысль: если бы я остался, если бы было возможно, чтобы я остался, все началось бы заново: мы снова были бы втроем.

На редкость беспокойная ночь. Я никак не мог заснуть. Мне казалось, словно нас не разделяли никакие двери, будто я слышал ее дыхание каждый раз, как она, внезапно вздрогнув, поворачивалась на другой бок и зарывалась головой в подушку. Я включал и выключал шаровидную лампу в изголовье. Какого черта я здесь делаю? Почему я еще не уехал? Хотелось подняться наверх и бросить ей в лицо все то, что мне следовало сказать ей в первый же день. В углу валялась моя котомка, все на том же месте, но жалкая, невзрачная, неуместная. Я испытывал смущение, какую-то досаду на нее, мой взгляд не мог уцепиться ни за что другое. Наконец это стало так неприятно, что я поднялся и завалил ее подушками.

Когда я проснулся, Сандра уже ушла. Немного позже я тоже вышел и почти тотчас очутился на набережной. Кипарисы кладбища Сан-Микеле чернели в тумане, но похоронных процессий не наблюдалось. Я с трудом отыскал тупик. Сандра уже вернулась. Я объявил ей о своем намерении уехать сегодня же вечером.

— Есть вещи, которые не могут ждать, — добавил я.

Но едва я это сказал, как тотчас понял, как смешна эта фраза в моих устах, как мало подходит мне эта роль.

— Конечно, — ответила она просто.

Мне совсем не нужно было собираться. Этого всегда недоставало моим отъездам: мне никогда не приходится решать, что я возьму с собой, а что оставлю. Может быть, я никогда по-настоящему и не уезжал? Может быть, и Ники никогда не покидала Нэшвилл?

Немного спустя, за обедом, Сандра сказала:

— Я отпросилась на сегодня… Мы могли бы поехать на Торчелло, или подальше… На другой остров… Куда угодно…

Я принялся рассчитывать время, которое оставалось у меня до встречи с Ардити, включая дорогу. Еще целых два дня. Я мог уехать завтра, но только очень рано.

— Ладно!

— Наша последняя прогулка! Всему свое время, — добавила она смеясь.

— И даже для правды.

Я был так уверен, что она проиграла и знает об этом, так уверен, что теперь она будет раздавлена всей этой махинацией, затеянной для исполнения ее плана, что не удержался от нотки торжества в этой пошлой реплике.

* * *

Моторная лодка, задирая нос, неслась по водной глади, вдруг показавшейся ему бескрайней. Брызги хлестали его по лицу, когда он начинал лавировать между бакенами, словно между вешками на лыжной трассе. У него было такое впечатление, будто он отскакивает от воды, совершенно невесомый, увлекаемый чужим порывом, который он мог лишь направить в ту или иную сторону. След на поверхности воды был едва заметен, она раскрывалась и тут же смыкалась вновь, казалась более плотной от близости дна и отсутствия отблесков, колыхала струны плавучих водорослей. Он снова путешествовал, но вне всякой памяти, даже вне своего существования, и при каждом крутом повороте, слыша звучный удар о корпус лодки, видя поднятую им волну, испытывал ощущение, будто прыгает через собственный след.

К ним вернулся смех, новорожденная радость, словно они только что встретились на причале и, украв привязанную там лодку, мчатся вперед, не зная, хватит ли им бензина, чтобы вернуться, когда стемнеет. Возможно, кроме этой силы, которая несла их на своих крыльях, дарила им чувство полета над водой, ничего в них не имело значения. Возможно, она была сейчас для него только профилем на ветру, а он для нее — достаточно опытным кормчим, который не позволит опрокинуться чересчур быстрой лодке. Исчезло пресловутое зеркало, в котором они узнали отражения друг друга, и к ним вернулись прежние жесты, непринужденные движения, сблизив их как никогда прежде. Возможно, им никогда больше не придется разделять ничего, кроме удовольствия, возбуждения от этих странных лодочных гонок; но эта скорость, это ровное движение наделяли их реальностью друг для друга в мире, лишенном границ.

Нам все-таки удалось причалить лодку в своего рода заливчике и сойти на песчаный и илистый берег, цепляясь за траву. Узкая полоска земли, чуть выступающая над водой. Мы оба не знали, где мы, сможем ли мы отыскать потом канал, не сломается ли лодка на обратном пути. Трудно было себе представить более заброшенное место, невероятно негостеприимный уголок. Однако в камышах обнаружилось подобие тропинки. И поскольку она предназначалась только для нас, нам показалось необходимым пойти по ней. День шел на убыль. Наверное, лучше было не припоздняться. Но как чудесно после отважной гонки на лодке оказаться на едва реальной, только-только возникшей суше, словно мы шли по водам. Кстати, вокруг, покуда хватало глаз, были только небо и вода. Я обнял Сандру за плечи, но открытая нами тропинка в лагуне вдруг стала такой узкой, что мы уже не могли идти рядом. Я спросил ее, хочет ли она идти дальше; я видел, что это дается ей с трудом; она сказала, что подождет меня здесь, но хочет знать, докуда так можно дойти и чем заканчивается этот призрачный клочок земли.

Я пошел дальше, и мысль о том, что у нее вызрел какой-нибудь коварный план, чтобы избавиться от меня, — уехать на лодке, бросить меня здесь, в таком месте, где меня не найдут еще несколько недель, а то и не раньше следующей весны, — такая мысль даже не пришла мне в голову. Может быть, она всегда была моей судьбой, а я только сейчас начинал об этом догадываться.

Мне часто случалось вот так продолжать свой путь, не для того чтобы куда-то прийти, а просто «чтобы увидеть, куда ведет эта дорога», тогда как, по всей видимости, она могла привести только к другой дороге, к развилке, к какому-то месту, от которого отходят другие тропы. Было ли ребячеством со стороны Сандры отправить меня туда, или же она хотела дать мне понять, что дорога заканчивается там, где останавливается путник, что все начинается в нас и в нас же заканчивается.

Но я не жалею, что дошел до самого конца. Водная тропинка была такой узкой, что я не мог отступить на шаг вправо или на шаг влево; ее запросто могло бы накрыть большой волной, пробежавшей по лагуне.

Сапоги глубоко увязали в пропитанной влагой земле, но я заметил, что следы исчезали почти сразу. В центр ямки затекала вода, словно ее закачивали сквозь края, еще сохранявшие форму ступни, потом они понемногу оседали, и оставалась только маленькая круглая лужица, на поверхность которой поднимался и лопался воздушный пузырь.