Эдуард Басс - Цирк Умберто

• Название: Цирк Умберто
• Автор: Эдуард Басс
• Издательство: "Художественная литература" Ленинградское отделение
• Жанр: Детская проза
• Год: 1974

Роман чешского писателя Эдуарда Басса — одно из самых популярных произведений чешской литературы XX века. В центре романа — судьба деревенского мальчика, попавшего в цирковую среду и достигшего вершин возможной славы. Писатель сталкивает своего героя с трудными жизненными препятствиями, показывает процесс формирования его характера. Перед читателями оживает вся история чешского циркового искусства, красоту и поэзию которого автор тонко чувствует и передает.

Послесловие Малевич О.М. 

---

— Да, смерть у него была прекрасная…

— А после смерти еще более прекрасная встреча — небось при виде него Сивый на небесах заржал по-чешски!

II

Красно-желтые анонсы кострами полыхали на углах, маленькие, узкие афишки проникли за витрины магазинов, газеты изо дня в день писали об открытии нового сезона в варьете, билеты в кассах предварительной продажи быстро расходились — все предвещало успех. И только в самом театре Умберто за день до премьеры царило затишье. Утром собрался оркестр, наскоро проиграл разученные вещи, и театр за исключением канцелярии снова погрузился в сумрак. По части Караса-отца и Кергольца все было в полном порядке. Стеенговер тоже не ударил в грязь лицом, и, как это нередко случается, после большого напряжения вдруг наступила реакция. Вацлава Караса неожиданное затишье повергло в ужас. Он внушал себе, что такова особенность варьете: артисты приезжают в день премьеры. Зато завтра начнется светопреставление! С каждым поездом будут прибывать все новые и новые исполнители, одному понадобится репетировать с оркестром, хотя музыканты не знают ни одной ноты из незнакомой пьески, другой станет приноравливаться к сцене, на которую он впервые ступил, третий начнет устраиваться в уборной, в которой сроду не был, четвертый потребует квартиру, пятый — отсутствующего в партитуре пассажа; рабочие сцены вступят в единоборство с несметными полчищами декораций и загадочных предметов, большую часть которых им никогда не приходилось держать в руках, но которые с точностью до секунды и миллиметра должны в нужный момент оказаться на своем месте; осветители получат уйму противоречивых указаний насчет того, когда убрать и прибавить свет; официанты примутся накрывать столы, разносить тарелки и приборы, звенеть фарфором и серебром; начнут осваиваться билетеры гардеробщицы. Словом, впереди — адская неразбериха и бестолковщина, и ему как директору предстоит проявить свою расторопность и распорядительность, а главное — наблюдать за репетициями, ухитриться по скупым контурам воссоздать в своем воображении целостную картину будущего представления и к полудню утрясти программу, В уже набранных афишках номера и их последовательность указаны наобум, предположительно — состав артистов и очередность номеров окончательно определяется лишь в ходе репетиций. И типографии придется приложить немало усилий, чтобы к семи часам отпечатать и доставить в театр уточненную программу первого представления.

От всего этого Вашека впервые в жизни пробирает нервная дрожь. О, если бы речь шла о его собственном выступлении, если бы ему предстояло откупиться смертельным прыжком, вольтижировкой или работой с незнакомыми хищниками — тогда у Вацлава Караса не дрогнул бы ни один мускул. Даже если бы дело касалось экспромта с участием всей труппы цирка Умберто, он и с этим справился бы шутя. Но его ожидало нечто неведомое, оно грозило обрушиться лавиной и причинить непредвиденный ущерб. Вашек тщательно подготовился, но успех завтрашнего дня зависел от согласованных действий ста пятидесяти человек, которые прежде никогда не встречались друг с другом. Из двадцати номеров, ангажированных им на первые полмесяца, собственными глазами он видел лишь три. Семнадцать приезжают по рекомендации агентств, приглашенные на основании проспектов, рецензий и фотографий. В канцелярии лежат только что полученные депеши. Исполнители восьми номеров прибудут утром и намерены тотчас репетировать, десять других появятся между двумя и пятью часами, два артиста приедут лишь в шесть пятнадцать, стало быть, смогут начать репетицию не раньше половины седьмого. А в половине восьмого, говорят, уже начинают съезжаться зрители — те, кто обычно ужинает до концерта. Удастся ли избежать недоразумений и задержек?

А главное — будет ли программа иметь сюксе? Вашек составлял ее долго и осмотрительно. Опыт, почерпнутый в Париже, подсказывал, что не следует выпускать в один вечер двух артистов одного амплуа. Он знал также, что первые два выступления поневоле приносятся в жертву скрипящим креслам, кашлю и могут быть послабее. Но третьему надлежит быть крепким, оригинальным и, желательно, комическим, чтобы публика как можно раньше оттаяла. Номера должны быстро сменять друг друга, оформление сцены — сразу же приковывать к себе внимание. На парней из Горной Снежны во главе с Кергольцем можно положиться, то ринутся в дело как львы. Но хватит ли задников и занавесей? Всего ведь не предусмотришь.

Лично у Вашека было только одно пожелание в отношении программы: ему хотелось, чтобы на сцене каждый вечер появлялись животные. Того же хотелось и Елене. Оба так привыкли к бессловесным тварям, что извелись бы от тоски, не приласкай они хоть раз в день какую-нибудь зверюшку. Особенно Елена. Та, как и мать, души не чаяла в животных. Вашек оставил было дома двух фокстерьеров, Виски и Бренди, но Петер при виде их дрожал от страха, и собачек отдали Кергольцу, с мальчишками которого они чувствовали себя как в раю. Караса неодолимо тянуло к животным, и он обеспечил себя ими на весь сезон. Не сомневаясь в популярности дрессировщиков, он, вопреки правилу, решил давать по два, по три аттракциона за вечер. Для начала Вашек располагал собачьим театром мисс Хэриэт и дрессированными белыми медведями, которых демонстрировала отважная мадемуазель Бланш.

Один номер он ангажировал по совету Буреша.

— В Праге, — сказал ему мельник, — неизменным успехом пользуются музыкальные номера. Будь то Паганини или гармоника — все равно: сыграй пражанам с душой — и станешь их кумиром. Ни у кого в целом свете не встретишь такой любви к музыке. Тигры произведут фурор, если между трюками сыграть «Когда мой Зденек, небом вдохновлен…»

Карас послушался совета и для премьеры выбрал нечто среднее между Паганини и гармоникой — виртуоза-ксилофониста. И еще один номер был включен по чужой инициативе: артисты Романовы, современные гладиаторы. Насчет них пан Ахиллес Бребурда намекнул, еще подписывая контракт:

— Ну вот, мы все и обговорили с божьей помощью. Стало быть, пан Карас, с первого мая вы сами себе голова. Осенью поглядим, на что вы способны. Я в ваши дела вмешиваться не буду, полагаю, и вы не станете заглядывать в мои кастрюли. У нас должно быть как у Клары, о которой все толкует в палате пан главный маршалек. Не слыхали такой? Какая-то Пахтова, я о ней ничего не знаю толком — верно, графиня какая-нибудь. Пан маршалек всегда говорит: «Клара Пахта — боны амичи»[163]— дескать, живет эта самая Пахтова и в ус не дует. Я так полагаю, что и у вас все должно быть как у Клары Пахтовой. Ежели вы, пан Карас, или милостивая пани пожелаете к ужину что-нибудь этакое деликатное, не стесняйтесь — я мигом распоряжусь, я за этим не постою. А ежели пожелаете что-нибудь сделать для меня… Нет, нет, я не хочу лезть не в свое дело… Но ежели, говорю, пожелаете, ежели будет с руки… то прошу вас, дорогуша, от себя и от имени моих братишек, нет-нет да попотчевать нас силачишкой. Это моя слабость. У меня вон и матик припасен. Когда приезжает какой-нибудь мужичонка, так уж мы с ним — я, или Бржетя, или Цтибор — маленько этак косточки разминаем… Тихохонько, без публики, разве что Шебеле подойдет — знаете, тот толстяк, что за ложами приглядывает, он у нас за судью. Только уж сделайте одолжение, никому ни гугу. Это, как говорится, тайна. Ни звука, на манер Непомука! Ресторатору сейма это, изволите видеть, не к лицу. Благородные господа носы воротят, а мы люди не гордые, для нас этакий гладиатор — одно удовольствие, нас хлебом не корми — дай только поглазеть на мужичью красу. Ручищи-то у такого — во! мускулы — что твой заяц, прыг-прыг! Любо-дорого поглядеть. Вот я и говорю: ежели когда доведется… А нет так нет… Ну как — Клара Пахтова?..

— Клара Пахтова, — кивнул Вашек, и вот теперь в программе значились «3 Романовы», и Ахиллес Бребурда готовил свой мат.

— Скорей бы уж наступал завтрашний день, — вздохнул Карас, заглянув в канцелярию Стеенговера, — никогда еще так не томился — полная неизвестность!

— Ну, одно уже известно, — откликнулся дядюшка Франц, — все билеты проданы. А это главное.

— Еще бы! И у артистов не то настроение, когда в зале проплешины.

— Проплешин не будет. Осталось несколько билетов на балкон, в течение дня они разойдутся. Между прочим в полдень из Гамбурга пришел телеграфный заказ на ложу.

— Из Гамбурга? Да не может быть! От кого?

— От некоего графа Орсини.

— Орсини? Имя как будто знакомое, а?

— Мне тоже так показалось. Видимо, кто-то из твоих почитателей — в телеграмме он желает тебе успеха.

— Вот как! Покажи-ка!

Карас выхватил из рук Франца бланк и несколько раз перечитал отпечатанные на бумажной ленте слова: «Wünsche besten Erfolg bestelle Parterreloge…»[164]

— Великолепно! — поднял он наконец глаза на Стеенговера. — Граф Орсини из-за меня приезжает в Прагу! Здорово!