Хилари Патнэм - Реализм с человеческим лицом

• Название: Реализм с человеческим лицом
• Автор: Хилари Патнэм
• Жанр: Философия

Первая и вторая части этой статьи были прочитаны в качестве Кантовских лекций в Стэнфордском университете осенью 1987 г.

---

Короче говоря, то, что мы здесь рассматриваем, не является парадоксом, появляющимся впервые по мере расширения области науки, как было в случае с разрывом между наблюдателем и системой в квантовой механике; это уже замеченный (или почти замеченный) парадокс, который рассматривался как совершенно неважный до тех пор, пока область науки не стала достаточно широкой. В действительности, научным открытием стала важность семантических парадоксов, а не просто их существование.

Сами парадоксы, однако, вряд ли менее парадоксальны, чем их решения, предлагаемые логическим сообществом. Если отказаться от идеи, что мы можем делать обобщения относительно “всех языков”, от идеи, что мы обладаем единым общим понятием об истине, применимым к любым языкам, мы придем к странной позиции – позиции, как я хотел бы предположить, чем-то напоминающей ту, в которой мы себя обнаруживаем в квантовой механике.

Чтобы развернуть аналогию, я вернусь к проблеме с идеей Систематической Двусмысленности. Проблема может быть сформулирована следующим образом: если Вы строите иерархию языков, то не появляется никаких парадоксов, если я делаю обобщения относительно Вашей иерархии в целом, при этом я не считаю, что мой “неформальный мета-язык” включен в Вашу иерархию языков. Короче говоря, я могу делать обобщения относительно сколь угодно обширной целостности языков (за исключением целостностей, включающих мой собственный язык, или языков, которые сами по себе включают мой собственный язык), но язык, в котором я делаю обобщения всегда должен лежать за пределами целостности, относительно которой я делаю обобщения. Замените “наблюдатель” на “I” в этой формулировке и Вы получите: всегда существует разрыв между языком наблюдателя и целостностью языков, относительно которых он делает обобщения.

“Божественное Видение”, видение, в котором абсолютно все языки являются равными частями изучаемой целостности, недостижимо.

Если мы сформулируем принцип “разрыва между наблюдателем и системой” в квантовой механике, говоря, что наблюдатель может рассматривать сколь угодно широкую целостность в качестве системы (за исключением целостностей, включающих его самого в процесс осуществления измерений), но он сам (или, по крайней мере, часть его) должен все время находиться за пределами системы, то аналогия будет полной. И это больше, чем формальная аналогия; это эпистемологическая аналогия. Оба случая содержат одно и то же понятие “Божественного Видения”, один и тот же эпистемологический идеал достижения видения “с точки зрения Архимеда” – точки зрения, из которой мы могли бы обозревать наблюдателей, как если бы они не были нами самими, обозревать их, как если бы мы были, так сказать, вне нашей собственной кожи. Оба случая содержат один и тот же идеал безличностного знания. То, что мы не можем достигнуть этого идеала на практике, не является парадоксальным; никогда и не предполагалось, что мы действительно можем достичь его на практике. Однако то, что возникают принципиальные трудности с самим идеалом, т. е. что мы не можем больше представить, что значит достижение этого идеала, этот факт оказывается для нас, таких как мы есть, наиболее глубоким парадоксом.

Во второй части данного эссе я хочу обсудить значение всего этого для философии. Я попытаюсь связать неудачу идеала Божественного Видения с главными проблемами западной философии со времен Канта. Я попытаюсь доказать, что модная панацея релятивизма, даже с новым именем, таким как “деконструкция” или даже “прагматизм” (Ричарда Рорти), не является единственной, или правильной, реакцией на эту неудачу. Поскольку это Кантовская лекция, позвольте мне сказать, что эти проблемы были, конечно, близки собственным интересам Канта, однако многие намеченные мною здесь результаты огорчили бы его. Кант разрывался между идеей, что все знание является частично нашей собственной конструкцией; и идеей, что знание должно иметь результатом то, что я назвал “Божественным Видением”. Тем не менее, идея, что существуют пределы познания, и то, что мы обнаруживаем самих себя в “антиномиях”, другое слово для парадоксов, когда мы пытаемся пойти дальше этих пределов, также принадлежит Канту. Кант считал, что за пределами находится “трансцендентальная метафизика”; сегодня это представляется, как если бы часть того, что однажды было рассмотрено внутри пределов, внутри кантовского “мира опыта” не может быть подведено под “управляющую идею природы” Канта. (“Природа” для Канта включает понятие всеобщей единой системы природных законов; “разрыв между наблюдателем и системой” был бы также неприятен Канту, как и более века спустя Эйнштейну).

Существует еще одна причина упомянуть здесь Эйнштейна. Ему не удалось закончить свой проект опровержения Копенгагенской Интерпретации и восстановления кантовской управляющей идеи природы. Было бы ошибочно рассматривать его просто как ностальгического реакционера (как делают некоторые квантовые физики). Некоторые из нас находятся на стороне Эйнштейна и хотят восстановить Божественное Видение во всем его великолепии. Борьба с нами самими, борьба за отказ или за сохранение старых понятий метафизической реальности, объективности, безличности далека от завершения.

Часть вторая. РЕЛЯТИВИЗМ

Тема смерти метафизики вошла в философию с Кантом. Выдающаяся фигура в философии XX века Людвиг Витгенштейн возвестил эту тему мощным и уникально личностным путем. Он, не колеблясь, соединил эпистемологию и метафизику. (Согласно некоторым интерпретаторам Витгенштейна, то, что сегодня называется “аналитической философией”, было для Витгенштейна наиболее запутанной формой метафизики!) В то же самое время даже простой человек может увидеть, что метафизическая дискуссия не ослабевает. Простая индукция истории мысли показывает, что метафизическая дискуссия не исчезнет, пока в мире существуют размышляющие люди. Как сказал Жильсон в конце своей знаменитой книги, “философия всегда хоронит своих могильщиков”. Целью этого эссе не является вовлечение в дальнейшие споры по вопросу: “Умерла ли метафизика?” (или “В каком смысле метафизика умерла?”). Я воспринимаю как жизненный факт осмысленность обоих утверждений “задача философии состоит в преодолении метафизики” и “задача философии состоит в продолжении метафизической дискуссии”. Каждый философ какой-то своей частью считает, что “это занятие бесполезное, пустое, сумасшедшее; мы должны сказать: "Хватит!", а другой своей частью считает, что “это занятие является просто размышлением на наиболее общем и абстрактном уровне; положить этому конец будет преступлением против разума”. Конечно, философские проблемы неразрешимы, но, как заметил однажды Стэнли Кавел, “существуют лучшие и худшие способы размышления над ними”.

Сказанное мною сейчас могло быть сказано фактически в любое время с начала современности. Я считаю также – и это нечто, что я не буду обсуждать, но приму как другой жизненный факт, хотя знаю, что многие с этим не согласятся, – что поиски основания для Бытия и Знания, успешное описание Устройства Мира или описание Канонов Оправдания с крахом провалились, но мы не можем этого увидеть до тех пор, пока эти занятия сами не доказали свою тщетность (хотя Кант давно высказал подобную мысль). Осмысление провала метафизики и эпистемологии является наиболее острой и болезненной проблемой нашего периода, периода, который страстно желает называться “постмодерном”, а не модерном.

Я хотел бы определить некоторые принципы, которые не должны затрагиваться нашим разочарованием в метафизике и эпистемологии. В дальнейшем станет ясно, что мои поиски в большей мере были вдохновлены очень полезным и продолжающимся обменом мнениями с Ричардом Рорти. Это эссе может быть рассмотрено как еще один вклад в наш обмен мнениями. Думается, что внимание Рорти, как и французских мыслителей, которыми он восхищается, приковывают две идеи. (1) Провал наших философских “оснований” является неудачей всей культуры. Принятие того, что мы ошиблись в желании или в мысли, что мы можем обладать каким-либо основанием, требует принятия позиции философского ревизионизма. Я имею в виду, что крушение фундаментализма заставляет нас по-иному употреблять слова типа “знаю”, “объективное”, “факт” и “причина”, что иллюстрируется работами Рорти, Фуко или Деррида. Философия вследствие этого предстает не как рефлексия над культурой, рефлексия тех, чьи амбициозные проекты потерпели неудачу, а как основание культуры, которое внезапно провалилось. Под замечанием, что философия не является больше “серьезной”, скрывается невероятная серьезность. Если я прав, Рорти надеется быть целителем современной души. (2) Одновременно в этом проявляется аналитическое прошлое Рорти: когда он отрицает философскую полемику, как, например, полемику “реализм/антиреализм”, “эмоциональное/когнитивное”, его отрицание выражается в карнаповском тоне голоса – он презирает полемику.